Я тебя не отпущу (СИ) - Коваленко Мария Сергеевна - Страница 48

Несколько секунд они просто смотрят друг на друга. Моргают.

В глазах Евы стоят слезы, а в закушенных губах, кажется, не осталось ни одной кровинки.

Наблюдать за моей малышкой и больно, и тревожно. Ника изучает мать с таким вниманием, словно перед ней не женщина, а чудо.

— Ника... — Ева пытается дотянуться до дочки правой рукой и не может.

— Милая, познакомься. — Я сама беру ее ладонь и кладу на колено нашей девочки. — Это Ева. Она... — Продолжить не могу.

К счастью, Ника и не ждет никакого продолжения.

— Как мама! Пгинцесса! — произносит она с восторгом и, как игрушку, ласково гладит холодную руку.

— Да моя девочка. Принцесса. — Ева легонько, вероятно, из последних сил сжимает детскую ладошку. Глотает стон, когда бригада медиков перекладывает ее на носилки. — А ты чудо, — с мукой на лице роняет она и до самой машины не сводит взгляда с малышки.

Глава 72

Глава 72

На то, чтобы прийти в себя и перестать вздрагивать от каждого шороха, уходит целая неделя. Все эти семь дней мы — я, Клим, Ника и Катя — живем под одной крышей в холостяцкой берлоге Хаванского.

Возвращаться в прежний временный дом пока нет никакого желания. Там суетятся то полиция с группой криминалистов, то охрана Клима, то снова полиция, но уже без экспертов.

К счастью, наш дружный женский коллектив не возражает против нового жилища.

Натерпевшаяся ужасов Катя уверяет, что ей все нравится, а дорога до университета стала еще короче. Заваленная свежей партией игрушек Ника и не вспоминает об оставленных куклах, своей красивой комнате и тысяче других мелочей. А я... В строгом, неуютном доме Клима я словно возвращаюсь в счастливое прошлое. Туда, где мы с ним только начали узнавать друг друга, а Исаев был лишь странным незнакомцем.

Всю неделю не звоню ни родителям, ни Герману. Отменяю деловые встречи и перекладываю на заместителя текучку в офисе. Жизнь становится на паузу. Мы спим, едим, играем, иногда под присмотром охранников выбираемся в ближайший магазин.

Сексуальная близость сводится к поцелуям и объятиям. Нет, я больше не боюсь проникновения, а Клим по-прежнему легко возбуждается. Не существует никаких преград, но нам обоим, как воздух, важно другое — лежать ночи напролет в объятиях друг друга, рассказывать всякую ерунду из прошлого, тихо смеяться и пытаться поверить, что мы снова вместе.

Наверное, это состояние можно назвать счастьем, однако тревожные новости из больницы все семь дней продолжают держать в тонусе.

— Выдыхаем! Сегодня его перевели из реанимации в терапию! — произносит Клим на восьмой день, входя днем в спальню.

— Боже... Николай! Наконец-то. — От радости на глаза наворачиваются слезы.

Неделю не плакала, а сейчас как прорывает.

— Хирург сказал, что если этот упрямец будет слушаться физиотерапевта, то еще побегает, — улыбается Клим.

— Ему нужен самый лучший физиотерапевт!

Знаю, что нет необходимости никого уговаривать или намекать на помощь. Мой потрясающий мужчина обеспечит лучших специалистов и даст сколько нужно денег, лишь бы только Николай снова был здоров.

— Валера уже нашел. — Улыбка Клима перерастает в смех. — Женщину! Зверь-баба! У нее спортсмены после травм олимпиады выигрывают.

— Николаю олимпиада... вроде не нужна. — Подхожу к любимому и крепко обнимаю его за талию.

Если бы Николай не выжил, нам обоим пришлось бы несладко. Клим хоть и не говорил о случившемся, но я чувствовала, что он винит себя, слышала редкие звонки в больницу и замечала, каким взглядом он смотрит на домик охранников.

Ту же вину чувствовала и сама. Никто, даже самый лучший телохранитель, не обязан жертвовать своей жизнью ради нанимателя. Нет такой зарплаты, которой можно оплатить смерть.

— Если хочешь, можешь поинтересоваться лично, нужна ему олимпиада или нет. — Клим заговорщицки подмигивает.

— Ты... — Не верю своему счастью. — Ты хочешь сказать, что к нему даже пускают?!

— Машина уже ждет на улице. — Клим, как всегда, все продумал. — Катя посидит с Никой. Охрану я удвоил.

— А ты не мог именно с этого и начать?

Я не знаю, куда кинуться: бежать переодеваться или искать в холодильнике хоть что-нибудь, что можно принести раненому.

— Если бы сказал, ты бы начала носиться по дому.

— Считаешь, теперь не буду?

Наверное, первым делом все же стоит собрать продукты.

— Ты шикарно выглядишь. — Клим берет меня за руку. — А в багажнике уже лежат три пакета продуктов, которые разрешили доктора.

— В средние века за чтение мыслей тебя сожгли бы на костре!

Люблю его. Люблю так сильно, что губы печет от потребности поцеловать.

— Мне казалось, их тогда интересовали только симпатичные ведьмочки. — Склонившись, Клим мимолетно касается моих губ. — Такие вот сладкие. — Подхватывает на руки. — И упрямые!

***

В машине до самого конца пути мы молчим. Я стараюсь думать о Николае, радуюсь, что он пошел на поправку и скоро будет возможность лично сказать ему «спасибо». Клим загадочно косится в мою сторону, но тоже не спешит начать разговор.

Так, с тремя пакетами и шкафоподобным охранником за спинами, мы проходим приемный покой и проталкиваемся сквозь толпу болтливых студентов в свободный лифт.

В кабинке царит все та же тишина. Вместе смотрим на маленькое табло, где сменяются номера этажей. Проезжаем ожоговое отделение, два этажа хирургии, еще какие-то, где я ни разу не была, реанимацию... На седьмом — у женской терапии — не выдерживаю.

Кроме Николая, в этой больнице есть еще один человек, о котором мы всю неделю боялись упоминать вслух. Я молилась за этого человека так же, как за своего охранника. Пыталась торговаться с богом — клялась не быть жадной и завистливой, обещала научиться принимать все его решения и не мечтать о многом.

За Еву было страшно. И в то же время пугало, что она изменит нашу с Никой жизнь. Я загибалась от этой двойственности и морально готовила себя к любому исходу.

— Как она? — Жму на «стоп».

Мы ехали не сюда, а выше. И все же мне необходимо знать, в каком состоянии сейчас мама моей девочки.

— Доктора сказали, что опасности для жизни больше нет. Еще день или два Еву продержат в реанимации, потом переведут в отдельную палату.

— Здесь?

— В другой клинике. Частной.

— Она восстановится, как и Николай? Все будет в порядке?

— Тебе не стоит за нее переживать. — Клим гладит меня по щеке и с тревогой смотрит в глаза.

— А ее муж? — Вздрагиваю.

— Мы планировали посадить его за соучастие в покушении, но он наговорил себе на пожизненное.

— Как это?

— Исаев уже неделю не затыкаясь рассказывает прокурору о своих преступлениях. Закопал всех!

— Это из-за Евы? — Мне жутко.

— Мы не пускаем к ней ни его людей, ни адвокатов. Доктора тоже под колпаком. Исключена любая утечка информации.

— Вы... мучаете его незнанием?

— Нет, родная. Это торг. Его признания — цена за информацию о Еве.

— И вы потом... все скажете?

Хочется крикнуть: «Нет!» Мне ни капли не жаль Исаева. Жаль Еву. Она уже достаточно натерпелась от любви этого чудовища.

— Скажем, — равнодушно кивает Клим. — И предоставим документы. О смерти.

— Так ведь она... жива.

— Она жива для тебя и меня. Возможно, когда-нибудь, когда мы решим, что это нужно Нике, она станет жива и для дочери. Но для всех остальных Ева Исаева погибла три дня назад. — Клим прижимает меня к себе. — У девушки, которая лежит сейчас в ее палате, другое имя, другая фамилия, и после восстановления она уедет в другую страну.

— Ты волшебник? — На душе становится так легко, что я улыбаюсь сквозь слезы.

— Есть такая волшебная программа. Называется «Защита свидетелей». Ева слишком долго была женой Исаева. Она знает, чем он занимался, знакома с его подельниками и заказчиками. Валере даже не пришлось напрягаться, чтобы устроить ее в программу.