Смертный бессмертный - Шелли Мэри Уолстонкрафт - Страница 13

Что страшнее ожидания грядущих бедствий? Порою среди слез – или, хуже того, среди бесслезных вздохов отчаяния – мы упрекаем себя за то, что своими мрачными предчувствиями кличем беду; но если на дрожащих губах скорбящего и показывается улыбка, ее останавливает стон муки. Увы! Не в такие ли часы седина окрашивает темные кудри юности и горестные морщины ложатся на цветущий лик красоты? Скорбь – более желанная гостья, когда является в мрачнейшем своем обличии и погружает нас во мглу без просвета; тогда сердце уже не терзается напрасной надеждой.

Кирилл и старый Камараз, не без труда огибая многочисленные мысы Мореи, плыли вдоль берега Кардамилы к заливу Арта, на север Кефалонии и к Сан-Мауро. В пути у них было довольно времени, чтобы разработать план. Отряд мореотов, путешествующих вместе, привлек бы слишком много внимания, поэтому они решили высадить своих товарищей в разных местах и пробираться в Албанию по отдельности; первую встречу они назначили в Янине. Кирилл и его тесть высадились в самой укромной из многочисленных бухточек, разрезающих крутые и ветреные берега залива. Шестеро членов команды должны были идти иным путем и встретиться с ними в столице. За себя путники не страшились: одни, но хорошо вооруженные и защищенные мужеством отчаяния, углубились они в дебри Эпира. Успех им не сопутствовал: они дошли до Янины, не найдя ни малейшего следа. Там к ним присоединились товарищи, кои получили указания ждать в городе три дня, а затем поодиночке выходить в Тепелене, куда Кирилл и его тесть немедля направили свой путь.

В первой же встречной деревне, в Зитце[43], ждали их вести, добрые, хоть и не указывающие направления поисков. Путники испросили приюта и гостеприимства в монастыре, расположенном сразу за деревушкой, на зеленой возвышенности, увенчанной дубовой рощей. Быть может, во всем мире не найти места столь же прекрасного и романтического: купы дерев скрывают его от мира; с возвышенности открывается вид на холм и долину, усаженную виноградниками, то здесь, то там испещренную белыми точками пасущихся стад; в глубине лощины оживляет пейзаж река Каламас, а с востока, запада, севера и юга возвышаются далекие голубые вершины Зумеркас, Загора, Сулли и Акрокеравния. Кирилл завидовал нерушимому спокойствию калуеров[44]. Они приняли путников просто, но радостно и с сердечным радушием. Расспросив их о цели путешествия, монахи душевно посочувствовали тревоге отца и охотно поведали все, что знали.

Две недели назад в монастырь явился арнаут, хорошо им известный – Дмитрий Дурной Глаз, знаменитый клефт из Корво, и с ним какой-то мореот; с собой они везли ребенка, прекрасного собою, смелого и смышленого мальчика, который с отвагой, удивительной для его возраста, попросил у калуеров защиты и обвинил своих спутников в том, что они насильно увезли его от родителей. «Клянусь головою! – воскликнул албанец, – храбрый паликар[45]; он держит слово, брат; ведь он поклялся Панагией, несмотря на наши угрозы сбросить его с утеса на пищу стервятникам, что обвинит нас перед первыми же добрыми людьми, каких встретит; он не чахнет от дурного глаза, не трусит наших угроз!» При этих похвалах Катустий нахмурился. Вскоре стало ясно, что в расположении к мальчику албанец и мореот меж собой не сходятся. Суровый житель гор, глядя на ребенка, забывал всю свою суровость. Когда маленький Констанс спал, Дмитрий не отходил от него, с женской заботливостью отгоняя от дитяти мух и комаров. Когда мальчик обращался к нему, Дмитрий отвечал самыми нежными словами, осыпал его подарками, учил – такого кроху! – подражать воинским упражнениям. Когда же мальчик преклонял колени и обращался к Панагии с мольбой вернуть его родителям – детский голосок его дрожал, и по щекам струились слезы, – глаза Дмитрия увлажнялись, и он прикрывал лицо плащом. «Так, быть может, молилась и моя дочь, – шептало ему сердце. – Но небеса нас не слышат – увы! – где-то она теперь?» Ободренный такими знаками сочувствия, которые дети скоро замечают, Констанс однажды обвил ручонки вокруг шеи арнаута и воскликнул, что любит его, что будет за него сражаться, когда вырастет – лишь бы Дмитрий вернул его в Коринф! При этих словах Дмитрий вскочил, бросился к Катустию, принялся его увещевать – в ответ безжалостный напомнил ему о данном обете. И все же албанец поклялся, что ни один волосок не упадет с головы ребенка; но Катустий, незнакомый с раскаянием, уже замыслил племяннику гибель. С этих пор начались меж побратимами частые и жестокие споры; наконец, устав от препирательств, Катустий решил достичь своей цели хитростью. Однажды ночью он тайно покинул монастырь, забрав с собой дитя. На Дмитрия, когда он услышал об их отъезде, добрым калуерам страшно было взглянуть: инстинктивно схватились они за всякие железные предметы, до которых могли дотянуться, дабы отвратить действие дурного глаза, сверкавшего с ни чем не сдерживаемой свирепостью. Несколько монахов в панике поспешили к обитой железом двери, ведущей из обители наружу; с мощью льва Дмитрий отшвырнул их, выбежал за ворота и, словно бурный поток, напоенный весенним таянием снегов, ринулся вниз по крутому холму. Не столь стремителен полет орла, не столь неукротим бег дикого зверя!

Таков был ключ, полученный Кириллом. Слишком долго было бы нам следовать за ним в дальнейших поисках: вместе со старым Камаразом он пересек долину Аргирокастрона, взошел на гору Требуччи и достиг Корво. Дмитрий, как выяснилось, вернулся, собрал отряд верных товарищей и снова покинул дом; куда он направился и что замышлял – о том односельчане судили розно. Одно из указаний направило наших путников в Тепелене, а оттуда назад в Янину, и здесь им снова улыбнулась удача. Они остановились на ночлег у священника в деревушке Мосме, лигах в трех к северу от Зитцы, где им встретился арнаут, покалеченный падением с лошади; некогда он принадлежал к шайке Дмитрия; от него они узнали, что арнаут выследил Катустия, гнался за ним по пятам и принудил искать убежища в монастыре Пророка Ильи, что стоит на одной из высоких вершин Загоры, в восьми лигах от Янины. Дмитрий последовал за ним и потребовал ребенка. Калуеры отказались его выдать, и теперь клефт в безумной ярости осаждает монастырь, стремясь силой вернуть мальчика, любовь к которому так нежданно оживила его окаменевшее сердце.

В Янине Камараз и Кирилл встретились с товарищами и вместе отправились в путь, чтобы присоединиться к своему невольному союзнику. Свирепее горного потока или бушующих океанских валов, тот вселял ужас в сердца осажденных непрестанными и неустрашимыми нападениями. Катустий, оставив ребенка в монастыре, отправился в ближайший загорийский город, дабы призвать на подмогу местного белук-баши. Загорийцы – мягкие, дружелюбные, общительные люди: они жизнерадостны, умны и откровенны, храбрость их известна всему свету, даже диким обитателям гор Зумеркас, а грабеж, убийство и иное насилие им неведомо. Эти добрые люди немало разгневались, услыхав, что шайка арнаутов осадила священный приют любимых ими калуеров. Отважнейшие из них собрались в отряд и, взяв с собой Катустия, поспешили к монастырю, чтобы изгнать нечестивых клефтов. Но они прибыли слишком поздно. В полночь, когда монахи горячо молились об избавлении их от врагов, Дмитрий и его молодцы вышибли обитую железом дверь и ворвались в святые пределы. Протоклефт подошел к вратам святилища и, возложив на них руки, поклялся, что пришел спасти, а не погубить. Его увидел Констанс. С криком радости мальчик вырвался из рук монаха и бросился в объятия арнаута: это была победа. Принеся монахам искренние извинения за причиненные волнения, клефт с товарищами покинул часовню, увезя с собой свой трофей.

Несколькими часами позже вернулся Катустий: и так ловко этот предатель изложил свою историю добрым загорийцам, так сокрушался о судьбе малютки-племянника в руках «этих злодеев», что загорийцы решились следовать за ним и, поскольку числом они превосходили разбойников, вырвать мальчика из их губительных рук. Катустий, обрадованный таким предложением, настоял на том, чтобы ехать немедля. На рассвете они пустились в путь по горным тропам следом за зумеркийцами.