Любовь по обмену. Разрешите влюбиться - Сокол Лена - Страница 14

– Значит, я еще не заслужил твоей улыбки? – Говорит Джастин, выхватывая меня из водоворота опасных мыслей. Мы оба следим за тем, как бабочка, плавно двигая крыльями, улетает прочь.

Поворачиваюсь и гляжу на него через плечо:

– Ты продефилировал перед моим парнем в одних трусах!

Мне дико страшно, что Слава не примет моих объяснений во всей этой ситуации, но я все равно улыбаюсь. Невозможно смотреть в лицо Джастину и сопротивляться его мальчишескому обаянию.

Он опускает голову в ладони, смеется и взбивает пальцами еще слегка влажные после душа волосы.

– Прости, прошу, прости. Куда мне было деваться?

И мы хихикаем вместе, как школьники. Будто и не было еще десять минут назад между нами злости, шока и взаимных претензий.

Я успокаиваюсь первой. Меня опять гложет чувство вины от того что, когда смотрю на этого парня, внутри просыпается что-то неправильное, порочное, неизведанное. Непреодолимое желание поцеловать его, и это нужно душить в себе на корню. И скорее.

– Джастин, – говорю едва слышно. – Расскажи мне, что с тобой случилось сегодня? Мы же… не враги друг другу. – Вижу его замешательство и тихонько вздыхаю. – Кто сделал это с тобой?

– Что именно? – Он на глазах превращается в ежика. Укрывается своей неприступностью и холодностью, точно колючками.

Прикусываю нижнюю губу, затем говорю:

– Я о твоем лице.

Джастин не отворачивается. Он долго сканирует меня взглядом, затем улыбается, словно думает о чем-то очень приятном.

– Это я играл в футбол. – Признается он, наконец, и улыбается все шире.

Пожимает плечами, давая понять, что ничего серьезного не случилось.

Но у меня уже все внутри неприятно холодит. Почему слово «футбол» в моей жизни всегда ассоциируется только с кровью, болью и жестокостью?

– Где? – Спрашиваю. – Где ты играл?

Я ему не верю. Мне не спокойно оттого, что он мне врет. Боится сказать, что его просто избили.

– Не знаю. – Закатывает глаза и снова улыбается. – Я куда-то забрел. Большой стадион, искусственное покрытие, трибуны…

Качаю головой. Выдумщик. Мужчинам всегда тяжело признаться, что они получили «люлей», а этот еще врет так складно да мечтательно улыбается. Точно все мозги ему отбили! Иначе, не стал бы потом в одних трусах по крышам бегать.

– Скажи мне правду, Джастин. – Прошу, заглядывая ему в глаза. – Кто тебя избил?

– Они меня не били. – Отмахивается. Теперь его взгляд снова серьезен. – Я просто пришел, увидел, как какие-то парни в форме играют, попросился с ними. Ну… и они поставили меня в ворота, устроили что-то вроде проверки на прочность…

Господи, да он сам не уверен!

– Они что, били по тебе мячом?! – Говорю я и тут же прокручиваю в мозгу, что сказала. У меня от ужаса слова в предложения не складываются.

– Да, но потом мы славно поиграли в футбол, так что все нормально.

Если бы я стояла, то сейчас тихонечко скатилась бы по стеночке. Мои коленки начинают трястись, руки сжимаются в кулаки.

– Кто они? Нужно выяснить, где это произошло, и позвонить в Полицию.

Теперь Джастин хлопает ресницами и в недоумении разглядывает меня.

– Вот уж нет. – Твердо говорит он.

– Еще хорошо, что ты не попал на… gang – Слово «банда» кажется мне единственно уместным в определении гопников, на которых мог нарваться этот сумасшедший. – Те бы на тебе живого места не оставили, ограбили бы. Тебя ведь не ограбили, нет?

Джастин смотрит на меня снисходительно. Он поджимает губы и странно лыбится, точно хочет пожалеть. Меня это жутко бесит. Переживаю за него, а ему все смешно!

– Все в порядке, Зоуи. – Хлопает меня по плечу, и это прикосновение обжигает, как горячие щипцы для завивки. – Мне никто не причинил вреда. Контактный спорт всегда будет жестоким. Не важно, где все происходит: в школьном дворе или в профессиональной лиге. Это я еще с детства уяснил.

У меня перед глазами проносятся кадры фильма про хоккеиста Харламова, где он стоит в воротах, а в него одна за другой с огромной скоростью летят тяжелые шайбы. Я вся сжимаюсь от страха, и эти картинки уходят, уступая место воспоминаниям, когда Степа возвращался домой с разбитым лицом и прятался у себя в комнате, чтобы отец ничего не заметил. А его руки… они были в крови… в чужой крови…

– Это ужасно. Отвратительно. – Трясусь я. – То, как люди обращаются друг с другом. И то, чем они это оправдывают.

Джастин смотрит на меня с интересом.

– Зоуи, а что такое «amerikos»?

– Они называли тебя так? – Вспыхиваю я.

– Да.

– Это значит… американец… – Убираю волосы за уши. – В несколько обидном смысле. Совсем немного, но так и есть. Не знаю… как если бы они сказали «янки» или что-то вроде того. И обидно, и вроде нет.

А сама прокручиваю в голове другие оскорбительные словечки, которые слышала за свою жизнь, и проглатываю их, так как вслух точно никогда не смогу сказать.

– Ты думаешь, все из-за моей национальной принадлежности? – Удивительно, но в его лице нет злобы или печали, он просто интересуется.

– Думаю, что нет. – Тяжело вздыхаю. – У агрессии нет национальности. Они бы так вели себя с любым чужаком. Или даже с любым из своих…

– Зоуи, а что такое «muzhik»?

– Мужик? – Мои брови лезут на лоб.

– Muzhi-i-i-ik, – старательно тянет Джастин, подражая кому-то.

Я снова улыбаюсь, ведь он говорит это почти без акцента, так басовито и по-деловому.

– Этокак… ma-a-a-a-an по-вашему, – предполагаю я. – Настоящий мужчина.

Однажды слышала в каком-то фильме, как они произносят это «ma-a-an» – совсем как мы.

– Оу, – задумчиво выдает он.

– А что такое «sinok»?

Я на секунду теряюсь, пытаясь разгадать, о чем он говорит.

– «С… сынок»?

– Да, – кивает американец, – твой отец так говорит мне.

– Ааа… – Довольно хмыкаю. – Ну, это он тебя сыном называет.

– Оу… – Джастин что-то обдумывает, глядя вдаль.

– А почему твой отец отправил тебя сюда? – Спрашиваю прямо в лоб.

Он так тихо и медленно выдыхает, что я вся покрываюсь мурашками. Мне хочется дотронуться до него и снова почувствовать тепло его рук, но приходится в который раз напоминать себе, что мне это не нужно. Нет, ни в коем случае. Не нужно.

Но мое тело со мной несогласно. Близость этого парня греет меня, заставляя забывать о ветре, влажной прохладе и высоте крыши. А сердце бьется все быстрее и быстрее.

– Потому что… – Джастин смотрит на меня, словно не решаясь, стоит ли делиться этим со мной. – Потому что…

– Если не хочешь, не говори.

Он сжимает и разжимает кулаки, сопит, будто трудно дышать.

– Ему нужно все контролировать. – Произносит, наконец. – Моему отцу. – Тяжело вздыхает. – У меня не было особых успехов в бейсболе. Мне никогда не нравилось, понимаешь? Но он заставлял меня снова и снова. Нужно продолжать традиции, нужно реализовывать его амбиции. И слышать ничего не хотел о том, чтобы я ушел оттуда. Подсуетился насчет контракта, все организовал. А мне оставалось только делать вид, что это – моя мечта. Но я не смог… Не смог…

– И что ты сделал?

– Год назад я случайно попал на тренировку нашей студенческой команды по soccer – это ваш, европейский футбол. Мне понравилось, и передо мной встал выбор, как поступить. Отец и слышать ничего не захотел про это. Тогда я стал заниматься и футболом, и бейсболом одновременно. Конечно, долго утаивать это не удалось: о моей усталости и постоянных пропусках занятий быстро доложили родителям. Папа угрожал, но я сделал ему наперекор – бросил бейсбол официально.

– А он?

Джастин уперся локтями в колени и принялся массировать виски.

– Он взбесился. Устроил все так, чтобы меня выгнали из футбольной команды, поставил мне ультиматум. Когда я отказался возвращаться, он рвал и метал. Мне казалось, что отец перебесится, и все встанет на свои места, но вышло по-другому. Сутки он молчал, а затем взял мои документы и оформил в программу по обмену вместо сестры. Хотел проучить, сказал, что я не проживу без его денег, что никуда не пробьюсь, что должен «хлебнуть горя» и одуматься.