Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 92

— Зачем тебе домогаться какую-то женщину, если у тебя и так есть и жена, и сексуальное удовлетворение?!.. Не за чем!.. Все они просто дрессированные звери, и обращаться с ними нужно как с дрессированными зверьми. Да уж, этим зверям не дозволено вмешиваться в нашу жизнь, они должны ждать нас дома, когда мы освободимся от дел и сможем полностью отдаться им. Тогда я буду искренним в семейной жизни до самой смерти. Один и тот же облик, один голос, один вкус, всё время повторяется без конца… Пока движение и неподвижность станут одним целом, а молчание — сольётся с голосом в единую гармонию. Но нет, нет, не на такой идеальной женщине я женился… Говорят, что она белая. А почему я не хочу смуглую или чёрную?… Говорят, что она округлая, словно бутыль. Что же, разве я не найду себе утехи со стройной или полной? И ещё говорят, что она воспитанная, из благородного рода. А разве дочки кучеров лишены всех этих достоинств?!.. Ну раз так, тогда вперёд… вперёд!..

Господин Ахмад погрузился в изучение своих тетрадей, когда на пороге его лавки застучали высокие каблуки женских туфелек. Он, непроизвольно заинтересовавшись, поднял голову и увидел женщину, чьё полное тело было укутано в покрывало, а край чёрной маски на лице приоткрывал светлые брови и голубые глаза. Губы его сложились в приветственную улыбку — долго он ждал этого момента: он сразу же узнал Умм Мариам — или вдову покойного Ридвана, как её стали в последнее время называть. И пока Джамиль Аль-Хамзави занимался с несколькими покупателями, он предложил ей присесть рядом с его столом. Женщина с горделивым видом приблизилась и села на маленьком стульчике, так что её бока свисали с него. Она пожелала ему доброго утра, и хотя её приветствие и его ответ на него были вполне привычным делом, повторявшимся каждый раз, когда к нему приходила и достойная уважения Зануба, однако атмосфера, накрывшая его лавку и сгустившаяся вокруг письменного стола, была наэлектризована с одной стороны какой-то невинностью, которая сочилась из-под её опущенных век, сродни стыдливости невесты, скрытой под вуалью, а с другой стороны, — её бдительные глаза следили за всем поверх крупного носа. То была скрытая, молчаливая энергия, и лишь её таинственный свет ожидал прикосновения, чтобы ослепительно засиять, рассеивая повсюду свои лучи…

Он словно бы ждал этого визита, рассеявшего подавленные мечты, однако кончина господина Мухаммада Ридвана навела его на размышления и пробудила в нём желания, подобно тому, как окончание зимы и приближение весны дарит юности разнообразные надежды на воскрешение природы и чувств. Смерть соседа продолжала оставаться для него предметом тревог — ему мешало чувство порядочности, однако и давала шанс. Он напоминал себе, что покойный был ему всего лишь соседом, а не другом, и это давало ему возможность почувствовать красоту этой женщины, которую раньше он избегал, храня собственное достоинство и не позволяя природе требовать своей доли наслаждений. А его чувства к Зубайде напоминали фрукт, что созрев, гниёт в конце сезона. В отличие от прошлого визита, на сей раз перед Умм Мариам предстал жизнерадостный мужчина, свободный для любовных отношений… Лишь одна тяжёлая мысль не давала ему покоя — что этот визит совершенно невинный. Однако он всеми силами отгонял её, пытаясь аргументировать это теми нежными намёками и красноречивым сомнением, которыми была наполнена их прошлая встреча, и подтверждал свои предположения сегодняшним её визитом, который не был обязательным. Наконец, он решил прощупать себе путь, словно опытный знаток таких дел… С милой улыбкой он сказал ей:

— Какая дорогая гостья к нам пожаловала!

С некой долей смущения она ответила:

— Да возвеличит вас Аллах. Я возвращалась как раз домой и проходила мимо вашей лавки. Мне показалось, что лучше самой закупить припасов на месяц.

Он сразу понял такое «оправдание» её прихода, однако отказывался верить в то, что за фразой о том, что ей «показалось, что лучше самой закупить припасов на месяц», не стоит совсем другой мотив: она же априори знает, что её приход сюда после всех тех «подготовительных мер», проделанных ею в прошлый раз, наверняка посеет в нём сомнение, если не хуже — покажется ему неприкрытым приставанием. Проявленная ею инициатива ещё больше оправдывала её в его глазах. Он сказал:

— Удачная возможность. Я приветствую вас и весь к вашим услугам!

Она лаконично поблагодарила его. Он слушал её вполуха, погрузившись в размышления над тем, что нужно сказать далее: может, вполне естественным будет упомянуть покойного и помолиться о ниспослании ему прощения? Однако он исключил эту мысль, дабы не испортить всю атмосферу. Затем задал себе вопрос: начать ли ему наступление или воздержаться, чтобы обольстить и потом уже наброситься на неё?… Каждый способ по-своему приятен… Но ему не хотелось забывать при этом, что уже сам этот приход сюда был огромным шагом с её стороны, заслуживающим самого радушного приёма. И он продолжил, словно заканчивая свою фразу:

— Да, для меня это удачная возможность увидеть вас!..

Веки и брови её легонько дрогнули — возможно, от смущения или стыдливости, или от того и другого сразу. Но в любом случае, она выдала себя и поняла, какой скрытый смысл таится за его внешними любезностями. Он же распознал в её смущении реакцию на потаённое в глубине чувство, что подтолкнуло её прийти к нему, более того — отклик на его слова. Его уверенность в правильности своей первичной догадки только возросла, и он убедился, что её нежная интонация заинтересовала его:

— Да, для меня это удачная возможность увидеть вас!..

Тоном, в котором сквозило скрытое упрямство, она заметила:

— Не думаю, что вы считаете такой уж удачей видеть меня!

Этот капризный тон вызвал у него радость и удовлетворение, однако словно в оправдание он ответил:

— Прав был тот, кто сказал, что некоторые подозрения грешны.

Она тряхнула головой, словно хотела сказать: «Едва ли этакие слова произведут впечатление», однако заявила:

— И не только подозрения. Я имею в виду именно то, что сказала. О вас говорят, что вы понятливый человек, да и я тоже, но если вы вообразили себе что-то иное… Ни одному из нас не позволено пытаться обмануть другого.

И хотя эти слова сорвались с языка женщины, с момента смерти мужа которой не прошло и двух месяцев, они напоминали ему горькую насмешку, и хоть он и вызвался сам придумывать отговорки — то, о чём при других обстоятельствах и не задумался ты, но сказал про себя: «Ей бы следовало вытерпеть длительную болезнь мужа, чем заступаться за себя». Затем он с силой отогнал неожиданно нахлынувшее на него чувство, и изображая притворную печаль, сказал:

— Вы сердитесь на меня?!.. О, что за неудача! Я такого не заслуживаю!

Влекомая каким-то стремительным побуждением, возможно, из-за того, что в лавке не было ни места, ни времени для шуточных споров, она сказала:

— Пока я шла сюда к вам, говорила себе: «Тебе не стоит идти… Никого нельзя винить, кроме себя самой!»

— Ну что за гнев такой, госпожа!.. Я спрашиваю себя: какое такое преступление я совершил, в чём провинился перед вами?!

Она многозначительно спросила:

— А что бы вы сделали, если бы поприветствовали кого-то, и он вам не ответил на приветствие ни таким же образом, ни даже хуже того?!

Он мгновенно смекнул, что она намекает на свои заискивания во время прошлого визита, встреченные им полным молчанием, однако прикинулся, что не распознал этого намёка…, и подражая её символическому стилю, сказал:

— Может быть, по той или иной причине он не услышал.

— Но у него хорошо развит слух и другие органы чувств.

На губах у него заиграла тщеславная улыбка, которую он не смог сдержать, и словно грешник, начавший признание, сказал:

— А может, он не ответил из-за стыдливости или богобоязненности.

С откровенностью, изумившей его и потрясшей до самого сердца, она произнесла следующее:

— Ну, стыдливости-то у него никакой нет, а что касается прочих предлогов для оправдания, то к чему честным сердцам обращать на них внимание?