"Фантастика 2024-98". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Мальцева Наталья - Страница 79

Где-то в литературе попадалось выражение «упоение боем». То есть восторг, наслаждение им. Чем, бл…дь, наслаждаться и восхищаться? Криками боли, тяжёлым запахом крови, горящей плоти и, простите, человеческого говна? Не надо морщиться от слов правды! Когда пуля в живот попадает, наружу летят брызги вовсе не духов «Ландыш»! Да и нередко организм, умирая, пытается избавиться от лишних жидкостей и… более густых субстанций. Каким же психом и моральным уродом быть, чтобы балдеть от всего этого?!

Чёрт! Дофилософствовался! Кто-то с сейнера резанул нам по фальшборту, и десятисантиметровая щепка, отбитая пулей от кромки доски, пробила насквозь правую щёку. В воду её! Хорошо, не в лоб или в бровь: кровь глаза не заливает! А ту, что в рот течёт, выплюнуть можно. Туда, где только что вспыхивали огоньки выстрелов, летит граната из подствольника. Только почему взрывов два и не один?

— Я тебе что сказал? Не высовываться из каюты! — рявкнул я на Наташу, прячущуюся за мачту. — А ну, быстро вниз!

Опять стреляют с сейнера. Чёрт, туда бы очередь из ДШК влепить! Чего он, кстати, молчит?

Возле пулемёта тёмным кулём лежит Носов, а с пулемётной лентой уже возится Райзман, которому тоже приказано было оставаться в каюте. Я достреливаю трёхпатронными очередями второй магазин, чтобы позволить Семёну Марковичу вставить ленту, и басовитое «бу-бу-бу-бу» разносит в клочья стальной борт сейнера в том месте, где укрывался стрелок.

Пальбы уже почти не слышно, но что это за металлический визг? Второй сейнер, почти не пострадавший от нашего огня, отползает от пирса задним ходом. Сейчас покажется кормовой пулемёт, установленный на надстройке за ходовой рубкой…

Один за другим в район дымовой трубы ложится пара ВОГов.

— Бойко, Семён Маркович! Огонь по ходовой рубке! Разнесите её, чтобы они уйти не смогли!

ДШК и «зушка» в три ствола дырявят ходовую рубку решившего сбежать сейнера, а я забрасываю ВОГами надстройку для входа в нижние помещения, на которой сверху установлен носовой пулемёт.

Всё. Закончились ленты и у ЗУ-23-2, и у ДШК. На сейнере, продолжающем пятиться задом, несколько очагов пожара. С него уже никто не стреляет. Пожалуй, бой закончен, осталось провести зачистку. Но для начала — разобраться, что у нас с потерями…

— Не дёргайся!

— Так больно же!

— А когда попало — не больно было?

— Когда попало — не очень. А когда спиртовым тампоном протирать начала — да.

Выглядел я, конечно, первостатейным зомби: морда и шея до самого ворота в кровищи из пробитой щеки. Губы и подбородок — тоже красные от сплёвываемой крови. Камуфляж — в бурых пятнах. Но досталось мне гораздо меньше, чем, скажем, Носову с простреленным плечом или Осинцеву с оторванными двумя фалангами среднего пальца левой руки. Матрос сейчас без сознания: похоже, пулей раздробило кость. А капитан, лицо которого ещё и выбитыми стёклами рубки поцарапало, только морщится и пытается шутить:

— Во, блин, ранение! Теперь даже «фак» никому не покажешь, смех один получится!

Наташа, перебинтовав наскоро Носова и Вадима Григорьевича, залепила мою дыру в щеке пластырем.

— Нам на берег пора, Вадим Григорьевич!

— Тогда, Николай Валерьевич, поднимайте якоря, будем этого монстра обходить.

Он кивнул на качающийся у пирса сейнер.

Пока «Удача» самым малым ходом обходила судно, захваченное заключёнными, я связался с Дежнёвым. У него был один погибший, но Семён пообещал прикрыть нас с Наташей, когда мы на зачистку выдвинемся.

Вблизи картина ночного побоища, освещённая редкими фонарями, полыхающим пожаром и начинающимся рассветом, выглядела ещё более ужасающе. Раненых среди нападавших было немного, и я, воспользовавшись опытом американских копов, быстро стягивал руки пластмассовыми стяжками каждому, кто подавал хоть какие-то признаки жизни, пока Наташа контролировала окрестности.

Из двенадцати человек, державших оборону в казарме, в живых осталось четверо: раненый в грудь и обгоревший Шестаков, а также три пограничника. Они успели выбраться сами и вынести Алексея. Но каждый требует перевязки, кто руки, кто ноги. Так что прихваченные нами бинты и пару шприц-тюбиков обезболивающего из неприкосновенного запаса мы тут же использовали.

— Николай, осторожнее! — заговорила голосом Ивана Андреевича рация в кармане бронежилета. — Какое-то движение вверх по склону. Выше караульного помещения. Мне плохо видно.

Я надвинул на глаза ноктовизор, и сразу всё стало ясно. Двое пытались раздвинуть колючую проволоку, чтобы вырваться с территории погранпункта.

— Поднять руки! Выходить по одному! — рявкнул я.

Люди замерли, но выполнять приказ не спешили. Тогда я всадил трёхпатронную очередь в землю в метре от них.

— Я сказал: поднять руки и выходить!

Вместо этого оба припали к земле, и трижды рявкнул ПМ.

Ах, вы ж суки! Стрелок уткнулся лицом в землю, получив в лоб не менее одной пули.

— Один из двоих готов! — громко прокомментировал я и обратился ко второму. — У тебя остался последний шанс остаться в живых. На счёт «три» стреляю. Раз!

— Я сдаюсь!

Жилистый парень, высоко подняв руки, спустился по тропинке. Закинув автомат за спину, я принялся охлопывать его в поисках припрятанного оружия. И поздно отреагировал на заточку, мгновенно оказавшуюся в руке урки. Впрочем, ему тоже не повезло: пытаясь воткнуть её мне в печень, он не ожидал, что остриё упрётся в пластину бронежилета.

Уже лёжа разбитым лицом вниз, уркаган скрипел зубами и орал:

— Ты, сука краснопёрая пожалел меня? Да е…ал я такую жалость! Чтоб ты сам сдох на урановых рудниках, где я теперь гнить буду!

Наташа подошла ко мне и негромко спросила:

— Может, действительно лучше его пристрелить?

— Ты его жалеешь? А эта мразь жалела 18-19-летних пацанов, которых заживо жгла? Только в одном случае соглашусь на то, чтобы этот урод сейчас же умер: если сгорит также, как горели мальчишки, в которых он зажигательную смесь кидал. Или так, или пусть сдыхает от радиации! Но на рудниках он хоть какую-то пользу стране принесёт!

Хотя на сейнере и обнаружилось трое живых и невредимых урок, они даже не пытались сопротивляться, будучи полностью подавленными провалом своей попытки захватить пункт пограничного контроля. Просто прятались в самых труднодоступных закоулках судна, пока их оттуда не выволокла сводная команда матросов «Удачи» и «Анадыря».

Второй сейнер мы догонять не стали. Даже если на нём кто-то остался в живых, управлять судном было уже невозможно из-за разнесённой в хлам рубки. А поскольку его курс немного отклонялся влево, рано или поздно оно всё равно уткнётся в сушу. Если не в остров Толстый, то в Птичий полуостров, если не в него, то, одолев залив, в сам континент.

Командование погранпунктом, вместо находящегося без сознания Шестакова, принял на себя лейтенант Дючков, начальник радиоузла. До этого бетонного сооружения нападавшие так и не добрались, и теперь четверо из шестерых его подчинённых стаскивали убитых в одну кучу рядом с причалом. А Наташа и жена Шестакова возились с ранеными, размещёнными в доме офицерского состава. В то время как экипажи обоих экспедиционных судов занимались ликвидацией повреждений, полученных во время боя.

Самым большим из этих повреждений стала разбитая антенна нашего локатора. Остальное — перебитые леера, выбитые стёкла и иллюминаторы, пулевые отверстия в корпусе «Анадыря», не защищённого «деревянной бронёй», были сущими пустяками. Хотя и требовавшими некоторой возни.

Всё это продолжалось до тех пор, пока из радиоцентра, стоящего на вершине холма, не примчался солдат и что-то не доложил лейтенанту. А буквально через пять минут в воздухе появился гидросамолёт с красными звёздами на крыльях, описавший над пограничным пунктом восьмёрку. После чего летающая лодка, в которой Осинцев узнал американскую «Каталину», эксплуатирующуюся по всему миру с конца 1930-х, пошла на посадку.