Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Посняков Андрей - Страница 77

Увидав богатый наряд, парнишка поспешно поклонился:

– Ой, дяденька! Ты, поди, боярин? И сам-то… на торг…

– Не боярин я. Приказчик у гостя заморского, – отмахнулся Кирилл. – А покупать все люблю сам. Так откель, говоришь, грибы?

– С Синего болота. Там, за Псковой-рекой…

– Знаю я, где Синее болото, – пригладив редкую сивенькую бородку, сыскной скривил тонкие губы. – Там Еремеевы братцы захаживали… раньше все они мне грибы продавали. Чегой-то нынче братовьев не видать? Потому я и к тебе…

При этих словах отрок ахнул:

– Ой, господине! Убили Еремеевых-то! Живота лишили и съели. Одни косточки в лесу за Великой нашли!

– О как! – услыхав такое, помощник тиуна несколько опешил. – Съели, говоришь? Интересно, кто же?

– Знамо, кто, – мальчик испуганно оглянулся по сторонам и, хлопнув серыми глазенками, понизил голос: – Людоеды!

– Людоеды?!

– С недавних пор где-то за Великой они завелись. Целая шайка, – сверкая глазами, шепотом продолжал отрок. – Говорят, детей воруют да девок молодых. И на лодке – за реку, а там… Ужас один, прости, Господи! – Мальчишка перекрестился на деревянную маковку видневшейся невдалеке церкви.

Другой бы эти дурацкие байки просто откинул, не обратил бы внимания… но только не Осетров Кирилл! Уже достаточно опытный в сыскном деле, молодой человек хорошо понимал – дыма без огня не бывает. Раз болтают, значит, что-то такое есть. Ну, не людоеды, конечно – голода уж лет пять как, слава богу, нет… Однако людокрады – очень даже запросто! Крадут молодых девок, парней да продают втихаря тем же новгородским купцам. В Новгороде-то Великом – самое большое живого товара торжище. Правда, недешево – заморские купцы приезжают из далеких полуденных стран, всякие там персияне и прочие. Значит, людокрады… Снова, что ль, завелись? Ведь в прошлое лето только целую шайку словили. И вот – опять. Надо все обстоятельно обсказать тиуну… да еще подразузнать… впрочем, это позже…

– Так эти-то, Еремеевых-грибников, одних только и съели?

Отрок опять ахнул, округлил глаза:

– В том-то и дело, что не одних. И дружка их – Микитку Овруча – тоже! До последней косточки все обглодали.

– Только его одного? – хитро прищурился сыскной. – У них же дружков много было.

– Да немного, – парнишка покачал головой. – Они завсегда втроем гужевались. Еремеевы да Микитка. Микитка – за главного.

– Втроем, говоришь?

– Ага. Втроем.

– А мелкий такой… Кольша? – помощник тиуна изобразил на лице самую широкую и дружелюбную улыбку. – Неужто не помнишь, а? Ну, Кольша…

– Да не знаю я никакого Кольши! Они все втроем ходили… Не, не было больше у них в дружках никого.

– Ну, как же! – не отставал Кирилл. – Мелкий такой хрюндель… голодный вечно, все грыз – то ногти, то ложку… то какой-нибудь плесневелый сухарь…

– Голодный? Ногти грыз?

Судя по вспыхнувшим глазам отрока, сыскной все же напал на след!

– А-а-а! Вот вы про кого, господине… Есть такой, да – мелкий, голодный, лопоухий. Все его Шмыгай Нос кличут. А уж Кольша он там или кто – я не ведаю. Приставучий, гад, привязчивый… Ко всем напрашивался – возьмите с собой поиграть или там, по грибы да за рыбой… Крал по мелочи, особенно – чего покушать… Змееныш!.. Что вы, говорите, господине? Ой, не знаю я, где он живет… Хотя нет. Знаю! Он как-то про Мордуху-вдову говорил…

В Троицком храме уже начинали звонить к обедне, когда молодой растрепанный парень в длинной суконной рубахе и остром, заломленном назад колпаке неспешно спустился к пристани и, заложив руки за спину, принялся глазеть на немецкие барки. Ярмарки сегодня не было, но зеваки на берегу имелись. Кто принес чего по мелочи – выменять на какой-нибудь товар, чтоб подешевле, кто просто так – любопытничал. Таких было немного, всего-то с дюжину человек, день-то стоял не воскресный – обычный, так что все в трудах… впрочем, не все – вот ведь зеваки-то брались откуда-то!

Хотя… не простые это оказались зеваки. Как только с немецкой барки сошла по дощатым мосткам парочка приказчиков, тонконогих, в смешных кургузых кафтанах и круглых суконных шапках, так зеваки тут же бросились к мосткам, закричали, перебивая друг друга:

– Уважаемый герр, у вас сурьмы не найдется?

– А сулемы?

– Я бы тотчас же и купил! О цене сговорились бы.

– И правда – чего вам потом на солнцепеке стоять? Может, и не купит никто вашу сулему.

Не простые это были зеваки – «кокошники», так их на Пскове прозвали. Сии ушлые молодые люди промышляли девичьим да женским товаром, не артелью – сами по себе. «Кокошниками» их прозвали от девичьего головного убора – кокошника, одеваемого обычно по праздникам. Впрочем, основными потребителями их товара были вовсе не юные девушки, а знатные – и не очень – женщины, многие в возрасте весьма солидном, подкатывающем годам к тридцати. Молодость безвозвратно уходила, и увядающая красота остро нуждалась в косметических средствах, всяких там притираниях, благовониях, румянах, белилах, сурьме. Чем старше дама – тем больше она красилась! А все эти средства стоили ой как недешево, к тому же в их состав входили ядовитые соединения: соли свинца и сернистая ртуть (киноварь). Для выведения же с тела волос модницы использовали негашеную известь! Постепенно на коже появлялись тёмные пятна, их нужно было замазывать, требовалось еще больше косметических средств.

Это все – о коже. Что же касаемо бровей да ресниц – то и там дело обстояло ничуть не лучше. Их чернили смесью из жира, масла и ядовитой сурьмы. Брови приобретали роскошный чёрный цвет, завлекающе блестела сурьма… Обрекая модниц на медленную, но верную смерть! Температура, боль в животе, тошнота и бессонница объяснялись обычно сглазом или порчей…

Вот только Довмонт-кнзяь – Игорь Ранчис – в порчу да сглаз не верил, а вот в ядовитые вещества – вполне. Потому в прошлое лето убедил вече издать указ о почти полном запрете на торговлю всеми этих убийственными излишествами, чем вызвал на себя гнев многих боярских и купеческих жен. Противу женской красоты выступил – о как! Церковь, конечно, поддержала, святыне отцы и раньше-то эти белила-румяна-сурьму не жаловали. И безуспешно боролись.

А бороться было с чем! Сернистая ртуть входила и в румяна, и в краску для волос, ртутная сулема считалась непременным компонентом средства для смягчения кожи. Даже белый мышьяк – и тот употребляли «для аппетита» и мягкости кожи! Под воздействием свинца портились, желтели и гнили зубы, изо рта иной боярыни несло, словно из нужника. На этот случай ушлые «кокошники» предлагали мятные лепешечки, гвоздику и кардамон, местные же знахари продавали мел и кору дуба для чистки зубов. Впрочем, существовал и более радикальный способ – просто-напросто отбелить зубы ртутью! Результат – ослепительный! Только вот через пару месяцев от зубов оставались лишь гнилые пеньки.

С высокой смертностью женщин Довмонт боролся, как мог. Иное дело, что указ был введен в действие не так давно, и многие его нарушали. Опять же, появились мелкие спекулянты – «кокошники», до которых покуда не доходили руки.

Ага! Вот «кокошники» легко завлекли приказчиков! Словно малых детей какой-нибудь вкусняшкой. Правда, немцы не очень-то и сопротивлялись… да и не пустые с барки сошли – с мешками. Зашли за амбар – там уж торговлишка пошла вовсю!

– Сулему, сулему возьму – даю две белки!

– А я – три! Не слушай его, герр!

Между прочим, кричали «кокошники» по-немецки, на том его диалекте, что был в ходу в ливонских городах типа Риги, Ревеля или Дерпта.

– Белила, белила есть? А сурьма?

– А мне киноварь, киновари бы. Три куницы дам! Или могу – пфеннигами…

– О, я, я… Пфенниг!

Обработали приказчиков быстро. Парень в остром колпаке – звали его Семеном – и глазом моргнуть не успел, как довольные «кокошники» поспешно убрались с пристани прочь, завидев появившихся на берегу стражников.

Быстро подсчитав выручку, немцы направились в город… Семен их тут же догнал, улыбнулся: