Разящий меч - Форстен Уильям P. - Страница 8
- Предыдущая
- 8/76
- Следующая
«С врагом по возможности надо сражаться не на своей территории, — подумал он, — но долго преграждать вход в Нейпер мы не сможем. Мерки наверняка поднимутся вверх по реке, пройдут лесами и повернут на восток вдоль нее. Так они окажутся на нашем левом фланге, отрезав с востока Вазиму. Место там просто ужасное — железную дорогу не проложить, кругом сплошные болота. Если же они обойдут нас с флангов и вторгнутся на Русь с другой стороны, все будет кончено очень скоро. Нет. В прошлый раз единственное, что мы должны были удержать, — это Суздаль, а теперь мы защищаем всю Русь. К тому же железная дорога связывает нас с Римом, а это значит, что мы не можем сконцентрировать все силы в Суздале. Если мы засядем в городе, враг окружит нас и не снимет блокаду, пока мы все не вымрем от голода.
Нет, все должно произойти на Потомаке, даже если Ганс и против. Их надо удержать на краю степи. Построить линию обороны, как это когда-то сделал генерал Ли, — траншеи, окопы, земляные бастионы и заграждения. Укрепить ее так, чтобы они в крови захлебнулись, когда полезут штурмовать. Главное — выстоять, пока они не сдадутся и не уйдут.
Но почему же я чувствую себя так неуверенно?» — подумал он.
В дверь тихонько постучали.
— Входите.
Послышались шаги, но Эндрю помедлил, прежде чем обернуться. Он слышал дыхание вошедшего. Внезапно он почувствовал легкий озноб — ему показалось, что до него донесся запах ям, в которых их враги держали таких же, как он сам.
— Ты знаешь, что все здесь, включая и моих людей, предпочли бы выгнать тебя или, еще лучше, подвергнуть тому наказанию, какое здесь принято для тех, кто жил бок о бок с врагом.
— Я не жду, чтобы меня простили.
Голос говорящего был холоден, как лед. Эндрю вдруг услышал явное суздальское произношение, однако слышалось в его речи и что-то чуждое, как у всех, кто долгое время жил в орде и говорил на их языке.
Эндрю повернулся и взглянул на вошедшего.
— Есть мясо другого человека… — прошептал он.
— Или это, или смерть, — ответил Юрий. — Все, кто стал их питомцем, вынужден делать это. Так они навсегда отделяют нас от наших соплеменников. Я хотел выжить.
Эндрю попытался представить себе, что бы он делал, случись с ним подобное. Он мысленно увидел, как один из его солдат поглощает мясо, которое еще недавно было его, Эндрю, ногой. А он сам стоит и смотрит на этот каннибальский пир. Черт побери!… Он отогнал неаппетитное видение.
Тот, кто желал выжить, должен был нарушить один из самых страшных запретов — не есть плоть себе подобных.
— Сидя в уютном доме, легко сказать, что никогда бы не опустился до такого, — сказал Юрий. На его губах появилась легкая улыбка. — А когда в полнолуние ты видишь этот пир, слышишь крики жертв, смотришь на их агонию, на то, как тускнеют их глаза, как дергаются в смертельных судорогах руки и ноги, начинаешь думать иначе. В свете факелов сверкают золотые ложки мерков, которые поглощают еще теплую плоть. «Ешь!» — кричат они. — Дальнейшие слова Юрий прошептал на языке мерков: — «Ешь, или будешь следующим!»
Он посмотрел в глаза Эндрю.
— Я хотел жить… — Юрий перевел дыхание. — Я не мог забыть ужас в глазах тех, кто стал пищей на пиру. Я не мог представить, чтобы мой череп раскрыли и копались там, пока я еще жив. Я не хотел умереть в муках, как жертвенное животное, не понимающее, за что его убивают… Я не хотел, чтобы шаман гадал по моему телу о будущем. — Его голос дрогнул. — И я ел…
Эндрю ничего не сказал. В этом страшном рассказе была какая-то притягательность запретного плода, не позволяющая оторваться от этого воплощенного ужаса осознания смерти. Как будто к нему обратился Лазарь, прошедший через врата смерти и пожелавший поведать ему, что такое ад.
— Во второй раз это уже не так трудно. Когда ты уже стал отверженным, невозможно что-либо изменить. Ты преступил черту, и обратно хода нет. А потом я даже не замечал, что у меня в тарелке. Просто это стало частью моего существования в аду. Я превратился в одного из них, и это больше не имело для меня никакого значения.
— Тогда почему ты сбежал? — спросил Эндрю.
— Бывает, что никак не можешь забыть плеск волн на родном берегу, запах горячего хлеба, голоса родных и смех детей. Вы, янки, знаете это, я слышал, как вы говорите о Мэне.
Это слово застало Эндрю врасплох. Мэн. Дом. Улочки Брунсвика; протяжная, медлительная речь друзей и соседей; ученики, которые никак не могут сосредоточиться — ведь за окном класса звенит весна и все сады утопают в яблоневом цвету. А озеро в лесу возле Уотервилла (каким волшебным светом оно сияло в лунные ночи!), а скалы залива, о которые разбиваются волны прибоя… Сердце сжалось от горькой радости. Мэн.
Он молча кивнул, проглатывая ком в горле. Говорить он не мог.
— Даже если ты прогонишь меня и прикажешь убить, все равно я увидел Суздаль. Этого вполне достаточно.
— Если бы дело было в этом, я бы сейчас не говорил с тобой, — отозвался Эндрю. — Мне нужно другое…
— Я понимаю, — сказал Юрий. Голос его теперь звучал спокойно. — Ты никак не можешь решить, лгу я или говорю правду. И чего от меня ожидать.
Эндрю кивнул.
Юрий с откровенным любопытством оглядел комнату, Эндрю наблюдал за ним. Тот остановил взгляд на часах и затем вопросительно взглянул на хозяина.
— Машина для измерения времени.
— Как все изменилось, — сказал Юрий. — Двадцать один год назад я уехал из дома в Карфаген, чтобы продать там золотые безделушки. Когда я уезжал, Ивор еще не был боярином, моя жена была жива и молода, мой город…
Он покачал головой и снова огляделся.
— Вся моя жизнь изменилась в одночасье. Я хотел выгодно продать свои изделия и отправился на юг, но потерпел кораблекрушение, а когда выбрался на берег, меня подобрали мерки, которые как раз ехали из Карфагена. Прошел двадцать один год, и я опять здесь.
Он вздохнул, словно возвращаясь к действительности.
— Знаешь, здесь нет никого, кто проехал бы с мерками целый оборот, — сказал Эндрю, наблюдая за Юрием. — Никого, кто знал бы их так, как ты.
— Они убивают питомцев в трех случаях, — рассеянно произнес Юрий. — Чаще всего, когда орда приближается к священным горам Баркт Ном. Кроме того, если умирает кар-карт, то за ним должны последовать его слуги. — И наконец, убивают всех, кроме самых доверенных лиц, когда орда приближается к родной земле питомцев, — продолжил Эндрю.
Юрий кивнул:
— Да, в живых остаются лишь те, кому действительно доверяют.
— Значит, тебе доверяли?
— Я служил Тамуке, щитоносцу зан-карта Вуки, наследника кар-карта мерков Джубади ва Улга, — с ноткой гордости произнес Юрий. — Я сделал ему нагрудник из чистого золота со священными именами, и он носит его до сих пор. Я учил Тамуку, щитоносца из Белого клана, языку русов. Да, мне доверяли, мной гордились — я знал дюжину языков и мог делать красивые вещи из драгоценного золота; мне позволяли носить золотой ошейник питомца хранителя щита. — Он дотронулся рукой до шеи, где виднелась красная полоса — след от ошейника.
— Некоторые говорят, что тебя послали шпионить за нами, разузнать то, что может оказаться полезным, если они нападут на Русь.
— Я пришел рассказать о встрече трех кар-картов.
— Возможно, мы вскоре узнали бы все и без твоей помощи.
Юрий тихо рассмеялся.
— Тогда убей меня, — прошептал он. — Я снова увидел свой дом, хотя все и отвернулись от меня. Моя жена мертва, мои сыновья выросли без меня только для того, чтобы умереть в ваших войнах.
Он замолчал и посмотрел в лицо Эндрю. Потом, опустив глаза и рассеянно погладив золотое кольцо на безымянном пальце, он снова взглянул на Эндрю.
«Сколько еще родителей, чьи сыновья погибли в битвах с врагом, смотрят на меня так?» — подумал Эндрю. Взгляд Юрия, казалось, обжигал и вызывал у Эндрю неловкость. В этом человеке чувствовались сила и спокойная уверенность, которую Эндрю не вполне понимал. Как может человек, столько лет проживший на краю ямы и видевший все возможные ужасы, не сойти с ума и оставаться таким спокойным?
- Предыдущая
- 8/76
- Следующая
