Леди-служанка (СИ) - Мун Лесана - Страница 1

Высокий, метра два, блондин, с длинными волосами, смотрит на меня и едва заметно улыбается, больше глазами. На красивых губах лишь уголок чуть приподнят в намеке на радость.

- Айли, - говорит он мне и протягивает руку.

У него большая, мозолистая ладонь и длинные, красивой формы пальцы. В такую хочется положить свою ладошку и будь что будет.

- Айли, - зовет красавец.

И я протягиваю свою руку. Всю в морщинах и пигментных пятнах, с немного дрожащими пальцами. Восемьдесят семь лет – это немало, тело немного поизносилось. Совсем капельку.

________________________________________________________________________________________________

- Олечка Петровна, как ваши делишки сегодня, дорогая?

Вздрагиваю и несколько раз моргаю глазами. Привидится же такое. Средь бела дня. Побочка от каких-то лекарств? Или это уже старческий маразм начинается? Невесело усмехаюсь.

Я как раз поднимаюсь по ступеням на свой пятый этаж, когда меня окликает соседка, милая женщина шестидесяти лет, годящаяся мне в дочери.

- Лучше, Ниночка, спасибо, что спрашиваешь, - ответить сразу не могу, сначала останавливаюсь, несколько секунд пытаюсь отдышаться, и только потом получается говорить.

- И выглядите вы сегодня лучше, - говорит соседка. – Я говорила, что Ковиду вас так просто не взять! Подумаешь, осложнение на сердце. Вы у нас крепкая, правда? А у меня сейчас Антошка гостит, Наташа моя непутевая, очередного хахаля нашла, вот и прислала мне внука, чтобы, как она выразилась, под ногами не путался. Не могу смотреть, как она жизнь свою губит, Олечка Петровна, сердце болит.

- Ниночка, ты уже ничего поделать не сможешь, Наташа выросла и слушать тебя не будет. Просто оставайся рядом с внуком, дари ему свою любовь, а там уже как будет. И Нина, не говори при Антоше ничего плохого на Наташу. Это тебе она дочь, а ему – мама. Понимаешь?

- Спасибо вам, Олечка Петровна. За то, что всегда мне помогали и делом и советом, даже не знаю, как бы я без вас жила, - Нина всхлипывает.

- Прекращай, - останавливаю повышенную влажность строгим тоном, - справилась бы и без меня. А поддержка в трудную минуту любому человеку нужна. Ты мне можно сказать жизнь спасла, когда моего Сан Саныча не стало.

- Ой, да… Сан Саныч наш дорогой… - слезы щедро капают на щеки сердобольной Ниночки и, судя по всему, останавливаться не собираются.

- Ладно, пойду я, - поворачиваюсь лицом к ступеням.

- Ой, подождите, я сейчас Антошу попрошу, он вам сумку донесет. Еще же целых два этажа…

- Не надо, Нина. Я сама могу. Мне полезно понемногу увеличивать нагрузку. Спасибо. Увидимся еще.

И ползу себе дальше, считая каждую ступеньку за достижение. Сердце мое бедное, сколько же тебе пришлось пережить со мной за эти восемьдесят семь лет и исправно работать. А сломала тебя болезнь.

Задыхаясь, вваливаюсь в квартиру, устало опускаюсь на пуфик в коридоре. Захлопываю дверь. Постепенно дыхание приходит в норму, только тогда я снимаю обувь и заношу сумку на кухню. Выкладываю продукты на стол. Понимаю, что после забега в магазин, готовить не в состоянии. Надо полежать. Посмеиваясь сама над собой и своей немощью, ложусь на кровать, не забыв, по уже укоренившейся привычке, взять с подоконника фото, на котором навсегда застыли яркие воспоминания прошлого. Мой муж. Саша. Александр. Высокий, статный, с военной выправкой. Мечта многих женщин. Он улыбается, глядя на меня рядом с ним. Я тоже высокая, почти вровень с мужем, прижимаю к себе его подарок – маленького таксеныша.

Мы прожили чудесную, хоть и непростую жизнь. Жена военного. Вечные переезды, никаких близких подруг, то лютый север, то невыносимо жаркий юг. Мечта о ребенке, которая разбилась вдребезги после четвертого подряд выкидыша.

- Ваше тело неспособно выносить ребенка, - сказал доктор, пожилой, очень уставший мужчина, когда я, получив дозу успокоительного после долгой истерики, лежала в палате, бессмысленно глядя в потолок. – Просто примите это и живите дальше.

Это оказалось самым сложным в моей жизни: принять и жить дальше. Я потратила десять лет на все возможные обследования и лечения. Была у мировых светил и у никому не известных знахарей в деревенских глубинках, в монастырях и святых местах. Не помогло. И всегда со мной рядом был мой муж. Поддерживал, утешал, помогал.

Стало легче, когда пришел климакс. Рано, в сорок лет. Я поняла, что моя борьба с самой собой окончена. Наверное, тогда только и началась моя жизнь. Да, не такая, какой я себе ее представляла - без детского смеха и праздников. Но я смирилась. И прожила счастливые сорок лет. До того черного дня, когда умер мой муж. Просто во сне.

Вздохнула, глядя на фото. Семь лет прошло, а ощущение, словно все произошло вчера. Это неправда, что время лечит. Оно просто притупляет боль. Боль… у меня все болит при воспоминании о муже, поэтому я не сразу понимаю, что мои ощущения вызваны не душевными переживаниями, а вполне физическими реакциями организма. Сердце. В груди печет, рука немеет. Становится как-то холодно и в то же время спокойно. Все? Это конец? Перед глазами туман, яркий свет. И я повторяю вопрос.

- Это конец?

И кто-то у меня спрашивает:

- Это конец?

- Да, - отвечаю. – Но так хотелось бы еще…

- Хотелось бы еще? – снова вопрос.

- Да. Новую возможность. Снова. Мужа, семью, детей… - на последнем слове голос дрожит. Нет, так и не переболела этой темой.

- Мужа, семью, детей?

- Да! Если можно…

- Можно…

Резкий удар такой силы, что забивается дыхание. Все тело вспыхивает невыносимым огнем боли. Сжав зубы, терплю судорогу. Где-то вдалеке плачет ребенок. Боль проходит, отпускает так же резко, как началась. Открываю глаза. Это не моя спальня. Детский плач внезапно становится громче и ближе. Кровать с балдахином, шикарное постельное белье. С удивлением рассматриваю свои руки – молодые, белые, без единой мозоли и старческого пятна. У меня таких тонких пальцев и изящных узких ладоней отродясь не было. Что вообще происходит?!

Резко принимаю сидячее положение и в удивлении вытаращиваю глаза. Первое: у меня не закружилась голова от внезапного подъема. Второе: комната, в которой я нахожусь, явно принадлежит кому-то богатому. Шитые золотом тяжелые портьеры на окнах, пушистый ковер, резная мебель. И третье: я – это не я. Рассматриваю в зеркале напротив кровати лицо молодой девушки. Красивая, но какая-то бледная и тощая совсем.

А где-то рядом продолжает заходиться в плаче ребенок. Не выдержав, встаю с кровати, чувствуя во всем теле какую-то противную слабость, словно я не молодая девушка, а все та же сильно пожилая Ольга Петровна. Кряхтя, обуваюсь в обитые мехом тапки, обращая внимание на странного вида платье на мне: очень длинное, из плотной ткани, какое-то… средневековое, что ли? Пошатываясь, выхожу из комнаты.

Плач ребенка раздается из-за двери соседней комнаты. Открываю ее и растеряно замираю на пороге. В кроватке стоит маленький ребенок, возможно, немногим больше года, весь уже красный и мокрый, дрожащий и икающий от долгого плача. Мое сердце сжимается, а затем внезапно, совершенно неожиданно для меня – открывается навстречу этому малышу.

- Мама, - говорит ребенок, посылая мне неожиданную волну такого счастья, что я едва не задыхаюсь.

Уже делаю шаг в комнату, чтобы взять его на руки, успокоить, приласкать, когда меня кто-то грубо толкает в спину и к кровати подбегает высокая девочка-подросток. Дергает малыша, словно куклу, и почти кидает на пол, только в последнюю секунду замедлившись и все-таки усадив его, а не уронив.

- Мама, - снова говорит ребенок и тянет ко мне пухленькие ручки.

- Рози! – девочка-подросток кидает на меня злобный взгляд. – Сколько раз говорить, она не мама нам! Она - злая мачеха, жена нашего отца!