Создатель сказок (СИ) - Крынов Макс - Страница 64

— Отец… — выдавил я, но не закончил — горло будто перехватила удавка.

— Что с отцом?

Я дошагал до Степана, прижал его к себе и дрожащим голосом сказал:

— Он мертв. Соболезную, братишка.

Не знаю, как правильно говорить девятилетнему брату, что отца больше нет. Думаю, не существует никаких правильных слов, чтобы рассказать такое.

Степан попытался вырваться, потом — ногтями царапал мне руки, бил маленькими детскими кулачками по бокам, пытаясь выплеснуть боль, но я не отпускал. И тогда брат разрыдался — с криками, всхлипываниями. Тело обмякло, Степу не держали ноги. Сегодня каждый из нас будто умирал вместе с отцом.

Тело забрали сразу же, как приехала скорая. Полицейские дежурно и равнодушно опросили мать, Михаила, и уехали.

Сыпались звонки. Знакомые и незнакомые мне люди соболезновали, присылали на карту деньги, хотя я не просил. Мне было плевать и на соболезнования, и на деньги — я сейчас задавался одним вопросом — как отец мог умереть? Симбионт должен был в первую очередь взяться за его тело. Очистить сосуды, укрепить сердце, не допустить инсультов, инфарктов и до последнего поддерживать жизнь.

Ладно, Михаил прояснит ситуацию.

Кухня встретила меня тишиной и застывшей на стуле матерью. Она выглядела непривычно маленькой и такой несчастной, что у меня сжалось сердце.

При виде меня мама подняла опухшие красные глаза. Ее губы затряслись, а по щекам пробежали новые дорожки слез.

— Мам… — неловко выдавил я.

— Ты говорил, что твой симбионт поможет… Ты говорил, что эта штука делает людей чуть ли не бессмертными…

— Прежде, чем ты меня возненавидишь, напомню — я говорил про опытного симбионта, а тот, что в отце, не разменял и недели… Я не знаю, что случилось с папой, об этом скажет Михаил. Но я обещаю, мы докопаемся до правды. И клянусь тебе жизнью — если его убили… кто бы это не сделал…

Она откровенно зарыдала. Я бросился к ней, обнял, прижал ее голову к куртке, которую, как оказалось, до сих пор не снимал. Мама обхватила меня руками, и плач — тоскливый и безнадежный, резал мне сердце, пока она не взяла себя в руки и не отстранилась:

— Думаю, нам стоит отвлечься… Я приготовлю перекусить, а потом мы соберемся и поедим.

— Я могу помочь?

— Когда я нарежу бутерброды, пригласи вниз брата и сестру.

— Могу позвать прислугу, чтобы приготовила.

— Нет. Не хочу, чтобы чужие люди видели наши слезы, ни к чему это. Я распустила всех: до завтра здесь не будет никого кроме Виктора. Можешь найти его и пригласить пить чай с нами.

Ника согласилась спуститься сразу. Уговорить братишку выпить чай не получилось — Степан лежал на кровати, повернувшись к стене, и не реагировал.

Мы попили чай вчетвером, а потом я отнес поднос с едой брату. Степан не притронулся ни к чему.

До ужина слонялись по пустому и будто выцветшему особняку. Сосредоточиться на делах не выходило.

Вечером брат снова отказался спускаться, и только слова «вряд ли отцу понравилась бы твоя голодовка» заставили его покушать. После мы так же молча разошлись по комнатам.

Случались и ситуации, которые пробивали на грусть, тоску и слезы. Я пару раз заходил в кабинет, желая поговорить с отцом, и только глядя на холодный камин напоминал себе, что уже никогда не поговорю. Мать зашла в лабораторию, потому что не нашла его в кабинете, и вышла, бледная. Ника клялась, что слышала грузные шаги отца по коридору второго этажа, но когда выглянула — никого.

Память не отпускала нас.

Я поговорил с Никой, чтобы не оставлять маму одну, и уговорил посидеть с нами Степана. Так и сменяли друг друга, сидя в ее комнате до утра. Никто не хотел спать.

Телефон звонил каждый час. Я отвечал, разговаривал, приглашал на похороны и отключался. Но запоминал тех, кто звонил — за такое внимание в нашу сторону я обязательно в будущем воздам. Для меня каждый из этих людей стал чуть ближе, пусть я с ними раньше не общался.

Удивительно, что позвонили даже Слава Липов и Алиса. Слава сказал, что на похороны у него попасть не получится, но звонил он точно не злорадствовать, и соболезнования принес искренние, как и Алиса. Та даже спросила, уместно ли будет появиться. Я ответил, что если хочет, пусть приходит.

Временами прорывало на плач то сестру, то брата, то маму. Я сам считал, что рыдать ни в коем случае не стану, но с прогнозом поспешил.

— Айдар! — раздался в трубке взволнованный голос двоюродной тетки со стороны матери. — Айдарушка, горе какое…

И тогда меня прорвало. Я разрыдался, как ребенок — попытался успокоиться, но обнаружил себя спустя минуту, сидящим у стены и до крови прикусившим костяшку кулака.

— Ты слышишь меня, милый?.. — Раздавался потускневший голос этой доброй женщины. — Прими наши соболезнования.

На следующий день на учебу никто из нас не пошел — мы слонялись по дому, как приведения, залипали, смотря в стену.

К вечеру на черном катафалке привезли тело.

Михаил с телом не приехал, на звонок не ответил и не перезвонил.

Лакированный черный ящик занесли, поставили в гостиной, на стулья.

— Что все-таки с ним случилось? — спросил я у носильщиков, но те ожидаемо пожали плечами.

— Обращайтесь в больницу, где его проверяли, либо к своему целителю, если у вас такой есть. Обычно они вместе с врачами и осматривают тело.

Когда гроб открыли, родные снова ударились в плач, да и я пустил слезу.

Отец лежал в костюме, грустный, серый и какой-то маленький. Совсем не как в жизни. Будто не отец, а восковая кукла. А когда я коснулся его ладони, то мертвенный холод остался на моих пальцах еще минут на пятнадцать.

Я смотрел и не узнавал. Они хотят сказать, что это — папа? Это не он, это человеческий тубус, из которого вытряхнули все потроха и выдали нам.

На глаза навернулись слезы.

— Коснитесь его ботинка, подержите за ботинок, — шептала мама. — Это поможет вам не бояться отца. И… принять.

Гроб стоял в гостиной до следующего обеда. Прислуга сновала по дому безмолвная и незаметная — готовили поминальный обед.

За три часа до похорон в дом принялись прибывать те, кто решил почтить память отца. Тут уже стало ясно, кто списал наш род со счетов.

Пришло много людей — почти сотня. Пришли те, кого я не знал — даже не думал, что у него было столько друзей.

Но часть все же не пришла. Не пришли тех, кто общался с ним регулярно, кому он делал скидки на свои услуги, кому он регулярно по дружбе обновлял зачарования. Думаю, ему было бы очень обидно, если бы он увидел список гостей.

Не знаю, кто договаривался и рыл могилу — упустил этот момент. Но к сроку яма на семейном кладбище была готова.

Пришел священник. Дождавшись момента, пока все соберутся у гроба, он открыл псалтирь и затянул красивый и глубокий речитатив. Слова отзывались тихим эхом в заполненном людьми доме, гулко разносились по этажам.

Сдержать слез было невозможно — душу тянула тоска.

В день похорон шел снег. Говорят, что примета хорошая, но мне по отношению к похоронам не хотелось употреблять слово «хорошо», в любом из ключей.

После погребения священник выразил соболезнования и покинул нас. Мы водрузили на могилу венки, цветы. Люди подходили, подходили и подходили, и вскоре за искуственной зеленью не было видно самой могилы.

Остаток каникул прошел в тишине. Мы постепенно вернулись к своим делам. Жизнь шла дальше — мы начали шутить, улыбаться. Только Степан по-прежнему засыпал в родительской комнате.

А я наконец-то набрался душевных сил и зашел в кабинет отца.

Помещение казалось темным и пустым. Безжизненным. Не загорятся больше дрова в камине, разожженные рукой отца. И по билетам, брошенным второпях на стол, никто никогда не отправится в отпуск.

— Видит судьба, я не хотел, чтобы было так, — хрипло прошептал я. — Никогда не стремился стать главой рода, никогда… никогда не рвался к власти.

В дверь поскреблись.

— Да, — прикрыл я глаза. Хотелось выговориться, без посетителей и прочих