Прусское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 1

Annotation

Продолжение трилогии «Царевич» (романы - «Обреченный на смерть», «Сын на отца», «Царская доля»).

Год 1718-й от Рождества Христова. В истории России появился новый самодержец –Алексей II Петрович. Все дело в том, что монархом стал наш современник, не пожелавший быть казненным властным «родителем» Петром Алексеевичем, и решивший побороться с ним за власть. Противников петровских преобразований собралось множество, особенно в Москве, и, получив «знамя», бояре свергли царя Петра с престола. В ходе ожесточенной междоусобной войны, которая, кстати, никогда не затихала за весь период Северной войны, сторонники «старины» взяли вверх, изгнав Петра I с его приверженцами. Однако царь-реформатор нашел себе место среди европейских монархов, и пусть он уже никогда не станет первым всероссийским императором, но корону с владениями себе приобретет в жестокой борьбе. История может пойти совсем по иному направлению, ведь в «политическом марьяже» ставки стали предельно высокими…

«Прусское наследство»

Часть первая

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Часть вторая

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Часть третья

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Часть четвертая

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Часть пятая

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ июнь 1767 года Глава 53

«Прусское наследство»

Часть первая

«ТЯЖБА ЕЩЕ НЕ ОКОНЧЕНА» август 1718 года Глава 1

— На старину его потянуло, к бородачам пузатым! Все мои свершения ведь порушит, поганец окаянный! Придушить надобно было, и вовремя, без всякого сожаления, но теперь уже поздно — бояре вокруг него сбились в толпу, вот где настоящая крамола и измена!

Петр Алексеевич выплевывал слова с нескрываемой ненавистью, и на то имелось у него веское основание. Родной сын Алешка предательство учинил, отцеубийцей стал — не только на тело посягнул, на все дела его и свершения, на которые он сам ни сил, ни времени не жалел, видя в своих помыслах становление великой державы.

И ведь почти добился своего!

Бывший царь принялся мысленно загибать пальцы, подсчитывая то, что успел сделать за четверть века правления — от «потешных» Кожуховских походов до совсем недавнего времени, когда в окончательной победе над королем Карлом уже сам почти не сомневался. А ведь двадцать лет назад шведы не зря почитались самой могущественной державой среди всех европейских стран, с крепкой регулярной армией и самым большим на Балтике флотом. И потому закономерно случилась восемнадцать лет тому назад Нарвская «конфузия», побиты были его полки юным шведским королем, которого он тогда не принял всерьез, легкомысленно отнесся.

Но много воды утекло с тех дней — Петр Алексеевич сейчас вспоминал, как сбивал солдатские и драгунские полки, готовил пушкарей, как метался по городам и весям, всячески торопя нерадивых. Как лихорадочно, в трясущемся возке писал указы, строил мануфактуры, верфи, заводы. И привлекал людишек к своему царскому делу, и «прибыльщиков» с иноземцами, и купцов с «гостями», да того же Демидова, что наладил плавку железа на Урале. И появились полки, вооруженные собственными фузеями и пушками, а на Балтике забелели паруса русского флота, и построенные его руками корабли несли флаги с Андреевским крестом, им же и придуманным. И когда гонцы приносили вести об очередных победах, он сам вместе со всеми самозабвенно кричал собственной державе «виват».

И вот все весной закончилось в одночасье — его, миропомазанного царя, столь много сделавшего и жизни собственной не жалеющего, вышвырнули из любимого «Парадиза» как поганую тряпку, за малым чуть не убили. И что худо — первенец Алешка, как тать и шпынь, подлость ту учинил, мерзавец, и забыв про писание, против него бунт учинил повсеместно, и других людишек подбил на крамолу.

Таковых нашлось видимо-невидимо, первыми стали знатные боярские рода и почти все церковные иерархи, что клятвы свои преступили и облыжно хулить его самого всячески начали. А там примкнуло к ним сонмище недовольных, от купцов и недобитых им стрельцов, до казаков и смердов. Сбились в силу немалую, скопища многотысячные, и двинулись на него всей ратью, победить которую не смогли даже его гвардейцы.

— Недооценил я подлости и коварства, они вострые ножи давно наточили и в спину ударили, как только силу почувствовали!

По лицу пробежала привычная нервная гримаса, Петр Алексеевич с трудом сдержал накатившее на него бешенство. Вот уже все лето он не позволял себе открыто проявлять гнев, любезничал всячески и улыбался. Теперь он не московский царь, властелин огромной державы, а фактически изгнанник, отлученный от православной церкви. Да и жизни его не лишили лишь по немыслимому счастью, а то бы давно зарезали или отравили.

— Сынок, Алешка — какая же ты паскуда!

Петр Алексеевич выругался сквозь зубы, тихонько — теперь он боялся, что его новые подданные могут подслушать. Но сейчас на «птичьих правах» он тут, недавно ставший королем Ливонии, воскресшей из небытия, ведь полтора века тому назад своего зятя, датского принца Магнуса царь Иоанн Васильевич Грозный возвел на здешний престол. Однако после смерти первого короля никто трон не унаследовал — королева Мария, княжна Старицкая, так и не родила наследника, за Ливонию стали драться, как голодные псы над костью, Речь Посполитая и Швеция. Поделили, в конце концов — Эстляндию и Лифляндию прибрали к своим рукам шведы, а Инфлянтское воеводство поляки. Им же досталось вассальное герцогство Курляндское, где сейчас номинальной правительницей сидит его овдовевшая племянница Анна.

И вот он теперь вторым по очередности Ливонским королем стал, и то благодаря милости собственного сына и «щедрости» недавнего врага, шведского короля Карла, что сейчас стал его самым главным и сильным союзником. Причем дали ему в «кормление» им же завоеванные шведские провинции, словно нищему милостыню на паперти кинули. Да и монархом его признали только шведский король и русский царь, каковым стал его Алешка, изгнавший собственного отца с трона, и словно откупившийся от своего клятвопреступления — вроде как смертный грех решил замолить.

— Ничего, сынок — ты у меня на дыбе повиснешь, сам тебя огнем жечь буду! И клещами ребра выломаю, и уд срамный вырежу!

Петр Алексеевич зловеще усмехнулся — ненависть к сыну его буквально переполняла, бурлила как расплавившаяся смола в котле, что должна была вылиться с крепостных верков на головы штурмующих. Вот только бывший царь ее теперь никому не показывал, прекрасно понимал, чем для него подобная прилюдная демонстрация закончиться может. Его изгнали из собственной страны, проклиная как еретика, отступившего от православия, припомнив ему все и вся, включая пьянство и богохульство на «кокуйских соборах», с князем-папой. Да что говорить — церковь не простила ему издевательства, а ее влияние оказалось слишком велико, и он сам крепко ошибся, недооценив молчаливое сопротивление.

Нужно было взять под крепкий караул тех пастырей, на ком подозрение было, казнить прилюдно несколько десятков на колесах и кольях, тогда бы остальные притихли разом, напуганные до икоты. И умолкли бы перешептывания о «подменыше», что пошли после его возвращения из «Великого Посольства», и никто бы взбунтовавшихся тогда стрельцов больше бы всуе не вспоминал. Оттуда идет крамола, недаром подвешенный на дыбу в Преображенском Приказе пятидесятник тогда ему самому в лицо прохрипел, корчась от боли — «щуку съели, а зубы остались».