Три сестры. Диана (СИ) - Сдобберг Дина - Страница 35

— Дед Толя меня сразу повёл к своей бабушке. Представляешь? Бабушка моего дедушки? — делилась внучка. — Та обниматься, ой, Толик приихал, соколик. А потом меня увидела и давай причитать, что я совсем плохенька, як их Настя. Я сначала не поняла, с чего это я сразу плохая, если я только зашла и ещё ничего сделать не успела? Оказалось, что это в смысле худая, слабая. Бабушку ту зовут Гардения Яковлевна. Это если по бумагам, а так все говорят бабка Городянка. Я спросила сколько ей лет, а она мне такая, ой, да кто их эти года считает. Вот родилась где-то в девяностом. Представляете? Это она про тысяча восемьсот девяностый. И знаете как она по дому носится? У меня голова кружиться начинала за ней смотреть.

— Так получается ей почти сто лет? — прикинул Генка.

— Вот она и говорит, что не сегодня так завтра помирать, всё боялась, не дождаться, когда я приеду. А ещё у неё на чердаке гроб стоит. На всякий случай, чтоб если что, а всё уже готово. И не сбитый из досок, а вытесанный из огромного бревна. Встаёт бабушка Городянка очень рано, потому что помирать скоро, хоть на солнце напоследок наглядеться. Дома убирается каждый день. И зановесочки крахмалит, и двор чисто-чисто подметать надо. А то ведь вот помрёт, придут люди, а у неё бардак дома и хата небелëна. И погреб земляной во дворе полон. А то ведь если помрёт, то чем люди поминать будут? А ещё у неё узел лежит. Полотенца такие длинные, руки вытирать, и гроб в могилу опускать. — Перечисляла Алька.

— А то помрёт и ничего нет? — сдерживая смех спросил Генка.

— Конечно, где бегать и искать? — кивнула внучка. — А ещё она меня постоянно кормила! Я до двери дойти не успею, а она уже зовёт кушать. Я ей говорю, что люди кушают три раза в день. Завтрак, обед и ужин. Ну если маленькие или в санатории, то ещё полдник и кефир на ночь. А не постоянно. Тем более, что я только что покушала. Я ей говорю, что ты ж меня как поймаешь, так кормить. А бабушка Городянка мне, мол, то люди. Люди пусть хоть голодают, её это не касается. А внуки это внуки, а то вот она помрёт, а я буду помнить, как у бабушки голодная бегала. И когда это я поесть успела, если на столе ничего нет. Я говорю, да ведь только что пирожки с молоком съела.

— А бабушка? — уже даже мне стало интересно.

— Рукой махнула и говорит, с каких пор пара пирожков и глоток молока едой считается, — вздохнула внучка. — Меня даже ребята предупреждали. Мы на пруды, где рыбу разводят пойдём рыбачить, сидим, никого не трогаем. Кто-нибудь бежит, говорит, Алька, тикай. Там бабка Городянка по ярку с узелком идёт, сейчас поймает, кормить тебя будет!

— Подружилась с местными? — спрашивал Генка.

— Ну как сказать, — замялась внучка.

— Да как есть, — ждали продолжения мы.

— Там полдеревни родня, всех не пересчитать. Но как это позволить чтоб свою ридную и обижали? Но и как новая родня себя поставит, тоже интересно. — По виду внучки мы сразу поняли, что пай-девочкой она явно не была. — Вот приехала я, а через несколько дней танцы. А местный клуб, большой такой дом, в конце улице и немножко на холме. Повыше остальных домов. И знаете что? Этот дом ставил Яков Макарович, отец бабушки Городянки, сам строил. А потом их раскулачили, дом и имущество отняли, деда Якова и его жену отправили на Соловки, там мама бабушки и умерла. Сама бабушка тогда болела сильно, инфекцией. Даже жила отдельно во времянке. Вот эту времянку и побоялись тронуть. А маме моего деда Толи, бабушки Анне, пришлось идти замуж в пятнадцать лет за местного лодыря и дебошира. Там в деревне через дом, у кого родственников в ссылку услали. А те кто приходил раскулачивать, да чужое добро делить, тоже в деревне живут. Мне это бабушка Аня рассказала, чтобы я знала с кем можно здороваться, а с кем нельзя. Потому что они нам враги.

— Какие ещё враги? — удивился Генка. — Это сколько времени прошло, тех кто виноват и нет уже наверное. Вот это память.

— Дедушка, бабушка нам с сёстрами, а у меня их там аж три штуки, рассказывала, что она носит имя в честь далёкой свой прабабки, Гардении Добшенской. Она была из польской знати, шляхты, из очень богатой семьи. Она осталась сиротой после очередной эпидемии, и жила в монастыре, где воспитывалась и обучалась грамоте, счëту и языкам. А за имуществом следил её опекун, сводный брат её матери. Когда она выросла, опекун велел ей выходить за него замуж. Гардения отказалась, тогда он обвинил её в колдовстве. А она действительно старалась помочь тем, кто жил в замке и не допустить разгула заразы вроде того, во время которого осталась сиротой. — Спешила рассказать нам внучка. — Отец Насти, это моя сестра, был в Польше, в Кракове. Там в музее лежит среди прочих и приговор королевского суда на Гардению. Её должны были сжечь в городишке, недалеко от её замка. А опекун передав большую сумму золотом из наследства Гардении, остальное получил за донос. Только на тот город напали казаки, а что это за казак, что красивой девки испугается, пусть и ведьмы? Кошевой отказался от своей доли дувана, а себе забрал Гардению. Та в слëзы, как же мол так? Из шляхты, а замуж голодранкой пойдёт в одном исподнем. Атаман Михаил не сразу понял, когда это он жениться решил, но к тому времени, его казаки с помощью Гардении взяли её родной замок. Хватило и ей на богатое приданное, и добычу казаков удвоить. А опекун как раз свадьбу своего единственного сына праздновал. Так вот, в подарок та, первая Гардения попросила у мужа, чтобы он отплатил за её приговор её родне и предателям-слугам. Казаки связали всех, кто выжил, гостей и самовольных хозяев замка заставили сесть за столы, прибили им руки к столешнице, облили всё маслом и подожгли. От замка Добшенских остались только обгорелые руины. А атаману как-то не с руки было отказываться от честной свадьбы. Приданное-то получается взял. И это всё помнят, а случилось это около тысяча четыреста девяностого года. Так что память там хорошая.

— Ага, верю, — посмотрел на меня Генка, незаметно кивая на внучку. — Какая хитрая оказалась полячка.

— А что ей было делать? Заступиться некому, пришлось самой, — вздохнула, явно повторяя чьи-то слова, Аля.

— А тебе эту жуткую историю зачем рассказали? — не поняла я.

— Чтоб знала, какие люди могут быть. Чтоб сильно не спешила доверять. И чтобы запомнила, что сдачи дать это долг и необходимость. Для примера. — Пожала плечами Аля. — Или вот, чтобы знала, как делать не надо. Вот у той, давней Гардении, был сын. Отбили казаки у татар пленников, среди них были две девочки, сëстры. Младшая, тихая и напуганная, прижилась у Гардении в доме, а потом и замуж за Андрия вышла. А старшая всё хотела отомстить за гибель родителей. И всё говорила, что татары для турок стараются, это те их науськивают. Ей помогли попасть в Османскую империю, и стать наложницей. Много людей рисковало, чтобы она попала к султану. Она должна была дать медленный яд наследнику, и убить самого султана. Её кожа была намазана специальным маслом с ядом. А она вместо этого, вышла за него замуж и родила ему ещё шестерых детей! Предала всех, получается и память семьи. У бабушки Гардении есть несколько книг, где учёные пишут о том времени. Мне дали их почитать, чтобы я знала, как относятся к чужакам и предателям везде и всегда. И чтобы не вздумала за нерусь замуж идти.

— А не рано тебе о замуже думать? — засмеялся Генка.

Но как-то неискренне. Разговоры, которые велись с девочкой, нам обоим не понравились. Как минимум в делении людей на тех и не тех. А вот эта память кто кому и когда насолил, возведённая почти в абсолют, и вовсе насторожила. Вернувшись к разговору о походе на танцы, мы узнали, что наслушавшись о периоде раскулачивания за несколько дней, внучка уже знала кто тут кто.

— О, смотрите кто на танцульки пришёл в наш клуб! Стервь московская, — крикнул местный заводила и хулиган на пару лет постарше Альки.

Мальчик оказался из тех самых «врагов», да ещё и родственники его хорошо поживились на имуществе раскулаченных.

— Ну, для голыдьбы может и клуб, где за вход деньги платить надо, чтоб посмотреть, как нормальные люди жили, а я в дом собственного прадеда пришла, — зло язвить Аля тоже умела, просто в части редко колючки показывала.