Джони, оу-е! Или назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 17

На ногах у меня красовались тоже фирменные «Адидасы», но кроссовки, выменянные у Позднякова за три футболки с индейцами. Короче, влатан я был до неприличия фирмово. Приманка на гопарей, прямо. Возвращаться с танцев я мог поздно, поэтому Женька Поздняков с «толпой» обещал меня проводить до дома. Не ходили у нас по городу в таком добротном прикиде одиночки по вечерам.

Пацаны, ошеломлённые моим внешним видом, только проводили меня взглядами. Только Славка был в курсе, куда и зачем я иду. Его я решил держать в курсе, чтобы не подумал, что я зазнался. Такое поведение у нас подвергалось «санкциям» не менее жестоким, чем те, которые Европа и США применили к России в двадцатых годах следующего столетия. Кто-то попробовал что-то вякнуть, но Славка быстро навёл тишину в «зрительном зале».

В парке панцплощадка охранялась билетёршей и дружинником. Билеты к шести часам уже продавали, но на площадку, обнесённую высоким задором из сетки-рабицы, никого не впускали. Сработал пароль: «Я к музыкантам» и гитара в чехле за плечами. Однако за мной следом прямо до сцены прошёлся дружинник. Только услышав моё: «Привет, парни, я вам примочку клёвую принёс», он развернулся и пошагал назад.

— Что за примочку? Ты кто, пацан?

— Я Джон. А принёс «Фуз».

— Чо за фуз? Фирма?

— Сделан по схеме фирмы и звучит фирмово.

Гитарист, настраивавший германскую «Музиму», скривился.

— Чо ты кривишься, лабух, ты на «машинку» посмотри.

Я открыл замок-молнию гитарного чехла, достал гитару. Музыканты удивлённо и с интересом пялились на меня. Клавишник, лохмато-кучерявый парень в очках, даже выронил изо рта тлеющий окурок.

— Костя, мать твою, спалишь сцену!

— Да хоть работать не будем. Задолбало всё.

— Иди на завод! — Вызывающе бросил ему худой басист в джинсовой рубашке, джинсах и туфлях на каблуке. — Тебя здесь никто не держит. Толку с тебя…

— Сам-то… Ковырялка криворукая.

— Ты кого, сучок, лабухом назвал? — возмутился гитарист.

— А кто вы? Не в оркестре же филармоническом играете, а на танцах. Значит лабухи и есть. Ничего в этом слове обидного нет. Я и сам на танцах играл.

Тут гитарист перестал возмущаться и раскрыл рот от удивления. Потом он рассмеялся.

— Во, бля, артист! Слышали, парни? На танцах он играл. В младшей школе?

Пока мы пикировались, прошло некоторое время, за которое я успел вытащить из тряпичной, сшитой матерью из брезентухи, сумки свою «машинку» и подключить её к гитаре.

— Куда воткнуть? — спросил я, держа в руке «Чак».

— Что это у него? — спросил клавишник.

— Офигеть! Кнопка! — сказал басист. — Красная!

— Перламутр, сука! На солнце сияет! — сказал барабанщик.

Солнце, и впрямь, падало на «фуз», ибо стояло ещё высоко и не спряталось за сцену, и корпус машинки светился кровавой радугой.

— Офигеть! — повторил басист.

— Так куда воткнуть?

— В жопу себе воткни! — предложил клавишник.

— Грубые вы! Уйду я от вас, — сказал я, и сделал вид, что собираюсь свернуть имущество и убрать в сумку.

— Ну ка, ну ка, — заинтересовался басист и двинулся к краю сцены. — Может она ещё и играет? Но, даже если она не играет, я её всё равно куплю. Просто так пусть рядом со мной стоит. Все девчонки моими будут. Я им потрогать буду давать. Его…

— Кого его, извращенец? — скривился клавишник.

— Фуз. Это, ты говоришь, фуз, мальчик?

— Фуз, — улыбнулся я.

— И он «фузит»?

— Воткни куда надо, услышишь.

— Воткни-воткни… Ха-ха-ха! Куда надо! — клавишник потешался.

— А куда его втыкать надо, мальчик? — спросил елейным тоном басист.

— Прикалываешься? — спросил я. — В «комбик» воткни.

— Он знает, пацаны, что такое комбик. Мир сходит с ума. Ты в каком классе учишься, малыш? — спросил басист, беря у меня «папу Чака» и делая вид, что втыкает его в зад клавишника. Тот пинается ногой, и я понимаю, что они уже слегка чем-то «вмазаны». То ли алкоголем, то ли дурью.

В своей жизни про то, что некоторые, окружающие меня употребляют наркоту я узнал годам к двадцати. Оказалось, что даже очень близкие мне люди употребляют что-то кроме алкоголя. Тогда я был расстроен и сильно переживал. Теперь мне было пофиг.

Наконец, кокуражившись над клавишником, бассист вставил штекер в аккустическую колонку, но не в комбик гитариста, а в свой гитарный усилитель. Вставил и включил. Фона, чего я боялся, не было. И это уже считалось заявкой на победу.

— Он молчит, пацаны!

— Где фон, блять? — спросил гитарист.

— Да он не фурычит, нихрена! — успел вымолвить клавишник, когда «машинка» издала свой первый звук. Вернее, нет. Машинка пока молчала моя гитара соло вступления «Дыма над водой» по звуку совершенно отличного от основной темы, исполненной с фузом. Это был чистый гитарный звук.

Это соло я отрабатывал целую неделю, изводя соседей. Тётя Света даже пожаловалась матери. Но та сказала ей: «мальчик поступил в музыкальную школу и вынужден заниматься».

Чистое соло закончилось и я нажал на кнопку «машики», взял аккорд с баре и начал вступление. «Ария» попалсь хорошая с низко лежащими над грифом струнами, и «баре» брался относительно легко. После шести повторов: 'Тун-тун-тун, тун-тун-ту-дун, тун-тун-тун, тун-тун, я заверещал: 'Велол кам аут ту Монтрекс… Верещать я учился в дубовой роще по утрам. Когда я верещал, собаки в соседней части просыпались и начинали выть. Получалось почти в тональность.

— Писдец, — сказал басист, вытащил из нагрудного кармана сигареты и закурил.

— Наливай, — попросил клавишник и барабанщик нырнул в басовый барабан, где звякнул стеклом.

Во время «пения» я стал наяривать основную тему ритм гитары «Дыма». Первый куплет я осилил и замолчал, выключив «фуз». Над Городским парком повисла гробовая тишина.

— О*уеть, — сказал, в последний раз затягиваясь и гася сигарету плевком басист.

— Пора на пенсию, — всхлипнул гитарист и мне показалось, что он за напускной шутливостью прячет настоящие слёзы.

Клавишник, возвращая стакан барабанщику, ничего не сказал, ибо закусывал, но мычал значительно и размахивая помидором пытался показать мне большой палец. Я был доволен. Даже если они не купят мою примочку, о себе я уже заявил. Эти не купят — отправят к другим или скажут про «машинку» друзьям.

— Сколько тебе лет, мальчик? — спросил клавишник, наконец-то проглотив кусок хлеба.

— Двенадцать, ну и что?

— Ну и что… — развел руки гитарист.

— Я же говорю — писдец! — проговорил басист.

— Кому ещё налить? — спросил барабанщик.

— Чтобы забыть этот чудовищный день разочарований, я столько не выпью, — махнул рукой клавишник, — Моя самооценка упала ниже каналищации. Ухожу на завод.

— Зае*ал ты этим заводом. Кому ты там нужен?

— Что, плохо сыграл? — удивился я. — Почему день-то разочарований?

— Ты не поймёшь, — махнул рукой басист.

— Кстати, есть тема, — сказал я, понимая, что их надо добить. — Так и называется «По дороге разочарований».

— Ну ка, ну ка, мальчик. Это, кажется моё, — продолжил костя-клавишник. — Только не верещи пожалуйста. Распугаешь нам всех поклонниц.

Я снова тронул струны и пытаясь исполнить ритм в стиле «регги», запел:

— По дороге разочарований, словно очарованный пойду. Разум полон светлых начинаний, сердце чует новую беду.

— Во-во! Это про меня! Продолжай мальчик.

К этому моменту я дошёл до припева:

— То ли темнота глаза таращит, то ли тишина скрывает кри-и-ик. Где теперь искать тебя пропащий, оглянёшься ты уже старик.

— «Кри-и-ик» у него хорошо получился.

— Это про нас, пенсионеры! — барабанщик заржал и выдал нужный мне ритм.

— А хорошо пацан лабает! И тема прикольная! Рэгги, мать вашу. На русском языке! Ты где её спи*дил, пацан?

— В Москве был у музыкантов одних. Романов такой, знаете? Алексей?

— Нет, не знаем, мальчик, мы никакого Романова, но песня у него классная. А медляк у него есть на русском.

— Щас спою, — чуть пьяно качнувшись, сказал я.