Главная роль 3 (СИ) - Смолин Павел - Страница 28

— Причем здесь Дания? Я — русская Императрица, и забочусь только о благе России!

Выпутавшись из моих рук, она нервно одернула платье.

— Тогда у нас вообще нет проблем, — с широкой улыбкой развел я руками. — Идем к батюшке — мне нужны полномочия и его одобрение. Он ведь давно пришел в себя?

Императрица стыдливо отвела глаза. Да, сотрясение, перелом и лауданум, но я не верю, что этот комплект «отключил» Императора на три дня так, что он не может уделить мне жалкие три-четыре часика.

— Мама, — грустно вздохнул я и направился к императорским покоям. — Мы не в благословенном восемнадцатом веке живем. Мы — на пороге века двадцатого. Более того — мы живем на пороховой бочке! Разве слова Победоносцева о том, что Россия — «это ледяная пустошь, по которой бродит лихой человек» для тебя пустой звук? Мы стоим на пороге самой настоящей революции. Мы стоим на пороге Большой войны. Единственный способ сохранить и Россию, и наши с вами жизни и положение — работать на опережение… Вы идете? — остановившись, испытующе посмотрел на Дагмару.

Горько вздохнув — не отстает вредный сын — она кивнула и пошла за мной. Я продолжил:

— Революция бывает двух типов — «сверху» и «снизу». Революцию «снизу» в свое время провели французы — тогда гильотины неделями трудились без отдыха. Для нас этот вариант неприемлем, а значит нужно провести революцию «сверху». В глазах либералов и прочей нечисти, мы с вами, мама, средневековый атавизм. Мы — устарели, и неотвратимо превращаемся в общественном сознании в символ рабского угнетения. По всей Европе монархия ныне кастрирована, и только у нас сохранилось самодержавие. От него я отказываться не хочу — для революции «сверху» мне нужна крепкая единоличная власть. Одной из моих важнейших задач является демонстрация народу состоятельности самодержавия. Каждый неудачный шаг парламентов и прочего шумного сброда должен освещаться в контексте сравнения с монархией. Царь — это защитник народа и локомотив прогресса. Парламенты и Думы — помехи на этом пути, потому что тамошние горлопаны озабочены только интересами тех, кому обязаны своим положением. В этой связи очень важно прополоть государственный аппарат от сорняков типа дяди Лёши.

Императрица дернулась и побледнела:

— Не смей! Да, он бывает невыносим, но, если ты отправишь его в отставку, а тем более — арестуешь, от тебя отвернутся все родственники!

— Он же русского цесаревича прилюдно унизить пытался, — мягко ответил я с доброй улыбкой. — Петр Великий бы за это минимум вырвал ему пару «больных» зубов. И смотрите, мама, как интересно получается — простой адмирал при всех показывает, что непосредственного начальника он в грош не ставит. Армия — это дисциплина, и такие вот демарши ее портят, вплоть до отказа подчиняться приказам.

— Ты — не Петр! — услышала Дагмара только то, что ей было интересно.

— Конечно не Петр, — согласился я. — Я — гораздо хуже, потому что не скован еще феодальной классовой солидарностью к нашим врагам. Ну-ка, братец, отворяй, — велел стоящему перед дверями в апартаменты Императора слуге.

Тот покосился на Императрицу, получил подтверждение и открыл. Минуя комнаты, я задал маме очень неудобный вопрос:

— Почему цесаревич должен бояться алкаша, ворюгу и прелюбодея? И почему вы, мама, будучи Императрицей, так трясетесь от моего желания навести в стране порядок?

Закаменев лицом, Дагмара для разнообразия ответила честно:

— Потому что я не хочу потерять тебя.

— Видите как интересно получается, — развел я руками. — Враги-то мои, оказывается, не за границей и не на каторге, а прямо здесь, во дворце. Так ведь быть не должно.

— Так было, есть и будет, — нахмурилась Мария Федоровна. — И они — не враги, а твоя опора!

— Пока я позволяю им воровать, предаваться порокам и не лезу в их игры с лягушатниками? — поднял я на нее бровь.

— Да! — не выдержала она и неожиданно покраснела.

— Называть вещи своими именами не стыдно, — с улыбкой утешил ее я. — Стыдно этого не делать. Высокородный подонок, который захочет меня придушить за то, что я всего лишь попытаюсь его заставить честно работать, «опорой» не является — это самый настоящий враг. И прошу вас, мама, не нужно оперировать «остальными Романовыми» — Владимир Александрович, например, выглядел очень довольными моими оплеухами милому дядюшке. Если родной брат нашего Лёшку недолюбливает, чего говорить об остальных?

— Ты вернулся совершенно невыносимым интриганом, — грустно вздохнула мама.

— Я такой, да, — кивнул я.

Последняя дверь открылась, и мы вошли в спальню Александра. Не жарко — теперь здесь регулярно проветривают. Другие улучшения: массаж здоровой ноги, подкладывание под царя валиков — это позволяет менять его положение регулярно и почти безболезненно, спасая от пролежней — и добавка в диету Александра кисломолочных продуктов, которые заставят пищеварение работать несмотря на постельный режим. На пострадавшей ноге Императора был надет деревянный «деротационный сапожок» — он нужен, чтобы стопа не вывернулась наизнанку. Стоящий в спальне стол был завален бумагами — Император, как и ожидалось, даже в таком виде старается держать руку на государственном пульсе.

Сам Александр выглядел гораздо лучше, чем в первую нашу встречу — все еще синяки под глазами, все еще нездоровый цвет лица, но сами глаза смотрели на нас с мамой без всякого намека на «дымку», из чего я сделал вывод, что дозу лауданума уменьшили настолько, насколько Император может терпеть боль.

Улыбнувшись нам, царь взял с прикроватного столика металлическую трубочку, макнул в чашу с мыльным раствором и с видимым удовольствием на лице выдул большой мыльный пузырь, взмахом руки и выдохом направив его на нас. Как ни странно, не баловство, а нормальное дыхательное упражнение, которое поможет больному не подхватить пневмонию. Следом за пузырем в меня полетела подколка:

— Наконец-то вспомнил об отце.

— Это у вас с матушкой интрига такая? — спросил я, подходя к Александру.

— Проверка, — поправил Александр, отложил трубочку, и мы обнялись.

— Плохая проверка, — заявил я, усевшись на стул. — Потому что матушка мне все эти дни говорила о том, что ты кушаешь и спишь, и беспокоить тебя нельзя.

— Кто же бабу слушает? — фыркнул царь.

Мама с непрошибаемой миной опустилась на свободный стул, а в моей голове с треском разлетелся исторический миф о том, что Александр — безнадежный подкаблучник.

— Понял, больше матушку слушать не стану, — кивнул я.

— Доля у нас такая, — авторитетно поднял палец в потолок царь. — Император — заложник своего окружения. Всем от Императора что-то нужно. Соврут глазом не моргнув, а ты и сделать-то ничего не можешь. Вини себя, Георгий — ты же не проверил, значит сам виноват. Одно у тебя живое существо нынче рядом, которое не обманет — Арнольд твой.

Вот что значил для царя Камчатка — он единственный любил царя без оговорок и полутонов, на то он и собака. Однажды и я это пойму, но пока не пресытился тяжелой монаршей долей.

— Урок усвоен, — кивнул я.

— А матушке верь, — покачал на меня тем же пальцем Александр. — Урок мы с нею тебе и преподали. Хорошо, что ты понял.

Покивав, я взял быка за рога:

— Дела не ждут, а я связан по рукам и ногам. Мне нужны полномочия и ваше одобрение.

— Расскажи, что делать собрался, а я подумаю, — подарил мне Император отеческую улыбку.

— Да, папа, — улыбнулся я в ответ. — План у меня большой, но простой. Итак…

Монолог иссяк к четырем часам утра. За это время мы успели перекусить, дважды выпить чаю и очень устать. Александр — потому что болен, мы с мамой — потому что весь день на ногах. Я устал меньше — молодой же — но горло от многочасовых речей начало саднить. И очень, очень нервно — выслушает меня царь-батюшка, охренеет от масштабов перемен в стране и мире, и от греха подальше сошлет на окраины, начав спешно воспитывать из Миши нормальную, склонную к спокойному ожиданию штурма Зимнего силами будущей Красной армией, замену. Когда я замолчал, Александр взял пару минут на размышления и грустно вздохнул: