Волна вероятности - Фрай Макс - Страница 7

За невысоким алым забором в детском саду на Дивной четверо мальчишек и две девчонки (трое бывших взрослых мужчин и три бывшие женщины, они еще не забыли себя такими, хотя вполне понимают, что все изменилось; двое помнят, что сознательно выбрали, кем родиться, остальным было все равно). Все лежат в больших удобных колясках для долгих прогулок, и только одна девчонка качается в подвешенном на трехсотлетнем платане крошечном гамаке, который потребовала в ультимативной форме, пригрозив, что в коляске будет крайне противно и громко орать. (Наяву она пока говорить не умеет, но это вообще не проблема, когда можешь присниться маме, внятно объяснить, чего хочешь, и пообещать никогда, ни за что на свете не вываливаться из гамака.)

С точки зрения стороннего наблюдателя, если он сам не младенец, дети молчат. На самом деле они сейчас оживленно беседуют, не задействуя пока не развившийся речевой аппарат. Это похоже на разговоры в Тёнси; Шала Хан (Самуил), окажись он здесь, довольно много бы понял. Или тот же Ший Корай Аранах. Но эти двое и все остальные, кто способен понять разговоры младенцев, в их сады никогда не заходят, чтобы им не мешать. Даже взрослым не нравится, когда их подслушивают незнакомцы, а у детей гораздо больше секретов и тайн.

Двухмесячный (в Лейне, где нет понятия «месяц», сказали бы, что ему примерно шесть-семь декад) мальчишка, родившийся здесь уже в восемнадцатый раз и неописуемо этим довольный, молчит остальным что-то вроде: «Ну, ребята, мы в Лейне. Ура! Я здесь уже жил и нарочно вернулся, как у вас получилось, не знаю. Но это вы правильно сделали, молодцы. Ух, как тут здорово! Сами увидите. Отличная у нас будет жизнь!»

«Забавно, – молчит девчонка, которая качается в гамаке, – что я тебя, кажется, узнаю. Старик, который рыбачил на пирсе за Каменным пляжем, а под вечер варил на костре уху в здоровенном зеленом котле и угощал всех желающих. Верно? Это же ты?»

«Было такое, – соглашается тот. – Ну ничего себе! Никогда не слышал, что можно старых знакомых в новой жизни узнать».

«Сам в шоке, – молчит девчонка. – Наверное, дело в моей подготовке. Все-таки я Ловец. А может, дело в твоей ухе? Незабываемая! Мы с друзьями специально на Каменный пляж ходили, потому что такой вкуснятины не сыскать ни в одном кабаке».

«Да, уха у меня была что надо, – самодовольно молчит мальчишка. – Старинный рыбацкий рецепт. Заскучал, когда вышел в отставку, и придумал себе развлечение. А так-то я был инженером-наладчиком городских осветительных систем. Теперь, наверное, стану поваром. Или танцором, если будут способности. А может, Ловцом получится? Я об этом во всех жизнях, которые помню, мечтал, но ни разу не уродился настоящим адрэле, сила слова у меня всегда была так себе. А еще я хотел бы стать летчиком. И научиться водить поезда. Ух, глаза разбегаются! У меня желаний больше, чем дней в столетии. Но ничего, все успею попробовать. Я умею рождаться в Лейне, еще много жизней тут проживу».

Другой мальчишка, которому трех декад не исполнилось, его впервые привезли в детский сад, молчит с еще большим восторгом: «Ну и дела! Как же так? Я про Лейн прочитала в книжке, когда лежала в больнице. Такое слово красивое. И невозможное зеркальное небо. Оно мне потом даже снилось несколько раз. Думала, как же жалко, что это просто писательская фантазия! А оказалось, вообще не фантазия. Я здесь родилась. За что мне такое счастье? Не понимаю! Я была обыкновенная. Без особых талантов и не красавица. Все вокруг говорили, что с ужасным характером. Но я согласна не понимать».

«Значит, внимание так хорошо зацепилось за наше зеркальное небо, – объясняет девчонка из гамака. – Внимание – великое дело, особенно в смерти. Как веревка у альпиниста, зацепился, и р-р-р-раз!.. Меня удивляет другое: что про наш Лейн было в книжке написано. Интересно, откуда писатель из потусторонней реальности о нас узнал?»

Третий мальчишка улыбается, глядя в зеркальное небо, молчит: «Да, в Лейне круто, это я уже понял. Здесь никогда не воюют. Вообще никто и ни с кем! У меня добрый папа и два старших брата, от меня им пока никакой пользы, одни расходы и хлопоты, но они все равно меня любят, просто так, за то, что я у них есть. Причем я же был совершенно уверен, после смерти ничего не бывает, „сорок райских кругов веселья“ – пустые россказни, чтобы дураки не боялись умирать на войне. Но оказалось, еще как бывает! Причем не „круги веселья“ какие-то непонятные, а просто хорошая новая жизнь, – и добавляет, обращаясь к девчонке, которая качается в гамаке: – Все как ты обещал, когда нас убивали. Не знаю, как ты это сделал, но спасибо, век не забуду. Ты великий волшебник и настоящий друг».

Девчонка молчит, отвечая: «Да я тоже не знаю. Просто я никогда не бросаю друзей в беде. Вот и сказал: „Держись за меня, не теряй из виду, я собираюсь родиться в хорошем месте“. Ну и ты молодец, вцепился как клещ. И у нас с тобой получилось! Но как оно получилось, я сам толком не понял, было не до того. Поскорее бы вырасти и разобраться, как все в смерти устроено! И научиться помогать нормальным чувакам вроде нас рождаться не где попало, а только в хороших местах. Я теперь думаю, это самое важное дело на свете. Важнее даже любви и книг».

Девчонка, которая здесь старше всех, она родилась еще в прошлом году, поздней осенью, молчит: «Ты такая хорошая! Хочешь помогать и спасать. Ты – настоящая добрая фея, лучше, чем в сказках. Давай, когда вырастем, будем дружить».

Девчонка из гамака молчит: «Да, интересно было бы потом подружиться. С тобой и со всеми, раз уж мы встретились в самом начале пути. Говорят, вырастая, дети все забывают, но лично я не намерена ничего забывать! Надо будет присниться маме, попросить, чтобы с вашими взрослыми телефонами обменялась. А то как потом друг друга искать?»

Мальчишка, который все это время очень тихо лежал в своей бирюзовой коляске, то есть он молчал-слушал, а не молчал-говорил, вдруг начинает молчать так пронзительно, что это похоже на крик: «Я бы лучше забыла! Так можно? Пожалуйста, мне очень-очень надо забыть!»

«Если хочешь, значит, забудешь, – молчит в гамаке девчонка. – Чтобы помнить прошлое, надо специально стараться. И то не факт, что получится. А так-то все все забудут как миленькие, когда научатся говорить. Все в порядке, не бойся. Ты теперь в Лейне. Здесь у всех хорошая жизнь, – и молчит для себя, как взрослые бормочут под нос, стараясь, чтобы никто не услышал: – Какие страшные бывают судьбы. Бедная девочка. Факин шит».

Сарелика Та Митори проснулась за полчаса до полудня; поздновато, но сегодня у нее выходной. Генерал Бла Саваши, он же погибший первой весной Там Кин, в смысле дочка, любовь ее жизни, как бы он ни выглядел, кем бы она ни была, спала в точности, как всегда спал Там Кин: в самом центре кровати, голова между двух подушек, сверху – комок из всех одеял. И от этого сразу становится очень смешно и немножко больно. Или наоборот.

Но Сарелика Та Митори научилась справляться с болью. «Что больно, это даже и хорошо, – говорит она себе каждое утро. – Там Кин со мной, но он не такой, как раньше, нашего общего прошлого больше нет и уже никогда не будет. Не горевать о такой потере – безумие, как бы хороша ни была наша новая жизнь».

– Поспи еще немножко, пожалуйста, – сказала она дочке. – Дай мне кофе в одиночестве молча попить.

Девчонка демонстративно зарылась в одеяла. Дескать, делать мне больше нечего – просыпаться в такую рань! Там Кин тоже прикидывался засоней, чтобы ей по утрам не мешать.

– Ты лучше всех в мире, – сказала Сарелика Та Митори. – Была и есть. То есть был.

Когда допивала первую чашку кофе (по утрам обязательно надо две), не увидела, поди разгляди сквозь заросли, а только почувствовала, что у калитки кто-то стоит. Обычно по утрам Сарелике Та Митори плевать, кто там стоит у калитки. Постоит и дальше пойдет! Если так уж приспичило повидаться, надо было заранее позвонить. Но сейчас она, сама себе удивляясь, крикнула: