Икона - Форсайт Фредерик - Страница 51
- Предыдущая
- 51/120
- Следующая
В управлении говорили, что Джейсон Монк — самый лучший, последняя надежда отдела, разгромленного предыдущим предательством Эймса. Говорили также, что он одиночка, индивидуалист, работающий по-своему, рискующий по-своему, и его давно бы выжили, если бы не одно обстоятельство: он добивался результатов в организации, которая неуклонно становилась всё меньше и меньше.
Как любого бумажного карьериста, Малгрю возмущал Монк. Возмущал своей независимостью, отказом заполнять формы в трёх экземплярах, а больше всего своим явным иммунитетом на жалобы людей, подобных Малгрю. Эймс воспользовался его возмущением. Из них двоих у Эймса голова оказалась крепче. Под винными парами он сохранял способность соображать, в то время как Малгрю становился хвастливым и распускал язык.
Как-то поздно вечером в сентябре 1989 года, когда разговор снова коснулся Монка, Малгрю выболтал, что слышал об агенте Монка, который был важной «шишкой». Говорили, что Монк завербовал его пару лет назад в Аргентине.
Он не узнал ни имени, ни кодовой клички. Но КГБ сможет выяснить всё остальное. «Шишка» указывала на человека в ранге второго секретаря или выше. «Пару лет» определили в период от полутора лет до трёх. Проверка назначений Министерства иностранных дел СССР в посольство в Буэнос-Айресе дала список из восемнадцати человек. Подсказка Эймса, что этот человек больше за границу не назначался, сократила список до двенадцати.
В отличие от ЦРУ контрразведка КГБ не отличалась щепетильностью. Она начала приглядываться к неожиданному появлению денег, повышению уровня жизни, даже покупке маленькой квартирки…
День был прекрасный, этот первый день сентября, с Ла-Манша дул лёгкий ветерок, и ничто не разделяло утёсы и далёкий берег Нормандии, кроме подгоняемых ветром барашков волн.
Сэр Найджел шагал по тропе, проложенной между утёсов от вершины Дэрлстон-Хед до Сент-Элбан-Хед, и упивался пахнувшим солью воздухом. Это была его любимая прогулка в течение многих лет, и она действовала на него после прокуренных залов заседаний или ночной работы с секретными документами как тонизирующее средство. Он считал, что она проясняет голову, помогает сосредоточиться, отогнать все ненужное и умышленно ложное, выявить самую сущность проблемы.
Он провёл ночь над двумя документами, которые ему дал Генри Кумс, и был потрясён тем, что прочитал. Детективная работа, проделанная после того, как бродяга бросил что-то в машину Селии Стоун, заслужила его одобрение. Именно так он бы проделал её сам.
Он плохо помнил Джока Макдоналда, молодого стажёра, бегавшего с поручениями по Сенчури-Хаус. Очевидно, он много поработал. И Куме поддерживал заключение: «Чёрный манифест» — не фальшивка, не шутка.
Его мысли обратились к самому манифесту. Если этот русский демагог действительно собирается выполнять свою программу, случится нечто ужасное, подобное тому, о чём он помнил с юности.
В 1943 году, когда ему исполнилось восемнадцать лет, его наконец взяли в британскую армию и отправили в Италию. Раненного в большом наступлении при Монте-Касино, его поместили в госпиталь в Англии, а после выздоровления, несмотря на просьбы вернуться в действующую армию, направили в военную разведку.
Лейтенантом, которому только что исполнилосьдвадцать, он вместе с Восьмой армией перешёл Рейн и увидел то, чего никому лучше бы не видеть никогда. Потрясённый пехотный майор попросил Ирвина прийти и посмотреть, что на своём пути обнаружили его солдаты. То, что он увидел в концентрационном лагере Берген-Белзен, было кошмаром, который преследовал не только его, но и людей постарше всю жизнь.
Ирвин повернул обратно в глубь острова у Сент-Элбан-Хед, следуя по тропе, ведущей к деревне Эктон, где, ещё раз повернув, направился в Лэнггон-Мэтреверс. Что делать? И есть ли надежда на успех? Сжечь документы сейчас же и забыть о них? Соблазн, большой соблазн. Или взять их в Америку и, вероятно, стать предметом насмешек патриархов, с которыми он собирается провести неделю? Немыслимо!
Он открыл калитку сада и прошёл через небольшой участок, который Пенни отвела под фруктовый сад, а летом ещё и выращивала там овощи. В костре дымились срезанные ветки, но внутри ещё ярко краснели угольки. Так легко положить сюда документы, и они сразу же вспыхнут.
Генри Кумс, он знал, никогда не заведёт разговора об этом, никогда не спросит, что он сделал, не будет добиваться отчёта, что из этого получилось. Никто никогда не узнает, откуда появились эти документы, потому что ни один из них не проговорится. Это входит в кодекс. Из окна кухни его окликнула жена.
— Вот ты где! Чай в гостиной. Я ходила в деревню и принесла сдобные булочки с джемом.
— Прекрасно, люблю булочки.
— Да, пора мне это запомнить.
Пенелопа Ирвин, которая была на пять лет моложе своего мужа, когда-то славилась необычайной красотой, и за ней ухаживали несколько богатых мужчин. По причинам, известным только ей, Пенелопа выбрала молодого офицера разведки без средств, который читал ей стихи и скрывал под своим застенчивым видом ум, сравнимый только с компьютером.
У них был сын — единственный ребёнок, который погиб на Фолклендах в 1982 году. Они старались не думать об утрате слишком часто, разве только в его день рождения и в день смерти.
Все тридцать лет его службы в Сикрет сервис она терпеливо ждала его, когда он работал с агентами, находящимися в СССР, или на холодном ветру в тени Берлинской стены с каким-нибудь смелым, но напуганным человеком, который пробирался через контрольно-пропускной пункт к огням Западного Берлина. Когда он возвращался домой, его всегда ожидал горящий камин и булочки. Ирвин всё ещё считал, что и в семьдесят лет жена красива, и очень любил её.
Он сидел, жуя булочку, и смотрел на огонь.
— Ты опять уезжаешь, — тихо сказала она.
— Думаю, я должен.
— Надолго?
— О, несколько дней в Лондоне, чтобы подготовиться, затем неделя в Америке. А потом я не знаю. Вероятно, больше не поеду.
— Хорошо, со мной всё будет в порядке. В саду много работы. Ты будешь звонить, когда сможешь?
— Конечно. — Затем он произнёс: — Этого не должно случиться снова, ты знаешь.
— Конечно, не должно. А теперь допивай свой чай.
Первый тревожный сигнал пришёл из отделения ЦРУ в Москве. Агент «Делфи» отключился. Тишина — с прошлого декабря. Джейсон Монк сидел за столом, углубившись в изучение сообщения с телетайпа, поступавшего к нему по мере расшифровки ленты. Сначала он встревожился, позднее впал в отчаяние.
Если с Кругловым по-прежнему всё в порядке, то он нарушал все правила. Почему? Дважды сотрудники ЦРУ в Москве оставляли соответствующие знаки мелом в обусловленных местах, указывая, что в тайник положено что-то для оракула и он должен посетить это место. Дважды сигналы остались без ответа. Его не было в городе. Неожиданно послали за границу?
Если так, то он должен был передать стандартный «признак жизни»: «Я в порядке». Они тщательно просматривали журналы, в которых обычно печатали по предварительной договорённости объявления, в поисках нескольких строчек, означающих «Я в порядке» или, наоборот, «Я в беде, помогите». Но ничего не находили.
К марту создалось впечатление, что оракул стал совершенно недееспособен из-за инфаркта, или другой какой-то болезни, или тяжёлого несчастного случая. Или умер. Или его «взяли».
Перед Монком с его подозрительностью стоял вопрос, на который он не находил ответа. Если Круглова взяли и допрашивали, он должен был рассказать все. Сопротивление оказалось бы бесполезным, оно только бы продлило муки.
Следовательно, он должен выдать местонахождение тайников и зашифрованные знаки мелом, извещавшие ЦРУ, что пора забирать пакет с информацией. Почему в этом случае КГБ не воспользовался этими меловыми значками, чтобы поймать американского дипломата с поличным? Совершенно очевидно, что так и следовало поступить. Это был бы триумф для Москвы, в котором она так нуждалась, потому что в остальном всё шло так, как хотели американцы.
- Предыдущая
- 51/120
- Следующая
