Неправильный красноармеец Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 13

И когда я на него посмотрел, сразу же сфокусировав зрение, то от испуга аж упал в свой окоп, от неожиданности поправив каску.

Это не ускользнуло от глаз Зорькина.

— Ч-что? Что там⁈ — отняв руки от своей головы, забеспокоился напарник.

— Э-э, ничего! Всё нормально. Отдыхай, — ответил я, не став его тревожить, и аккуратно высунулся, вновь посмотрев на наблюдателя.

Ну а тот, как и прежде, смотрел не то чтобы на меня, но, можно сказать, в нашу сторону.

«Чегой-то он?» — удивился я, не веря, что противник мог нас заметить.

Наша позиция была достаточно неплохо замаскирована. Военная форма тоже имела привязанные к гимнастёркам растительность и ветки. Снайперы же, что прикрывали фланги моей позиции, вообще были одеты в десантную камуфлированную форму. К тому же, снайперские пары были профессиональными военнослужащими, и в том, что их могут заметить с такого расстояния, я очень сомневался. Сейчас середина двадцатого века и оптика ещё не достигла таких высот, какие она достигнет через восемьдесят три года. А потому, лично у меня абсолютно не было сомнений в том, что противник наши позиции с такого расстояния не мог заметить.

«Тогда чего ему надо в моей лесопосадке? А?» — продолжал не понимать я.

А когда понял, то не успел осмыслить до конца, потому что в этот момент я услышал сдавленный крик. Кто-то громко закричал, словно от боли. Через мгновение, раздался ещё один. В небо с карканьем взлетело несколько потревоженных ворон и стали кружить над деревьями.

Я повернул голову, определив направление звуков. Кричали явно со стороны передовой позиции наших снайперов, что располагалась на западной части лесопосадки.

И в этот момент я понял, что враг обеспечивал себе фланги для наступления не только с той дальней, северной части дороги, но и с южной, то есть с нашей стороны.

— Что там происходит⁈ — широко распахнул глаза напарник.

Но я ему ответил не сразу, потому что на секунду завис, осознав какую ошибку я допустил, когда впервые заметив группу противника, не предупредил наших снайперов, что занимали передовые позиции.

«А надо было бы сделать это в первую очередь!» — вновь и вновь проносилось в голове.

Но сейчас, уже сделать было ничего нельзя. Как нельзя было и бездействовать. Обстановка вокруг резко поменялась. И вместе с ней мне необходимо было менять алгоритм своих действий. Вмиг стало ясно, что вражеская пехота, скорее всего через стоящий позади нас лес, незаметно проникла в расположение нашего засадного отряда.

— Зорькин! К бою! — тут же скомандовал я, отворачиваясь от дороги и фокусируя взгляд на западной части лесополосы, которая, как я сразу же отметил, уже вовсю кишела противником.

Ну, а на дорогу, тем временем, начали выходить колонны вражеских танков.

В мгновение ока поменявшаяся обстановка не позволяла ждать ни единой секунды, ни единого удара сердца. Время пустилось вскачь. Противник был уже совсем рядом с моей позицией, и сейчас мне не было дела до бронеколонны. Любое промедление становилось смерти подобным.

— Зорькин! Приготовься перезаряжать, — крикнул я и, наметив цели, не став терять драгоценные секунды, открыл стрельбу по противнику.

Я понимал, что сейчас я демаскирую свою позицию, но что оставалось делать? Тихо и мирно уходить из жизни я не собирался. Наоборот, я намеревался продать свою жизнь как можно дороже и перед тем, как покинуть этот мир, забрать с собой как можно большее число солдат противника.

И солдат этих вокруг оказалось более чем достаточно. Точно сказать было нельзя, но как минимум десять человек шли с фронта и такое же количество заходили с левого фланга. Пехотинцы были одеты в каски, плащи, к которым для маскировки были прикреплены ветки и пучки травы, а в руках враги держали винтовки и пистолеты-пулемёты.

Столь массовая и неожиданная атака требовала максимальной сосредоточенности. Нужно было незамедлительно отражать атаку и дать прикурить фрицам. Ну я и дал.

В этот раз, к огромному счастью, с учётом предыдущего опыта ведения беспрерывного огня, патроны к винтовке системы Мосина были получены нами не врассыпную, а в обоймах. В каждой из обойм было по пять патронов, идущих вертикально в ряд. Это существенно, и даже очень существенно облегчало и ускоряло время зарядки. Теперь я мог вести стрельбу фактически без пауз, даже без помощи кого бы то ни было.

Выстрел, и ближайший противник падает. Этот ганс хотел быть впереди планеты всей, посему существенно оторвался от своих камрадов, оказавшись от меня метрах в двадцати. Вот и в ад я его отправил самым первым. А уже через три секунды к нему поочерёдно присоединились ещё четыре врага.

После такого приёма немцы упали на землю и начали вести ответный огонь в нашу сторону. Понять точное местоположение нашей позиции пока, из-за фактора внезапности, противнику не удалось. Замаскированы мы были неплохо, а потому с расстояния в пятьдесят-шестьдесят метров, учитывая, что враг находился чуть ниже, заметить, откуда именно я начал стрельбу, они явно не успели. Вот и строчили сейчас из всего, что имелось по всему что ни попадя: кося траву, вздыбливая землю и срубая ветки.

Отстрелялся я молниеносно, но, когда повернулся к Зорькину, увидел лишь то, как боец, превратившись в соляной столп, смотрит на меня, открыв рот. Мало того, он даже руку не протянул, чтобы взять опустошённую мосинку и вручить мне другую, уже заряженную.

— Ты чего тупишь⁈ — крикнул я на него. Кинул в его сторону пустую винтовку, а сам, схватив неподалёку стоящую запасную, открыл огонь, одновременно с этим крикнув: — Заряжай! Их там тьма-тьмущая.

Я вновь моментально отстрелял обойму, поразив, как минимум, три цели и, не глядя, протянул руку, ожидая, что напарник мне подаст уже заряженное оружие.

Но когда через мгновение в своей руке я ничего не почувствовал, резко обернулся и понял, что никто ничего подавать и заряжать мне не будет.

Пригнувшись и закрывая голову руками, трус Зорькин, выбравшись из траншеи, бежал, петляя между деревьями, в сторону Новска.

Эта внезапная, но в то же время ожидаемая трусость бойца в груди зажгла настоящую бурю эмоций. Хотелось сказать вслед убегающему много чего. И даже мелькнула мысль подкрепить слова девятью граммами свинца, и вряд ли кто-то мог бы меня за это осудить. Дезертирство всегда считалось отвратительным поступком. Здесь же и сейчас оно было ещё более отвратительно тем, что, сбежав с поля боя, он оставлял меня наедине с противником, который превосходил меня численностью во много раз. Сам оставаясь в живых, он обрекал меня на верную погибель. Как Зорькин собирался жить дальше, зная, какую гадость он сделал, я, естественно, не представлял, однако знал, что раз судьба распорядилась именно так, то жизнь свою я продам очень дорого.

— Враг будет разбит! И победа будет за нами! — прорычал я, хватая обойму и заряжая винтовку.

Однако перед тем, как приступить к уничтожению вражеских солдат, всё же решил высказать в сторону труса ёмкое философское выражение:

— А ты, Зорькин, КАЗЁЛ!

После данной тирады мне сразу же заметно полегчало. И я, выкинув из головы сей отвратительный поступок бывшего боевого товарища, решил заняться делом.

«Впрочем, что я говорю, какого ещё боевого товарища⁈ Не товарищ он мне, а сволочь и трус! И если бы вернуться назад, то необходимо было бы стоять в разговоре с Воронцовым на своём: нельзя было брать Зорькина в столь ответственную операцию. Нельзя и всё тут. Он же всем своим видом, всеми своими словами показывал, что он трус и размазня! Но нет, я поверил гэбэшнику и сам себя убедил, что с Зорькиным всё будет нормально. Что, мол, оклемается, адаптируется. И вот итог моего доверия и слепоты — я остался на позиции один, а трус бежит в сторону Новска, спасая свою никчёмную шкуру. КАЗЁЛ!»

Однако время вспять было не повернуть, и я решил сосредоточиться на насущных проблемах. А они накатывались как снежный ком. Как минимум две такие проблемы уже успели немного подползти и сейчас прятались в сорока метрах от меня. А одна из этих проблем вроде бы даже собиралась метнуть в мою сторону гранату.