Штык ярости. Южный поход. Том 1 - Тыналин Алим - Страница 10

– Небольшое кровопускание и клизма, – авторитетно сказал Векард. Видите, как уменьшилась опухоль после того, как я стал применять кровопускание, препараты для изгнания мочи, вызывающие потение и слабительные?

– Мне кажется, большее воздействие оказали целебные мази, которые я назначил, – осторожно возразил Гениш. – Сироп из апельсиновых корочек с добавлением мяты и солями винного камня производит прямо-таки чудодейственный эффект. Я поднимал с его помощью самых безнадежных больных.

– Юноша, лучше применять проверенные методы лечения, – мягко пожурил Мельхиор. – Клизма ставится при наличии «избыточной жидкости» или так называемого «humor» в теле. Еще со времен Античности установлено, что тело человека состоит из четырех типов жидкости – крови, желтой желчи, флегмы сиречь слизи и черной желчи. Избыток какой-либо из них и вызывает недуги.

– Это все верно, коллега, но медицина не стоит на месте и мы уже не можем лечить также, как и во времена Аристотеля, – стоял на своем Николай Андреевич. – Я бы рекомендовал обтираться розовой водой с очищенной серой и спиртовой настойкой лаванды.

– Спирт это-ж чтожешь, водка что ли? – заинтересовался Прохор, но медики, увлеченные спором, ему не ответили.

– Все так называемые новейшие разработки суть переработка старых, проверенных способов лечения, – слегка презрительно заметил Векард. – Многие просто берут старые рецепты, переписывают их по-своему и готово, выдают за новый продукт. Что касается целебных мазей, то ими пользовались еще египтяне.

– Господа, что в итоге делать мне? – спросил Суворов.

– Я думаю, нам с коллегой надо назначить консилиум и согласовать наши методы лечения, – сказал Гениш.

Обернувшись, я увидел, что врачи смотрят друг на друга с плохо скрываемой неприязнью.

– Господа, может быть, вы позволите попробовать лечение ржаным хлебом? – спросил я и все повернулись в мою сторону, только сейчас вспомнив о моем ничтожном существовании.

– Это как? – спросил Гениш.

– Что вы имеете ввиду, молодой человек? – поинтересовался Векард.

А Суворов ничего не сказал, просто блестел вопросительно голубыми глазами.

Я пожал плечами, будто говоря о чем-то обыкновенном. Впрочем, то, что я предлагал, действительно было самым обыденным способом исцеления.

– Нужно взять обычный, только что испеченный, ржаной хлеб, – сказал я. – Хорошенько его посолить и прожевать. Затем вместе с солью разложить толстым слоем на болячку и перевязать.

– И все? – спросил Гениш.

Я кивнул.

– И все. Можно еще использовать баранью или говяжью печень. Там немножко другой способ.

Прославленные светила медицины с минуту молчали, затем переглянулись и захохотали. Гениш буквально согнулся от смеха, а у Векарда тряслись щеки. Прохор тоже ухмыльнулся и погладил густые усы. Суворов жизнерадостно улыбнулся.

Посмеявшись от души, доктора вытерли слезы и обмахнулись платочками.

– Ох, давно я так не развлекался, – с придыханием сказал Мельхиор. – Весело у вас, ваше сиятельство, позвольте заглядывать к вам почаще, чтобы спасаться от хандры и меланхолии.

– Слушайте, ржаной хлеб и баранью печенку в пережеванном виде лучше отправлять в рот, а не на больное место, – заметил Николай Андреевич, все еще улыбаясь. – Вам не кажется, что это бездумная трата провизии?

Я смущенно ответил:

– Думаю, в нашей ситуации лучше использовать любую возможность выздоровления.

Доктора мгновенно перестали улыбаться и посерьезнели. Прохор встревоженно кашлянул и только Суворов продолжал глядеть на меня.

– Что такое вы несете? – злобно прошипел Гениш, а Векард подошел ближе, крепко схватил меня за локоть и потащил вон из комнаты.

Выйдя на лестницу, он отвел меня к окну, убедился, что вокруг никто не подслушивает и сурово спросил:

– Вы отдаете себе отчет, милостивый государь, в том, что вы только что сказали?

Это что же получается, они не знали о том, что их знаменитый пациент может умереть от болезни? Или, что еще хуже, знали, но намеренно скрывали? Во всяком случае, они тоже меня достали со своим профессиональным высокомерием и я не собирался с ними церемониться.

Я тоже оглянулся по сторонам и ответил:

– Я-то вполне понимаю, что говорю. А вот вы, именитые доктора, знаете о том, что Александр Васильевич умрет уже через месяц?

Векард чуть отодвинулся от меня и затаил дыхание. Я продолжал смотреть ему в глаза. Нет, они прекрасно понимали, что полководец медленно умирает в своей постели и молчали об этом, ломая перед ним трагикомедию бесполезного лечения.

– Мы не обсуждаем с посторонними методы лечения, – сухо сказал Векард. – И стараемся не давать никаких прогнозов на выздоровление. В каждом случае все происходит по-разному.

– В этом случае не будет никаких выздоровлений, – жестко сказал я. – Суворов умрет от гангрены и воспаления ран. И вы отлично об этом знаете.

– Это ваша точка зрения, милостивый государь, – ответил Векард. – Вы вольны рассуждать, как вам заблагорассудится. Мы же, лечащие врачи, не имеем права ни обнадеживать, ни печалить больного.

Хлопнула дверь, из комнаты Суворова вышел Гениш.

– Чего с ним церемониться? – спросил он, подходя к нам. – Вы понимаете, что вы там наговорили, сударь?

– Он прекрасно все понимает, – ответил Векард за меня. – И знает даже больше, чем мы, будто прибыл из будущего.

– Тогда пусть тащиться обратно и не мешает нам лечить пациента своими унылыми и дурацкими рассуждениями, – продолжал злиться Гениш, пристально глядя на меня. – Если на то пошло, самый тяжелый кризис в состоянии Александра Васильевича возник после того, как он снова попал в немилость у царя. Если вы такой всезнайка, идите к его императорскому величеству и попросите его простить князя. Может, тогда Александр Васильевич воспрянет духом и справится с болезнью?

– Я подумаю о вашем предложении, – ответил я.

Доктора холодно откланялись и зашли в комнату попрощаться с Суворовым. Затем вышли и уехали, так и не договорившись о методах лечения.

Хвостов уехал по делам, его супруга, племянница полководца, тоже отправилась нанести визит знакомым. Прохор сообщил, что Суворов заснул, но настоятельно просил меня остаться. Ему надо было о чем-то поговорить со мной.

Идти мне было некуда и я, естественно, остался. Спустился на первый этаж, пообедал и прилег отдохнуть на кушетке. Интересно, что случилось с моим креслом, так и стоит посреди улицы? Нет, скорее всего, уже приделали ноги и утащили.

Чем больше я находился в прошлом, тем больше убеждался, что все это не виртуальная симуляция, а настоящая реальность. По большому счету, я всегда верил в экстрасенсов, инопланетян и путешествия во времени, поэтому не исключал возможность попадания в прошлое. Правда, я полагал, что это происходит немного другим способом, вроде того, что ты заходишь в капсулу времени, набираешь дату, куда хочешь попасть и вокруг сверкают ослепительные вспышки. Потом я вспомнил, что случайно набрал дату «1800» на Э-приборе, когда передавал Кеше. Значит, догадался я, поэтому я и очутился в 1800-м году.

Я сидел и гадал, действительно ли Э-прибор перенес меня в прошлое, когда зашел Прохор и сообщил:

– Их сиятство зовут-ж. У вас есть время для беседы?

– У меня полно времени, еще целых два столетия, – рассеянно ответил я и последовал за камердинером.

Суворов лежал на своей постели и я снова поразился мертвенной бледности его лица и отметил, как обострились скулы. Полководец открыл глаза и указал мне на кресло возле кровати. Я сел и Суворов тихо попросил:

– Прочитай еще стихи, Витя. Единственная у меня осталась отрада для души, так это поэзия. Видишь, никто не заходит ко мне. Позабыли все старика, боятся гнева монаршего.

– Александр Васильевич, – сказал я, волнуясь. – Вы должны знать, что останетесь в веках и ваше имя будет почитаться потомками. В вашу честь учредят орден и будут выдавать его за боевые заслуги перед отечеством. Ваши славные победы будут вдохновлять будущие поколения на воинские подвиги.