Палестинский роман - Уилсон Джонатан - Страница 13

Первым заговорил Росс:

— Пожалуй, мне пора. Завтра предстоит дальняя поездка, собираюсь на охоту в Рамлу, — и протянул на прощанье руку.

Вместо рукопожатия Блумберг показал ладони: они были все в белой и желтой краске.

— Похоже, моя жена сыта по горло приготовлениями к шабату.

Росс покраснел или ему показалось? Как знать. Сухое лицо губернатора покрывал стойкий загар.

После минутной заминки Росс снова заговорил, с деланной непринужденностью:

— Мы охотимся на шакалов, можете себе представить? В последний раз набралось пятьдесят конных…

Росс продолжал бы и дальше, но Блумберг его перебил:

— Сколько лет капитану Киршу?

— Киршу? Лет двадцать пять, я полагаю. Он… славный парень. — Последние два слова Росс произнес очень тихо.

— Не сомневаюсь, — ответил Блумберг и добавил задумчиво: — А я — нет.

Кирш и Джойс оставили мотоцикл на дне долины, обрамленной по краю зубчатыми выступами, похожими на пальцы, а сами пешком стали подниматься к роще, вернее, к тому, что от нее осталось. Турки вырубали леса, объяснил Кирш. Причем в таких масштабах, что, когда Росс начал восстанавливать провинцию, нужную древесину пришлось завозить из Индии. Сосновая роща наверху чудом уцелела, и она довольно густая — весной он собирал там грибы: госпожа Бентвич, супруга генерального прокурора, организовала воскресный поход.

Кирш понимал, что слишком много болтает. Не мог опомниться после этой поездки, оставившей ощущение невольной близости.

Когда свернули с пыльной тропы в тень, Джойс развязала красный платок, распустила волосы. Ветерок навевал прохладу, но кроны деревьев наверху были неподвижны. Ее белое хлопчатое платье с короткими рукавами, чуть присборенное на бедрах и доходившее до середины икр, совершенно не подходило для поездки на мотоцикле. И все же, когда Кирш ее увидел — как он уверяет, случайно — возле солнечных часов на Яффской дороге, времени на то, чтобы поехать домой переодеться, не было.

— А он не будет волноваться, где вы? — К своему стыду, Кирш не в силах был произнести имя Блумберга.

— Не думаю. Хотя я бы не сказала, что Марку все равно. Если я исчезну, ему некого будет… — Джойс чуть было не сказала «мучить», но, подумав, заменила его на более мягкое, — …дразнить.

Кирш залез на скалистый выступ, протянул руку Джойс и помог ей забраться. Вид сверху открывался не сказать чтоб захватывающий — со всех сторон их окружали только серо-зеленые сосновые стволы.

Они сели рядом на плоском каменном выступе.

— Закурим?

— Потом, — сказала она.

Кирш потянулся было за сигаретами, но теперь просто похлопал по нагрудному карману — как будто обыскивал подозреваемого, не прячет ли где оружие.

Он хотел спросить, скучает ли она по Англии или по Нью-Йорку. Хотел, чтобы она рассказала ему о своих отношениях с Блумбергом — начиная с того, как познакомились, и до сегодняшнего дня. Хотел рассказать что-нибудь и о себе, что-нибудь такое, чем можно было гордиться. Но ничего не сказал, потому что они поцеловались. Потом он точно не мог вспомнить, сама ли она потянулась к нему или он первый наклонился к ней. Если так, думал он, то скорее это, должно быть, сам воздух с ароматом хвои, тяжелый и душный, пригнул его голову словно невидимой рукой. Она отвечала на поцелуй так пылко и умело, что он почувствовал себя неуклюжим подростком. Тело его напряглось, потом они расцепили объятия.

Джойс, с невозмутимым лицом, сидела и смотрела прямо перед собой, как будто ничего не произошло — как будто они всего лишь обменялись парой дежурных фраз. Кирш даже подумал — нелепая мысль, конечно, — случись такое в Англии, в этот момент ему, пожалуй, пришлось бы извиняться.

— Я познакомилась с Марком на Шефтсбери-авеню, — начала Джойс, словно отвечая на вопрос, который Кирш собирался задать, но не задал. — К тому времени я уже месяц жила в Лондоне, остановилась у папиного знакомого, арт-дилера Феликса Шуберта. Он пытался, правда безуспешно, продать две картины Марка. Я в то время выглядела экстравагантно, во всяком случае по британским меркам. На мне было такое пунцовое платье с черной накидкой.

Джойс посмотрела на Кирша и улыбнулась. Он не в силах был отвести от нее глаз.

— Я одна из тех несчастных, имеющих толику таланта в разных областях, но не способных сосредоточиться на чем-то одном. В Нью-Йорке я начинала как танцовщица, потом собиралась стать пианисткой. В Париже снова решила вернуться к танцам, но было уже поздно. К тому времени как я попала в Лондон, решила, что мое призвание — живопись. И весь месяц у Шубертов собирала портфолио из натюрмортов и графики. Надеялась, если удастся, поступить в Слейд[30].

Кирш достал сигареты. Поцелуй, если он вообще имел место, должно быть, случился сотню лет назад.

— Шуберт меня отговаривал. Навидался он нищих художников. И когда мы в тот день столкнулись с Марком, он попытался заручиться его поддержкой. «Помогите мне переубедить мисс Пирс — она нацелилась заниматься живописью — скажите ей, что денег на ней не заработаешь». Я возмутилась: вот еще, будут они за меня решать! И ответила: «Деньги меня не интересуют — меня интересует живопись». Марк не стал поддакивать Шуберту. Он сказал: «Если мисс Пирс интересует живопись, а не деньги, то меня интересует мисс Пирс». С этого все и началось. Он пригласил меня к себе в мастерскую, если это можно назвать мастерской. Скорее уж кухней. И, представьте, он мне понравился. Сразу. Он красивый, вы сами видели, у него такие трогательные глаза. До меня у него было много женщин. И все были без ума от его картин. Он не ищет компромиссов. Он такой же одержимый, как я, только не разбрасывается. У него в мастерской висела картина, во всю стену. Ничего подобного я раньше не видела. Он выбрал один эпизод из жизни иммигрантов: пароход выгружает вновь прибывших в лондонских доках, но изобразил это на редкость современно. Никакого намека на сентиментальность, только едва намеченные фигуры и буйство красок. Сильная картина. Мастерская у него была крошечная, картины занимали почти все свободное пространство. Они настигали тебя повсюду — от них никуда не денешься.

Кирш, по роду службы привыкший расспрашивать, сейчас не находил слов. Ему казалось, что Джойс вся из острых углов, просто нет места, где можно было бы уютно свернуться и отдохнуть. Упругое тело — как-никак бывшая танцовщица — и пытливый, беспокойный ум. «А она вообще когда-нибудь отдыхает?» — мелькнула мысль.

Она протянула руку ладонью вверх:

— А теперь сигарету.

Кирш, нашаривая пачку, умудрился-таки задать дурацкий вопрос, ответ на который был заранее известен:

— Значит, в Лондоне вы жили вместе?

— Три года, и еще три года после того, как поженились. Я встретила его сразу после войны. Я занималась в художественном училище. Но главный учитель был у меня дома. В конце концов стали снимать на двоих мастерскую в Вест-Хемпстеде. Мне кажется, Марку не очень понравилось, когда я перестала ходить на курсы. Он стал придирчивым, иногда жестким — и мелким.

— Как это?

Джойс усмехнулась:

— Украл у меня тюбик с белой краской. Я не успела закончить картину и отлучилась из дому, в магазин наверно, а когда вернулась, обнаружила пустые тюбики — из них выдавили все до последней капли. Но, думаю, он имел на это право, все же он — фигура. Я в сравнении с ним дилетант.

— Уверен, что это не так.

— О нет, пожалуйста… Не люблю фальши.

Джойс вдруг встала. Затушила сигарету о скалу, стряхнула с платья сосновые иголки.

Кирш тоже поднялся. Он хотел обнять ее, но она отстранилась и стала поспешно спускаться. Кирш последовал за ней. Когда они дошли до мотоцикла, она обернулась к нему:

— Знаете, о чем я подумала? Вторым именем всех мужчин должно быть: Я Тебя Разочарую. Джон Я Тебя Разочарую Смит, Марк Я Тебя Разочарую Блумберг.

— Роберт Я Тебя Разочарую Кирш?