Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 72

Джалаль стоял голый перед раскрытым окном. Был последний день назначенного года. Он подставлял тело лучам солнца, очистившись зимней влагой и холодным дуновением неспешного ветерка. Столь долго терпевшему пришло, наконец, время пожать плоды своего терпения. Конец изнурительной ночи, конец гнетущему одиночеству. Джалаль Абдуррабих больше не эфемерное существо. Он охмелел от нового духа, наполнившего его чувства, опьянившего его вдохновением и подарившим силу и уверенность в себе. Он мог говорить с собой, и поговорит с собой и с другими, когда придёт время, и твёрдо поверит голосу совести. Своей непоколебимостью он победил время, стоя перед ним лицом к лицу без всякой помощи извне. Начиная с этого дня ему нечего бояться. Оно будет угрожать другим своим зловещим ходом: его же не поразят морщины, седина и импотенция. Его дух не предаст его, его не положат в гроб, его не укроет могила. Это твёрдое тело никогда не разложится и не станет прахом. Он никогда не вкусит скорби расставания. Он гулял голым по комнате и уверенно говорил себе:

— Эта вечная жизнь благословенна.

Дверь нервно открылась, и в комнату влетела Зейнат-блондинка. Безумно соскучившись, она подлетела к нему, и оба растаяли в долгих, жарких объятиях. Она разрыдалась и со страстной укоризной спросила:

— Что ты сделал?

Он поцеловал её щёки и губы, и она снова спросила:

— Как ты провёл это время?!

Его захлестнула тоска по ней. Она была прелестной, но эфемерной драгоценностью. Он видел её молодой красавицей, а теперь безобразной старухой. Сладкий обман. Словно сама верность и искренность стали чем-то невозможным. Он сказал ей:

— Давай забудем то, что было…

— Но я желаю знать…

— Это было словно болезнь, что уже прошла.

— Какой же ты предатель!

— А какая же ты хорошенькая!

— Знаешь ли ты, что случилось в мире за время твоего отсутствия?

— Давай отложим разговор об этом…

Она отступила назад и с изумлением сказала:

— Как ты красив!

Сердце его сжалось, и с чувством острого сожаления он пробормотал:

— Сожалею о том, что тебе пришлось перенести.

Однако она была настойчива:

— Хорошее самочувствие вернётся ко мне через несколько часов… Но в чём твой секрет?

— Я был болен, и вот уже исцелился.

— Мне следовало быть рядом с тобой.

— Лечением было одиночество!

Она прижала его к груди и страстно прошептала:

— Покажи мне, осталась ли наша любовь прежней… А о своих болях и печалях я расскажу тебе потом.

Он сел в вестибюле и тёплыми объятиями встретил отца Абдуррабиха и брата Ради. Вскоре к нему явились Мунис Аль-Ал и члены клана. Они уважительно облобызали его, и Мунис грустно сказал:

— Всё потеряно, я ничего не мог поделать…

Во главе процессии, состоящей из его людей, Джалаль вышел в переулок и направился в кафе. Весь переулок собрался на дороге, чтобы поприветствовать его: тут перемешались и его поклонники, и ненавистники, и восхищающиеся им, и завистники. Он склонился к Мунису Аль-Алу и спросил его:

— Не считает ли меня кто-нибудь безумцем?

Тот лишь воскликнул:

— Упаси боже, учитель!

Пренебрежительно рассматривая публику, Джалаль сказал:

— Пусть они возвращаются к своей работе, да ещё благодарны будут…

Потом он пробормотал:

— Как же много ненависти и мало любви!

Сопровождаемый Абдуррабихом и Ради, он посетил минарет. Он твёрдо стоял посреди развалин. Земля вокруг него была очищена от камней и грязи. Основание его было квадратным, размером с большой вестибюль, и имело гладко отполированную арочную дверь из дерева. Его твёрдая масса поднималась так высоко, что верхушки было не видать, он в разы возвышался над всеми другими строениями. Рёбра его внушали мощь, а алый цвет — странный ужас.

Абдуррабих спросил Джалаля:

— Если согласимся с тем, что это — минарет, то где же тогда мечеть?

Он не ответил, а Ради сказал:

— Он стоил нам огромной суммы.

Отец снова спросил:

— Что он означает, сынок?

Джалаль рассмеялся:

— Одному богу известно.

— С тех пор, как окончилось его строительства, все люди только и говорят, что о нём…

Джалаль презрительно отреагировал:

— Не обращайте внимания на людей, отец. Это часть данного мной обета. Человек может натворить множество глупостей, чтобы в итоге обрести редкостную мудрость.

Отец собирался уже задать свой вопрос заново, однако он резким тоном оборвал его:

— Посмотрите: вот он — минарет. Он останется стоять в этом переулке, когда тут больше ничего не останется. Задайте ему свои вопросы, и он ответит вам, если захочет…

Когда он остался наедине с аптекарем Абдулхаликом, то с ужасающей серьёзностью спросил:

— Что вы думали о моей изоляции?

С трепещущим от страха сердцем тот искренне ответил:

— Я принял ваши слова за чистую монеты.

— А как насчёт минарета?

Немного нерешительно тот ответил:

— Видимо, это часть вашего обета, мастер.

Джалаль мрачно сказал:

— Разве вы не разумный человек, Абдулхалик?

— Можете считать меня преступником, если я выдам хоть слово из нашего разговора! — поспешил он заверить его.

Глубокой ночью он прокрался в минарет и ступень за ступенью поднялся наверх, пока не достиг балкона на вершине. Он бросил вызов студёному, щиплющему зимнему воздуху своим всеобщим господством над бытиём. Он тянул голову к слёту неспящих звёзд, рассыпанных над ним, словно навес из тысячи глаз, что сверкали высоко на небе. Всё под ним было погружено во тьму. Наверное, это не он поднялся сюда, на вершину, а рост его стал таким, как следует. Он должен расти, расти постоянно, ведь иного пути к чистоте, кроме как возвыситься, нет. Здесь, на вершине, он слышал, как говорят планеты, как шепчет что-то вселенная, мечтая о силе и бессмертии вдали от жалоб, усталости и запахов гниения. Теперь в обители поют гимны бессмертия, а истина открывает десятки своих скрытых обликов. Срываются покровы с разных судеб. С этого балкона он может наблюдать за целыми поколениями, последовательно сменяющими друг друга, играть свою роль для каждого из этих поколений, и в конце концов присоединиться к семейству небесных тел…

Он повёл своих людей преподать урок врагам и вернуть переулку его былой статус. И за короткий промежуток времени он одержал блистательные победы над кланами Атуф, Хусейнийя, Булак, Кафр Аз-Загари и Дарраса. Он набросился на своих врагов, и те разбежались, раздавленные поражением и униженностью. Он знал, что этой силе невозможно противостоять, и никакая другая сила или смелость здесь не помогут.

Сам образ жизни его изменился. Он начал не только есть, но и чревоугодничать, то же самое касалось выпивки и курения. Всякий раз, как какая-нибудь красотка заигрывала с ним, он не оставлял это без ответа, прибегая к завесе тайны. Вскоре он освободится от чар Зейнат, что доминировали над ним, и она стала не более чем одной из роз в его прекрасном цветнике. Вести о его приключениях доходили до неё, и зажгли в душе её пламя безумной ревности и утраты. Она видела своё лицо в зерцале будущего — оно постепенно исчезало во мраке забвения и потерь. Доселе она считала его всего лишь невинным ребёнком, взгляды которого отличались от нормы. Его невинность раскрыла перед ней двери в далёкую надежду: она была уверена в любви и жаждала выйти замуж за него. Было бы легче, наверное, забыть о самой жизни, чем о нём, ведь в нём воплощались сила, красота, молодость и беспредельное величие. Однако из своей изоляции он вышел другим существом: блистающим своей силой и красотой, но испытывающим страх перед переменами, безумием, необходимостью приобрести жизненный опыт и презрением. Она чувствовала, что становится меньше, тоньше, слабее, и вовсе исчезает перед лицом его ужасного, неведомого господства над ней. Единственное, чем она могла вооружиться против него, так это своей слабостью, мольбой, поражением. Он же встречал её своей высокомерной нежностью, в горделивом, холодно-вежливом, хотя и мягком тоне, вооружённый своим бездонным превосходством, говоря: