Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 41

Камаль снова задал вопрос:

— А ты, мама, тоже выйдешь ещё раз замуж?

Все громко засмеялись, и смех несколько разбавил напряжённость. Ясин воспользовался этой благоприятной возможностью и приободрившись, сказал:

— Я расскажу об этом отцу, и в любом случае, последнее слово за ним…

Хадиджа со странной настойчивостью произнесла:

— Непременно… непременно… так и должно быть…

Этим она имела в виду то, что с одной стороны, знала о невозможности скрыть подобную вещь от отца, а с другой, была уверена, что отец не согласится выдать Аишу замуж раньше неё, и при всём том продолжала упорно делать вид, что ей полностью безразлично. И хотя ей было неизвестно, что же связывало офицера полиции с теми посетительницами, волнение и пессимистический настрой её, которые она испытывала с самого начала, не покидали её ни на мгновение…

Хотя Амина в своей жизни ни раз, и ни два сталкивалась с чем-то, что расстраивало её безмятежность, ей ничего не было известно о совершенно иных поводах для этого. На сей раз они отличались особым характером, так как, по сути, казалось — в отличие от того, что было в прошлом — что они объединяют всех людей в мире, ибо считались самими счастливыми. Однако в её доме, и особенно в её сердце это стало одной из тревожных и раздражающих проблем. Она была искренней, и часто задавала себе такой вопрос: «Кто считает, что в нашем доме ждут появления жениха с замиранием сердца? Это принесёт нам столько тягот и забот!..» Однако всё именно так и происходило, и сердцу её приходилось бороться сразу с несколькими представлениями одновременно, при том, что она не находила уверенности ни в одной из них. То ей казалось, что согласие на замужество Аиши раньше Хадиджи лишний раз служило подтверждением того, что это предрешит судьбу её старшей дочери, а то ей казалось, что упорное сопротивление судьбе очень и очень опасно, и может привести к вредным последствиям для обеих девушек. Но несмотря на такие рассуждения, ещё тяжелее ей было запереть дверь перед таким чудесным женихом, как тот молодой офицер. Нелегко ей было пожертвовать на этот раз таким подарком судьбы.

Но как же быть тогда с Хадиджей, что будет с её судьбой, с её будущим, если Аиша получит согласие на свадьбу?!.. Она не находила себе покоя, и особенно из-за того, что по природе своей была склонна к полной пассивности, что делала её просто неспособной находить решение проблем. Вот почему она обретала покой, готовясь внутренне к тому, чтобы возложить на мужа всю тяжесть принятия данного решения. И этот покой она находила, даже несмотря на не покидающий её страх, что напоминал о себе всякий раз, как она заводила с ним разговор, при этом сомневаясь в том, что он хорошо это воспримет. Сейчас же она ждала, пока он закончит пить по глоточку свой кофе, а затем вежливо и покорно прошептала:

— Господин мой… Фахми рассказал мне, что один его друг попросил его передать вам о том, что он хочет посвататься к Аише…

С высоты дивана, на котором он сидел, он уставился своими желтоватыми глазами с застывшим в них удивлением на женщину, что присела на тюфяк, лежавший у его ног, словно бы спрашивая её: «Как это ты мне говоришь про Аишу, в то время как я жду известий о Хадидже после того, как к нам приходили те три посетительницы…»

Желая удостовериться в том, что только что услышал, он спросил:

— К Аише?…

Он в нетерпении посмотрел перед собой, и как бы говоря сам с собой, сказал:

— Я уже давно принял решение, что это преждевременно…

Женщина поспешно сказала, чтобы он не подумал, что она идёт наперекор его мнению:

— Я знаю ваше мнение, господин мой, но должна поставить вас в известность обо всём, что происходит в нашем доме…

Мужчина раздражительно, хотя и терпеливо посмотрел на неё, словно пытаясь разгадать, что же в её словах правда, а что — ложь. Но тут в его глазах сверкнула свежая мысль, что заставила его прекратить разглядывать её, и он с тревогой в голосе спросил:

— Интересно, а связано ли это с визитом тех трёх женщин в наш дом?

Да, она знала, что тут имеется связь, но относилась она лишь к Фахми, и юноша предложил ей скрыть это от отца, когда она заведёт с ним разговор, и она пообещала ему подумать над этим. Она колебалась — то ли согласиться, то ли отказать ему, и наконец решила всё же утаить это, как и предложил Фахми. Но когда столкнулась с вопросом мужа, ощущая на себе взгляд его глаз, словно ослепительный солнечный свет, вся её решимость рассеялась, а собственное мнение рассыпалось в прах. И она произнесла без всяких колебаний:

— Да, господин мой. Фахми знал, что они родственницы его друга…

Он нахмурился в гневе, и как всегда, когда он гневался, его белое лицо налилось кровью, а из глаз посыпались искры. Тот, кто не считается с Хадиджей, тот словно не считается и с ним, а кто задевает его честь, тот словно наносит ему удар ножом в самое сердце. Но он умел изливать свой гнев только на словах, повышая голос до крика. И потому в бешенстве, выражая всё своё презрение, он спросил:

— И кто же этот его друг?

Произнося его имя, она обнаружила волнение, причину которого она и сама не знала:

— Хасан Ибрахим, офицер полицейского участка в Гамалийе.

Он взволнованно спросил:

— Ты же говорила, что показала дамам одну только Хадиджу?!..

— Да, господин мой…

— А они ещё раз навещали тебя?

— Нет, мой господин, иначе бы я сообщила вам.

Закричав на неё, будто это она повинна в таком странном явлении, он снова спросил:

— Он послал сюда своих родственниц, они увидели Хадиджу, а он просит руки Аиши!.. Что это значит?!..

В пылу всех этих споров у Амины пересохло в горле, и она с трудом проглотила слюну и пробормотала:

— В подобных случаях свахи не приходят в нужный дом, не побывав до того во всех домах в округе и не изучив того, что их интересует. В действительности, когда они говорили со мной, то заметили, что слышали, у господина есть две дочери, и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих…

Она хотела сказать: «…и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих, ибо они наслышаны о красоте младшей», однако замолчала, с одной стороны, из страха перед его гневом, а с другой — из страха раскрыть правду, что в её представлении была связана с различными тревогами и горестями. Она ограничилась тем, что, подводя итог разговора, махнула рукой, будто говоря: «Ну и так далее…»

Он в упор посмотрел на неё, так, что она в раболепии опустила глаза. Теперь им овладело что-то между негодованием и грустью. Гнев же сгущался в его груди, становясь всё тяжелее и тяжелее. Он ударил себя в грудь пару раз, чтобы перевести дух, а затем громовым голосом заорал:

— Теперь всё нам ясно! Вот он — жених, является и просит руку твоей дочери. А что ты думаешь об этом?…

Она почувствовала, что его вопрос заманивает её в бездонную яму, и не колеблясь, уступая ему, она воздела к нему ладони:

— Моё мнение — это ваше мнение, господин мой, и никакого другого мнения у меня нет…

Он заревел:

— Если бы всё было так, как ты говоришь, ты бы не заговорила об этом со мной вот так.

Она с опаской произнесла:

— Я не говорила вам об этом, господин мой, лишь чтобы сообщить вам самое важное, ведь мой долг — докладывать обо всём, что связано с вашим домом, как вблизи, так и издалека.

Он яростно кивнул головой и сказал:

— Да уж. Кто знает… Ей-Богу, кто знает… Ты всего-только женщина, а все женщины глупы. А брак лишь лишает их разума, и ты, наверное…

Она перебила его дрожащим голосом:

— Господин мой, Боже упаси от того, что вы думаете обо мне. Ведь Хадиджа — моя дочь, моя плоть и кровь, так же, как и ваша дочь… И её невезение разрывает мне сердце. А Аиша всё ещё в самом расцвете юности, и ей никакого вреда не будет, если она подождёт, пока её сестра не выйдет замуж.

Он нервным движением провёл ладонью по своим густым усам, и вдруг остановился, будто вспомнив что-то, и спросил: