Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Посняков Андрей - Страница 81

– Ох, княже, – Степан-тиун скрипнул зубами. – Похоже, влипли мы. Надо бы – в обрат.

– Успеем, – успокоил князь, прислушиваясь к голосам, что звучали невдалеке, за вербами и старой кривой ветлою. Вот снова заржал конь. Слышно было, как кто-то спешился… что-то сказал… засмеялся… А голос-то, между прочим, был тонкий, женский…

Довмонт сунул меч в ножны и выпрямился. Затрещали кусты…

– Ну, здравствуй, – выйдя на берег, сверкнула зеленым взглядом юная разбойница-дева. – Гляжу, на ладейке прогуляться решили? Что ж дев-то гулящих не прихватили? На этой-то лодочке дщери те – завсегда… Верно, борода многогрешная?

Скосив глаза на выглянувшего из камышей лодочника, девушка громко засмеялась. Словно в ответ ей, из-за деревьев послышались раскаты гулкого хохота.

Князь улыбнулся:

– И ты здрава будь. Вот ведь, Господь дал – свиделись.

– Ты, я вижу, не очень-то рад?

– Почему ж? Просто нынче дело серьезное.

– Серьезное? Х-ха!

Дерзка, дерзка дева, остра на язык – заноза! Платье на ней мужское, порты узенькие, лазоревая рубаха, темно-красный короткий плащ. Голова не покрыта, локоны каштановые – по плечам. Вольная дева! Как хочет, так и ходит, как нравится – так и живет, без оглядки, без страха в душе. Только вот надолго ли жизнь такая? Уж точно не затянется. Ну, еще год, другой… Отправится князь в поход, некому разбойницу прикрывать будет – вот и схватят, да на кол или голову с плеч – запросто! Тем более Рогнедушка не только во псковской земле промышляла, шайка ее и на литовские земли лихими набегами хаживала, заглядывала и в новгородские, полоцкие, орденские…

– Рогнеда, я здесь чужаков ищу. Парни молодые, угрюмые. На лодке плыли… Чай, не встречала?

Разбойница повела плечом:

– Сама – нет, а люди докладывали. Вчера видали парней… вот я и хочу на них глянуть.

– Вместе и глянем, – утвердительно кивнул князь. – Я своих возьму…

– Это ищеек, что ли? – красавица сверкнула изумрудным взором и ехидно прищурилась. – Хотя – твоя воля…

Поиски чужаков неожиданно затянулись, даже – с помощью разбойников. Да немного их и оказалось, татей лесных. Окромя самой атаманши, еще с полдюжины человек, правда, все при конях да и на вид – парни ушлые, палец в рот не клади.

Общими усилиями обследовали весь берег и прилегающую к нему рощицу – березы, осинки, липы. Осмотрели и тянувшийся недалече орешник, заглянули и дальше, через луга, через заброшенное заросшее поле – стернину…

– А вот и следы! Здесь кого-то вели, княже, – сойдя с тропы, Степан склонился к пурпурным соцветьям кипрея.

Не в силах сдержать любопытство, дерзкая атаманша тут же насторожилась, спросила:

– А почему – вели, а не просто – шли? И если вели – то кого?

– Отвечай, Степан Иваныч, – разрешил Довмонт.

Тиун приосанился:

– Кого вели – не ведаю, а только воистину – не своей волею шли. Да еще с руками связанными. Вон, на тропинке след… поскользнулся кто-то… Вот чтоб ты, дева, сделала, чтоб не упасть?

– За эту б осинку схватилась, – не раздумывая, отозвалась разбойница. – А что?

– А то, – Степан Иваныч хохотнул и пригладил бородку, остроконечную, аккуратно подстриженную, кою не очень-то жаловали на всей остальной Руси… окромя Пскова да Новгорода. – Сама ж говоришь – ухватилась бы. А тот, кого вели, не ухватился – упал. Вон, кустищи примяты.

– Твоя правда, – поглядев на смятые кусты, девчонка смутилась, но несильно, ее вообще мало что было способно смутить.

– Людокрады… – негромко промолвил князь. – Опять появились… Сволочи…

Ругательства «сволочи» по большому счету в те времена еще не было, оно еще появлялось только. На больших и не очень волоках обычно подвизались разного рода ватажки: помогали ладьи перетащить да и кой-что по мелочи, за не за просто так, конечно. Ватажники сии отличались буйным нравом и полным отсутствием всякого намека на благородство и хоть какую-то нравственность. Поскольку на волоках они не жили, а промышляли, как бы мы сейчас сказали «вахтой», то и вели себя соответствующе. Как всегда при родовом патриархальном строе. В своей деревне – тише воды, ниже травы, а вот на воле… Односельчан-соплеменников вокруг нет, не было кому присмотреть, пристыдить, наказать, если нужно. А нет, так и стесняться некого, и можно – всё. Красть, драться, пьянствовать. Девок в чужой деревне украсть да пустить по рукам – «в толоки», корову с чужого двора свести, коней приблудить… Вот и называли таких людишек – «с волока, с волочи». Людокрады именно такими сволочами и были.

– И куда их могли увести? – между тем вслух прикидывала Рогнеда. – Там дальше – болото, Маточкин Мох. Большое. И в полоцкие, и в литовские земли тянется. Страшная топь, кто там только ни водится… Забредешь, не выйдешь, ага.

Девчонка вздрогнула и понизила голос до шепота. Ничего не боялась разбойница, а вот болота Маточкин Мох, трясины этой гнилой – побаивалась. Впрочем, не столько самого болота, сколько тех, кто в этой трясине жил. Кикимор всяких, водяных, леших.

– Полоцк – немаленький град, – с молчаливого разрешения князя вставил свой голос тиун. – Торжище там большое. Торгуют и людьми.

Довмонт вскинул глаза:

– Людокрады?

– Они, князь.

Да, скорее всего, именно так и обстояло дело. Шайка людокрадов прихватила столь нужного для расследования парнишку… наверняка и не его одного. Прихватили и теперь вели через болото – в Полоцк. Верно, какие-то свои тайные тропинки да гати ведали.

Все так… Все логично… И все же…

Все же терзали Довмонта какие-то смутные подозрения насчет своих кровных врагов – выходцев из языческой Литвы. Войшелк, верховный князь всех литовских земель, конечно же, христианин, и не такой обманчивый, каким был его отец Миндовг, с легкостью необыкновенной переходивший из язычества в католичество и обратно. Войшелк – христианин. Но помощники-то его, воеводы – закоренелые язычники, если и принявшие христианскую веру, то лишь для отвода глаз да вида. Наряду с Иисусом Христом почитали и Дьяваса, и Пикуолиса, и еще чертову уйму богов и божков, каждому из которых приносились жертвы… и часто – кровавые, человеческие.

Литовцы… Или все-таки – людокрады? Что тут литовцам делать? Им во Псков надо – Довмонта-князя извести, а не тут, по болотам ошиваться. Хотя… та девочка, скоморошница… какие-то чужие парни кинули ей янтарное ожерелье! Просто так… за песню, очень похожую на древнее литовское заклинание.

– Я бы не стала туда идти, – поглядывая на тропинку, Рогнеда опасливо попятилась. – Там – жуткая земля. И жуткие боги. Знаешь, князь, какие стоны раздаются там ночами? О, их никто не слышит. Только мы. Иногда мне кажется, что это болото – прямая дорога в Нифльсгейм, мир вечного мрака, ледяной мир полуживых мертвецов! Именно там злобный дракон Нидхотт терзает свои жертвы. Он пожирает их медленно, чтобы…

– Не думаю, чтоб на болоте жил дракон, – перебил князь. – Скорее, там люди. Поможешь мне их поймать? Они ведь и твои враги тоже. Какие-то там чужаки шастают по твоей земле… Я бы не потерпел!

– Я не боюсь никого из людей! Ты знаешь.

– А с драконом я как-нибудь справлюсь. И с лешими-водяными – тоже.

Вообще-то Довмонт мог пойти и один, только лишь со своими верными спутниками. Недалеко. Пробираться болотами до самого Полоцка или Литвы он вовсе не собирался – на то имелись куда более удобные дорожки-пути. Здесь же, в трясине, называемой Маточкин Мох, у людокрадов, скорее всего, имелось убежище, где они прятали свой товар – украденных молодых дев, отроков. Прятали, а потом гнали тайными тропами на продажу. Преследуя похитителей людей, князь мог решить сразу две задачи: выследить людокрадов и отыскать ключик к зловещему убийству отроков – Кольшу. С чужой шайкой наверняка могла бы управиться Рогнеда – для того она и была сейчас нужна. Довмонт намеревался цинично использовать разбойницу в своих целях, а та вдруг на полном серьезе испугалась каких-то там сказочных драконов! И это – знаменитая атаманша, не боявшаяся ни смерти, ни крови, ни пыток.