Дорогой Солнца. Книга вторая (СИ) - Котов Сергей - Страница 18

— Тут уж никуда не денешься, — улыбнулся я в ответ. — Надо. Долг.

— Это-то я хорошо понимаю… — вздохнул Женька. — Оль, мы погуляем до речки с Димкой, ты как?

— Я хорошо, — Оля кивнула. — Мы с мальчишками как раз собираться заканчиваем.

Признаться, меня такое приглашение на разговор наедине немного удивило: вроде бы всё обсудили, всем поделились… выходит, не всем?

До речки дошли молча. И только на набережной, оглянувшись и убедившись, что никого в поле слышимости нет, Женька сказал:

— Дим… скажи, тебе по работе ведь придётся бывать в красных зонах, так? И там, в районах возле Москвы тоже, верно?

— Пока не могу сказать, — я развёл руками. — Но это очень вероятно.

— Тогда, при встрече, я не всё тебе рассказал… да и как всё расскажешь? Нам бы, наверное, ночи не хватило… — он вздохнул. — А сейчас вот подумал, что неправильно это. Ты ведь прислал тогда эту смску… да, не успел рассказать всего, что знал, но всё равно. Она большую роль сыграла в том решении, которое я принял. Поэтому вот считаю, что должен тебе тоже кое-что рассказать… из того, что пригодится на практике может…

— Я за любую помощь признателен, — ответил я, после чего добавил: — Только знаешь что… ты тоже кое-что знать должен. Прежде, чем со мной чем-то поделишься.

— Слушаю тебя.

— Тогда я не решился тебе написать всё, как есть. Что удар неизбежен. Хотя и знал об этом, — ответил я.

— И это хорошо, — с серьёзным видом кивнул Женька. — Иначе я бы решил, что ты просто надрался где-то после того, как тебя кинула очередная пассия. А тут… я почувствовал, что за этими короткими словами скрывается нечто намного большее. И от этого мне тогда стало по-настоящему страшно… но я не могу сам так, общаться полунамёками. Хотя и пытался. Дим, ты не обижайся — но в эмоциональном плане ты чурбан-чурбаном!

— Я не обижаюсь, — осклабился я.

— Это хорошо! — ответил он. — В общем, слушай: ещё до того, как познакомиться с епископом, во время очередной вылазки я забрался в Московскую область… да, далеко: но мы обшаривали все больницы в зоне эвакуации, очень уж медикаменты нужны тогда были, в том числе редкие. И там… внутри того, что сейчас называется красной зоной, я кое-что встретил…

— Жень, люди много странного рассказывают про первые дни, — вздохнув, сказал я. — Мне и самому много чего довелось…

— Но не такое, — уверенно сказал Женька. — Дим, это были люди. С виду — обычные совершенно, похожи на беженцев, которые из пострадавших районов выбираются, куда службы не добрались… в центре таких мест много было, к сожалению… их было трое. Две женщины и мужчина. Одеты в подранные пуховики. Сидели возле дороги, на краю пострадавшего посёлка. Там пожар был, вот они возле одного из сгоревших частных домов, присели так на завалинке, будто отдыхают с дороги. Ну я пригляделся издалека — оружия вроде не видать, да и опасности я никакой не почувствовал. Пошёл к ним, окликнул, рукой начал махать. А они так синхронно обернулись, будто одно существо. И смотрят на меня, значит. Далеко было ещё, метров тридцать, но видно, что лица какие-то невыразительные, плоские, будто застывшие. В тот момент я уже почуял: что-то не то. И потом они синхронно… — он запнулся и прерывисто вздохнул. — В общем, очень быстрые они. Люди так не могут: прыгают на два метра без разбега, а потом бегут будто по земле стелются, чуть ли не на четвереньках. Я уж не знаю, откуда силы взялись — но ка-а-ак рванул в противоположную сторону! Мне свезло тогда невероятно: прямо перед ними на дорогу обгоревший столб рухнул… считаю, что Господь меня защитил в ту минуту, чтобы, значит, потом я оправдывал своё земное существование… — он снова вздохнул. — Кажется, двоих тогда придавило, но я не приглядывался. Я увидел справа полуразрушенное здание и решил там схорониться, авось эти меня и не заметят, благо там не снег был, а грязь застывшая под ногами, следов не видно. А здание то церковью оказалось… и вот залёг я там, за чудом уцелевшим иконостасом, и через мелкую щель на улицу глядел. А эти трое, значит, вышли на улицу. Идут так рядком… воздух нюхают… жуть — не передать…

Он сделал паузу, поглядев на реку. На его лице плясали отсветы начинающегося заката, отражённые рябью на воде.

— Не знаю, поверишь ли — но я думаю, то нечистая сила была. А церковь меня защитила. После этого у меня уж другого-то пути и не было… Дим, когда будешь в таких местах — ты хоть крестик с собой носи что ли, а? А ещё лучше, как почуешь что-то неладное — так не сомневайся. Берегись. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул я с серьёзным видом.

А перед глазами встал тот странный танец сектантов, которые я видел на испытании.

Человек пристёгнут к лежанке белыми ремнями с хромированными пряжками. Из одежды на нём лишь казённые синие трусы. Выглядит он так себе: на теле многочисленные подживающие синяки и ссадины, под левым глазом желтеют остатки «фингала». Отёк уже спал, так что видно оба глаза. Он хорошо сложен: видно, что не запускал себя. Возраст — я бы сказал, что около тридцати. Хотя, может, и моложе, всё-таки обстоятельства для него складывались не самым благоприятным образом, а это всегда сказывается на восприятии возраста.

Его зрачки расширены, рот приоткрыт, губы в сложной гримасе, будто он отчаянно пытался откусить себе язык, но тот почему-то отказывался ложиться на зубы.

Впрочем, может, и правда пытался.

— Ваше имя? — разговор шёл на английском. За кадром звучал холодный, отстранённый женский голос.

— Джон Кайл Филипс, — ответил человек.

— Воинское звание?

— Сержант.

— Подразделение?

— Третья аэромобильная бригада.

Небольшая пауза. Потом тот же женский голос, уже на русском: «Коллеги, снова осечка, он не готов. Добавим полкубика».

На лице пленника появляется выражение ужаса, которое он уже не пытается скрыть.

— Нет… — шепчет он.

— Что? — подчёркнуто безразлично спрашивает девушка.

— Не надо… это нарушение всех Женевских конвенций… военное преступление… — шепчет он.

— Ну какая Женева, какие конвенции? — в женском голосе появляются ироничные нотки. — Нет уже никакой Женевы. И Конвенций вместе с ней. Причём при деятельном вашем соучастии. А знаете почему?

На секунду во взгляде мужчины появляется безумная надежда: заговорить своих палачей, отсрочить неизбежное, хоть ненамного. Я же поймал себя на том, что понемногу начинаю его жалеть: такой же вояка, под присягой… любой из нас мог бы оказаться на его месте, просто ему не повезло.

Будто почуяв моё настроение, Сергей Валерьевич, мой новый шеф, нажал на паузу. Взгляд пленника застыл на большом экране.

— Жалеть начинаешь? — спросил он, обращаясь ко мне.

«Рубин», который сидел рядом, глянул на меня с недоумением.

Шеф вёл себя не по-военному: на службе появлялся только в гражданке, повседневном пиджачном костюме, говорил всегда подчёркнуто вежливо, интеллигентно, никаких жаргонизмов и просторечий, будто преподаватель высшей школы старой закалки. Образ «университетского профессора» дополняли очки в золотой оправе. Однако костюм не мог скрыть не по годам спортивную фигуру и выправку, а очки — жёсткий взгляд стальных глаз, которые успели повидать всякое. Ну и седой военный «ёжик» на голове тоже немного выбивался из стиля.

— Нет, конечно, — возразил я. — Просто невольно представляю себя на его месте.

— Что ж… на его место, действительно, попадать крайне не рекомендую, — ответил Сергей Валерьевич. — Впрочем, если вдруг всё-таки пожалел, то запомни этот момент и смотри дальше.

Он снова запустил видео.

Лицо мужчины исказила мучительная гримаса. Видимо, несмотря на отвлекающий разговор, препарат ему всё же ввели.

— А потому что нейтралитет — это такая вещь, которую надо ценить, — продолжала женщина. — Вот в Женеве и Цюрихе это понимать перестали. В результате страны больше нет. Швейцария-то всё-таки не Россия, знаете ли. Ну, если не считать отдельных подземных жителей, которые скоро друг друга жрать начнут, если верить некоторым слухам… хотя знаете что? Для народа, который вполне легально жрал животных компаньонов, вроде кошек или собак, может, оно и нормально… а скажите, Патрик, вас в Форте Брэгг не заставляли жрать собственных собак? А то я слышала, что это было частью одной из программ продвинутой психологической адаптации…