Азовская альтернатива : Черный археолог из будущего. Флибустьеры Черного моря. Казак из будущего - Спесивцев Анатолий Федорович - Страница 24

– Чего ты несёшь, какие холмики?

– Земляные, батьку, чёрные. Там батьку, земля чёрная. Чернозём.

– Какой чернозём?!

– Известно какой. Обыкновенный. Ох, и хорошо на нём, батьку, рожь растёт. И гречиха, и другие разные растения.

– Тьфу! – сплюнул гетман. Ему стало ясно, что от напуганного джуры толкового ответа не добиться. Сам гетман не боялся ни чёрта, ни божьего гнева. Будто предчувствуя судьбу, джура преданно смотрел в глаза своему повелителю, показывал послушание и готовность отвечать. Да, кому как не ему, гетману, знать цену такой преданности. Он достал заветную бутыль, дар добрых друзей из ордена Иисуса Сладчайшего, и налил слуге чарку.

– На, вот, выпей, для успокоения и за помин убиенных. И я с тобой выпью.

То, что в чарку гетмана было налито из другой бутылки, заметить было мудрено. Они выпили, закусили сушёным мясом. Джура вроде бы расслабился и немного успокоился.

– Ох, доброе у тебя, батька, вино. Сладкое да вкусное. И крепкое, наверное. Меня что-то сразу в сон начало клонить.

После этих слов, он закрыл глаза и опрокинулся на ковёр, на котором сидел. Лицо заснувшего человека выглядело довольным, можно сказать, счастливым.

«На такую сволочь приходится тратить такое дорогое зелье! Эх, как жаль, что к колдуну с ядом не подойдёшь. Чутьё на опасность у него как у битого волка. Будто и вправду бес-прислужник его остерегает. Ничего, доберусь до его шкуры, никакие бесы и демоны его не спасут!»

Гетман выглянул из шатра, позвал казаков из личной сотни и попросил их отнести уставшего товарища на место ночёвки.

– Пусть полежит бедняга, устал, мои поручения выполняя.

Дежуривший у шатра десятник покрутил головой.

– Ох, батьку, погубит тебя твоя доброта. За десяток саженей можно унюхать, от какой усталости он с ног свалился.

– Ладно, не бурчи. По важным делам парень ездил, переволновался, вот от одной чарки и свалился. Положите там его аккуратно, пусть отдыхает, я им доволен.

Ночь с 27 на 28 березня 1637 года от Р. Х.

Наказной гетман чувствовал себя крысой, загнанной в угол. Ко всем прошлым бедам и странностям добавилось новое, не поймёшь какое действо. С полудня в его отряд стали прибывать колдуны и старшина. Как из Сечи, так и реестровые. И известные всей Украине, и неведомые, в том числе и гетману из-за их молодости. Даже не представляясь наказному гетману, все отправлялись в шатёр к Васюринскому, что, безусловно, являлось грубейшим нарушением казацких обычаев. Но идти к шатру старого ворога Пилип не спешил. Он понимал проигрышность для себя публичного выяснения отношений с Васюринским. Наказной гетман – не базарная баба, чтоб с криком и руганью добиваться отчёта от знаменитого полковника. Но что делать, если полковник этот ведёт себя невероятно нагло?

«Эх, повесить бы его, а ещё лучше поганую его шкуру с живого содрать. И чёрт с ним, с риском быть казнённым за это. Так не пойдут казаки на бой со своими. Колдовскими своими проделками заплёл он мозги дурачью. Вот и получается по обычаям, я его каким способом захочу, таким и казнить могу. Да вот права-то имею, а возможности, пока по крайней мере, у меня нет. Но с чего это так он разошёлся? Ранее куда опасливее себя вёл. Что такого с ним стряслось или какую он весть получил? Ради чего все к нему съезжаются?»

Матьяш давно бы явился туда и сам, да мешало ему одно «но». Один из джур, посланных утром на убийство Васюринского, исчез.

«Хорошо, если валяется где мёртвый, невелика потеря. Гораздо хуже, если он, с перепугу от колдовских выходок (Боже милостивый, почему у нас до сих пор инквизиции нет?!), сбежал свет за очи. Потом это может очень плохо аукнуться. Мерзавец знает слишком много. Но если эта колдовская братия его захватила живым… тогда совсем плохо. Уж не для суда ли надо мной они съезжаются? Ох, нечистый меня попутал с иезуитами связываться. Если про это казаки вызнают, лютой смерти предадут. А с другой стороны, с чего это я должен верить в Господа нашего Иисуса Христа именно так, как велят насквозь продажные греки из Стамбула, послушно выполняющие волю нехристя и врага всех христиан? Ватикан, по крайней мере, ни от какого государя, даже христианского, не зависит, а в иезуитах служат люди сплошь умные да учёные. Не враги же они сами себе душу неправильной верой губить? И в продвижении вверх, к богатству и славе, они сильно могут помочь. Чего там, уже помогли. Но узнай казаки, что их угощал я за иезуитские денежки… Эх!.. Рвануть, что ли, прямо сейчас, пока возможность есть, под защиту ясновельможного пана Иеремии Вишневецкого?»

Пилип со всего размаха в сердцах швырнул серебряный кубок на землю. Из-за волнения и расстройства доброе токайское вино уксусом показалось.

«Защитить-то Ярёма защитит, да только кем я при нём буду? В лучшем случае, полковником придворного войска. Ни тебе уважения, ни богатой добычи. К лизанию ясновельможной задницы придётся привыкать. Нет, погожу. Может, через гетманство у казаков, сам в ясновельможные выйду».

Гнев на старого врага и страх – казакам и кошевых гетманов случалось казнить, не то, что наказных – душили Матьяша. Удивительное дело, но гости к проклятому колдуну продолжали прибывать и после заката солнца. Без очень серьёзных причин на такое решались редко. Слишком велик риск переломать ноги лошадей из-за темноты.

«Ради пустячного дела столько людей рисковать жизнью не стали бы».

Наказной гетман не вытерпел и пошёл разбираться, чувствуя, что дальнейшую неопределённость ему не вынести. Разорвёт тягостная неизвестность его сердце изнутри будто подложенная негодяем Васюринским мина.

Он подошёл к шатру характерника в момент, кода Иван и Аркадий встречали Остряницу, прискакавшего уже ночью, в сопровождении всего одного джуры. Поздоровавшись с прибывшим полковником, очень авторитетным на Сечи и близким к кошевому атаману Буту (Павлюку), Пилип, с хорошо слышимой в голосе обидой обратился к Васюринскому:

– И как это понимать? Ты приглашаешь к себе гостей, а мне неизвестно, что затевается в моём собственном войске. Не по обычаям поступаешь, Иван, не по-людски.

– Ох, правда твоя, Пилип. Прости по старой дружбе, – беззастенчиво врать в глаза наказной куренной умел не хуже любых политиков во все времена. – Собственно, дело-то нечаянно возникло, всё насквозь колдовское, вот я тебя и не беспокоил. Знаю, ты к колдовским делам никогда отношения не имел, не интересовался ими. Или я не прав?

– Какие бы дела в моём войске ни творились, я должен о них знать!

И, обернувшись к Острянице, спросил его:

– Пане Яков, никогда не слышал, чтоб и вы к колдовским делам причастны были. Я вообще думал, что вы с Павлюком ещё из Крыма не вернулись.

Васюринский не дал Острянице и рта раскрыть.

– Спешу доложить тебе, как наказному гетману, что мы с Аркадием, здесь, невдалеке, величайший клад открыли. Поболе сокровищницы султана или там шаха. Да вот беда, заклят он. Страшно заклят. Надо на кургане, где он хранится, великие жертвы принести. Трёх невинных дев, трёх младенцев и, вот досада, трёх воинских начальников, согласных пойти на жертву собственной жизнью добровольно. Сам понимаешь, оставлять такое сокровище в земле не хочется. Не дай бог кто выкопает. Кликнули клич, добровольцы и стали приезжать. Слушай, друг, а действительно, ты ведь сейчас мой командир. Имеешь полное право на часть клада. Поедешь с нами?

Васюринский в порыве якобы дружеских чувств приобнял наказного атамана, как железными клещами вцепившись в его плечо. От его вроде бы дружеской, а по виду совсем волчьей улыбки у Филиппа пошли мурашки по коже и стало сбоить сердце.

– Ну, что молчишь? Уж поверь, там я тебя не забуду. Соглашайся, дружище. Кстати, я возьму с собой, для охраны раскопанных сокровищ, сотню казаков. Ты не возражаешь?

Говоря всё это самым что ни на есть дружелюбным тоном, характерник подмигнул ошарашенному Якову Острянице. В вести, из-за которой он, бросив всё, прискакал, ни о каких кладах не говорилось.