Вечный путь (СИ) - Мечников Сергей - Страница 47

— Мазус...

Грей услышала чей-то голос, и ее оцепеневший мозг нехотя пробудился.

— Мазус. Сладкое Страдание...

Она слышала это. Опухшие веки приоткрылись, впустив ослепительный луч в темную комнату рассудка. Снаружи было душно и много света. Грей ощутила резкую, пульсирующую боль. Она подняла голову, едва не сломав окостеневшую шею. Обожженное лицо горело, как будто с него содрали кожу.

— Мазус. Прими в свое лоно дитя страданий и боли семя!

Прими. Прими...

«Кто это говорит?»

Лед в животе. Твердый осколок льда в пылающем теле. На какое-то время ужас отодвинул перегрев и жажду на второй план. Этот голос был поразительно, кошмарно похож на голос Чудовищного Человека…

«Нет! Это не просто похожий голос. Это его голос. Голос безумца!»

Грей попробовала сесть, но боль пронзила голову, как раскаленный добела альпеншток. Две острые иглы впились в глазные яблоки. Грей упала на спину и обмякла, ощущая резкие удары пульса в висках и ужас перед безумием Чудовищного Человека, который пришел как ангел-губитель, чтобы забрать ее жизнь.

Совершенно иная, неизведанная доселе боль начала пилить ее живот снизу-вверх и одновременно с мучениями плоти ее охватывал чувственный экстаз. Она встала на колени, повернув опаленное лицо к дюнам. Боль и наслаждение переполняли ее изнутри, окончательно затуманив рассудок, превращая его в клокочущий ад.

— Раскрой себя навстречу Силе, вкуси сладость боли. Отдай мне свою душу и плоть отдай!

Теперь Грей разглядела одинокую фигуру на гребне дюны. Человек рассматривал ее из-под большой старой шляпы с загнутыми полями.

Она дернула ворот куртки, оторвав все пуговицы, и сбросила одежду с плеч. Тело превратилось в безвольную куклу, которую дергают за ниточки. Она громко закричала. Что-то внутри нее рвалось с треском в мучительных спазмах, что-то прорастало в ней, столь же сладкое, сколь и губительное. Грей вцепилась скрюченными пальцами в обнаженные груди. Соски были твердыми как стальные дробины. Она ранила себя, сдирая ногтями кожу, она изнывала от страсти и невыносимых утробных болей, она захлебывалась криком и переставала осознавать себя. А в это время чужая воля все глубже внедрялась в ее сознание и овладевала им, погружая в вечную ночь.

Откуда-то издалека доносились протяжные стоны Ламберт. Сквозь алый туман Грей видела, как Чудовищный Человек спускается с дюны и приближается к ней расслабленной, непринужденной походкой. Старомодная кожаная кобура с револьвером размеренно шлепала его по бедру. Полы коричневого плаща развивались позади, словно крылья летучей мыши.

«... он изменился... он стал другим... ой, больно!.. он совсем другой... ах!.. выше и страшнее... это вообще не он... ой, мамочка, что со мной?.. это другой... о-о-ой... другой, еще безумнее... Этот —само безумие... а-а-а-а-ах!»

Человек подошел к ней вплотную и остановился, уперев руки в бока. Множество мельчайших частичек кварца налипли на его синие рабочие штаны и потрескавшиеся сапоги с заостренными носами. Он широко улыбнулся и разразился звонким ребяческим смехом. Его ослепительно-белые зубы казались ненастоящими. Глаза не голубые, а черные и бездушные, как две капли мазута. Глаза цвета смерти.

— Чашей стань боли и страсти, чтобы я смог выпить тебя до дна! — пропел Черный Пилигрим.

Он сложил пальцы в кольцо, и воздел руку в осеняющем мистическом жесте. Боль вытянулась в оглушительно-длинную вспышку звездного протуберанца, достигла пределов нервных возможностей. И одновременно Грей Арсис первый и последний раз в жизни испытала оргазм, такой же продолжительный и острый, как верхушка пирамиды боли, пробившая дыру в ее психике. Сосуды в мозгу лопались, заливая кровью извилины. Изо рта хлынула рвота. По бедрам стекали кал и моча. Рассудок не выдержал, цепь мыслей прервалась, и мрак охватил ее целиком.

Морган Флойд Гаррисон удалялся на север, оставив позади два обнаженных женских трупа — сухие и бесполезные. Выжатый плод. Пилигрим вдоволь наигрался с ними. Он упивался красотой их агонии до тех пор, пока истерзанные тела не перестали кровоточить и сделались холодными и жесткими как колоды. Когда он оставил их лежать на песке под лучами Пальмиры, его лицо озаряла светлая улыбка. За счет женщин Морган восполнил силы. Теперь мощь бурлила в нем и требовала выхода, а демоны, составляющие Тройку, довольно облизывались, потирая сытые животы.

Морган шагал на Север, по следу гусениц, разворотивших мелкий песок. Он мог идти бесконечно-долго, и его мышцы не знали усталости. Они работали как стальные оси вездехода, днем и ночью унося его все дальше и дальше от берега. Здешнее яростное светило не причиняло вреда Черному Пилигриму. У него не возникало трудностей с теплообменом, он не страдал от обезвоживания, и особой потребности в еде у него тоже не было. Он спал по три часа в сутки и, открывая глаза, чувствовал себя посвежевшим и бодрым, словно отдыхал несколько дней. Той аптекарской порции пищи, которую он изредка принимал, вряд ли хватило бы даже пятилетнему ребенку, но желудок Пилигрима не требовал добавки. Позади себя он оставил две бумажные обертки и жировую пленку от бекона толщиной в конский волос.

Время от времени Морган выпускал часть силы на свободу и отправлял на север, как почтового голубя с посланием ненависти тому, кто шел впереди. Благодаря двум женщинам, он теперь знал своего врага. Лицо Странника показалось ему смутно-знакомым. Такое бывало с ним прежде, когда фрагменты памяти предыдущих воплощений поднимались из глубин бессознательного, как свет из далекого окна пробивается сквозь густой туман. Обычно Пилигрим не придавал этому значения. Кем бы ни был русоволосый человек в прежней жизни Пилигрима — родственником, боевым товарищем или любовником — теперь он стал врагом, а значит, ему предстояло умереть. Морган был отменным стрелком и знал, что не промахнется. Сила Троих, собранная в нем, как статическое электричество в штормовой туче, поможет выбрать момент и нанести точный удар. Любую ошибку врага он обратит на пользу себе.

Наступил вечер, и уставшая за день Пальмира, обливаясь соком жизни, сползла за горизонт. Пилигрим нашел ровный участок каменистого грунта и уселся по-турецки. Он раскрыл большой кожаный кошелек, обильно смазанный салом и достал квадратную бутылку из дымчатого зеленого стекла. Внутри плескалась синяя жидкость — вязкая, словно расплавленный сургуч. Пилигрим отложил бутылку в сторону и вытащил из кошелька два круглых металлических стержня длиной в десять сантиметров каждый.

Морган открыл бутылку, поднес горлышко к правой ноздре и несколько минут вдыхал острый сладковатый аромат, чем-то похожий на запах перезрелого лайма. Он заткнул бутылку пробкой и взял в руки стержни, сложив их крестообразно на уровне глаз. Получился не прямой, а смещенный крест, развернутый в виде буквы «Х». Морган начал произносить длинные, струящиеся фразы. Между концами стержней протянулся дуговой разряд, вспыхнул пучок яркого света. Губы Моргана продолжали беззвучно шевелиться. Вечер погружал дюны во мрак, и из этого мрака возник Голос: тихий, бесплотный, шелестящий в неподвижных сумерках, унылое шаманское бормотание, не имеющее ни тембра, ни интонации.

— Ты звал меня. Я здесь.

— Позволь испить кровь из артерии будущего! — воззвал Пилигрим к сумраку наступающей ночи. — Я хочу знать, какова она на вкус!

— Кровь судьбы —твоя кровь. Ей орошена пашня, дающая всходы. Ростки вытянутся навстречу великой нужде, и на Древе Бытия созреют плоды.

— Какого цвета кровь моего врага?

— Вы с ним одной крови. Твоя кровь — его кровь. Твоя Судьба — его Судьба. Вы сошлись в этом мире, открытом в обе стороны, чтобы разделить урожай на ниве Собирания. Урожай созрел. Три огненных ока сойдутся в узловой точке. Река жизни мчится к устью. И тот, кто стоял у истоков — будет сметен в море мрака. Тот же, кто пребудет в конце — обретет вечность.