Икона - Форсайт Фредерик - Страница 27
- Предыдущая
- 27/120
- Следующая
Этот человек родился в 1945 году на узкой полосе советской земли между северо-восточной Маньчжурией и морем, а на юге она граничила с Северной Кореей. Эта полоса называлась Приморским краем, а город, в котором он родился, — Уссурийском. Его отец приехал из деревни в городе поисках работы, но воспитал сына так, что тот говорил на языке своего народа — удэгейцев. При первой возможности он брал подрастающего мальчика в леса, и тот рос в тесной близости с родной природой.
В девятнадцатом веке, ещё до окончательного покорения удэгейцев русскими, эту землю посетил писатель Арсеньев и написал книгу об этих людях, до сих пор пользующуюся популярностью в России.
В отличие от азиатов, живущих к западу и к югу, удэгейцы высоки ростом, с орлиными чертами лица. Много веков назад часть их предков ушла на север, переправилась через Берингов пролив и оказалась на теперешней Аляске, а затем повернула на юг, расселившись по Канаде и образовав племена сузов и шайенов.
Глядя на сидящего напротив него крупного сибиряка, Монк видел перед собой лица давно умерших охотников за бизонами в долинах рек Платт и Паудер.
Перед молодым Соломиным был выбор: или завод, или армия. Он предпочёл второе. Все юноши обязаны были отслужить три года в армии, а после двух лет службы лучшие отбирались в сержанты. Его навыки пригодились на манёврах, его направили в офицерскую школу, и ещё через два года он получил звание лейтенанта.
Семь лет он служил в чине лейтенанта и старшего лейтенанта, прежде чем в возрасте тридцати трёх лет его сделали майором. К этому времени он женился и обзавёлся двумя детьми. Он сделал карьеру, не пользуясь ничьим покровительством или влиянием, перенося расистские насмешки. Несколько раз он прибегал к кулакам в качестве аргумента.
Назначение в 1983 году в Йемен было его первой заграничной командировкой. Он знал, что большинству коллег там очень нравилось, несмотря на тяжёлые природные условия, жару, раскалённые камни, отсутствие развлечений. Зато они имели просторные квартиры, весьма отличавшиеся от советских — в старых бараках. Очень много еды, бараньи и рыбные шашлыки на берегу моря. Они могли купаться и, пользуясь каталогом, заказывать себе одежду, видео — и музыкальные кассеты в Европе.
Все это, особенно неожиданное приобщение к незнакомым ранее удовольствиям западной потребительской культуры, Соломин оценил. Но существовало что-то такое, что вызывало у него горькое разочарование в режиме, которому он служил. Монк улавливал это, но боялся слишком торопить события.
Они пили и разговаривали уже четвёртый вечер, когда это произошло. Кипящий внутри Соломина гнев выплеснулся через край.
В 1982 году, за год до назначения в Йемен, когда Андропов ещё был генсеком, Соломина перевели в административный отдел Министерства обороны.
Там он приглянулся заместителю министра обороны и получил секретное задание. На бюджетные деньги, предназначавшиеся на оборону, министр строил себе роскошную дачу на берегу реки рядом с Переделкино.
Вопреки партийным правилам, советскому закону и всем вообще правилам морали министр направил более сотни солдат на строительство своего великолепного особняка в лесу. Командовал строительством Соломин. Он видел, как из Финляндии, купленное за валюту, доставлялось кухонное оборудование, за которое любая офицерская жена была бы готова отдать свою правую руку. Он видел японские «хай-фай» — системы, установленные в каждой комнате, золочёную сантехнику из Стокгольма и бар с шотландским виски, выдержанным в дубовых бочках. Все это настроило его против партии и режима. Он был далеко не первым честным советским офицером, взбунтовавшимся против откровенной всеобщей коррупции советского руководства.
По ночам он учил английский, затем настраивался на программу всемирного вещания Би-би-си или «Голос Америки». Обе станции вели передачи и на русском языке, но он хотел слушать и понимать их непосредственно. Он узнал, что вопреки тому, чему его всегда учили. Запад не хочет войны с Россией.
И последней каплей, переполнившей чашу его терпения, оказалась командировка в Йемен.
— Там, дома, наши люди теснятся в крохотных квартирках, но начальство живёт в особняках. Они живут словно короли на наши деньги. Моя жена не может достать хороший фен или туфли, которые бы тут же не развалились, в то время как миллионы тратятся на бессмысленные иностранные миссии, чтобы произвести впечатление… на кого? На этих людей?
— Всё меняется, — ободряюще сказал Монк.
Сибиряк покачал головой. У власти находился Горбачёв, но вводимые им неохотно и в большинстве случаев неразумно реформы ещё не дали плодов. Более того, Соломин не был на родине два года.
— Не меняется. Это дерьмо наверху… Скажу тебе, Эстебан, с тех пор как я переехал в Москву, я видел такое расточительство и распутство, что ты мне не поверишь.
— Но новый человек, Горбачёв… может быть, он что-то изменит. — сказал Монк. — Я не столь пессимистичен. Настанет день, и русские освободятся от диктатуры. У них будет право голоса, настоящее право. Не так уж долго ждать…
— Слишком долго.
Монк глубоко вдохнул. Вербовка — опасная работа. Советский офицер, находящийся на Западе, получив предложение сотрудничать с иностранной разведкой, может поставить об этом в известность своего посла. В результате — дипломатический инцидент. В странах мрачной тирании результаты такой попытки сотрудника западных спецслужб непредсказуемы — его могут обречь на мучительную одинокую смерть. Совершенно неожиданно Монк перешёл на безупречный русский язык:
— Ты сам мог бы помочь переменить все, друг мой. Вместе мы смогли бы. Так, как тебе этого хочется.
Добрых тридцать секунд Соломин пристально смотрел на него. Монк отвечал таким же пристальным взглядом. Наконец русский спросил на родном языке:
— Кто ты, чёрт побери?
— Думаю, ты это уже знаешь, Пётр Васильевич. Теперь вопрос в том, выдашь ли ты меня, зная, что эти люди сделают со мной, перед тем как я умру. И как сможешь ты сам жить после этого.
Соломин посмотрел ему прямо в глаза. Потом сказал:
— Я бы не выдал этим обезьянам даже своего злейшего врага. Ну и выдержка у тебя. То, что ты предлагаешь, — немыслимо. Безумие. Я должен послать тебя куда подальше.
— Возможно, и должен. И я пойду. Быстро, ради своего спасения. Но сидеть сложа руки, все понимать, ненавидеть — и ничего не делать! Разве это тоже не безумие?
Русский поднялся, так и не притронувшись к пиву.
— Я должен подумать, — произнёс он.
— Завтра вечером, — сказал Монк по-прежнему по-русски. — Здесь. Приходишь один — мы поговорим. Приходишь с охраной — считай, я умер. Не приходишь совсем — я улетаю ближайшим рейсом.
Майор Соломин ушёл.
Все правила поведения в оперативной работе предписывали Монку убираться из Йемена, и немедля. Он не получил отказа, но и не выиграл ни одного очка. Человек в таком возбуждённом состоянии может передумать, а подвалы тайной полиции Йемена — страшное место.
Монк подождал двадцать четыре часа. Майор вернулся — один. Остальное заняло ещё два дня. Монк принёс спрятанное в туалетных принадлежностях самое необходимое для установления связи: чернила для тайнописи, надёжные адреса, список безобидных фраз, скрывающих своё тайное значение. Из Йемена Соломин мало что мог сообщить, но через год он вернётся в Москву. И если у него не пропадёт желание, он сможет что-то передать.
При расставании их руки застыли в долгом пожатии.
— Удачи тебе, друг, — пожелал Монк.
— Удачной охоты, как мы говорим у нас дома, — ответил сибиряк.
На случай чтобы их не увидели выходящими из отеля вместе, Монк остался сидеть за столом. Новому агенту надо было дать кодовое имя. Высоко над головой сияли звёзды такой поразительной яркости, какую можно увидеть только в тропиках.
Среди них Монк нашёл пояс Великого Охотника. Агент «Орион» родился.
Второго августа Борис Кузнецов получил личное письмо от британского обозревателя Марка Джефферсона. Написанное на бланке «Дейли телеграф» в Лондоне и переданное по факсу в московское бюро газеты, оно тем не менее было доставлено в штаб-квартиру СПС курьером.
- Предыдущая
- 27/120
- Следующая
