"Фантастика 2024-109". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Григорьева Юлия - Страница 6

О роде занятий Тайной канцелярии Елисеев-младший был неплохо осведомлён из батюшкиных рассказов. Правда, о том, что бывший гвардеец сам когда-то имел непосредственное отношение к секретным делам, отец не говорил. Служба юношу не пугала. Ему хотелось принести пользу государыне-императрице и отечеству.

Благоволения генерал-аншефа не закончились. Елисеевы были в столице чужаками и крыши над головой не имели.

— Жить есть где? — в лоб спросил Ушаков, умевший вникать в нужды подчинённых.

— Никак нет, — признался юноша.

— Поселишься на фатере у Васьки Турицына. Он как раз постояльца нового ищет. Комната у него освободилась. Чтобы солдат на постой не определили, пусть лучше тебя приютит. Заодно на первых порах станет твоим ментором. Что слово сие означает тебе ведомо?

— Ведомо, ваша милость. Ментор — сиречь наставник, попечитель с языка эллинского.

— Турицын — копиист справный. Дурному не научит. Бери во всём с него пример. Ну а я скажу, чтобы плату с тебя брал божескую. Уж меня-то он послушает. — Андрей Иванович лукаво подмигнул.

Елисеев попытался поцеловать руку благодетеля, но Ушаков недовольно покачал головой.

— Брось! Ты человек нонче государственный, не челядь какая! — И руку убрал.

Через дежурного капрала вызвал в свой кабинет будущего наставника Елисеева, тот незамедлительно прибыл.

Годами Василий Турицын был немногим постарше Ивана, недавно перевалил за второй десяток. Лишь глаза выдавали в назначенном Ушаковым «менторе» человека умудрённого опытом, успевшего что-то повидать в жизни и, как водится, хлебнуть лиха.

Парика Турицын не носил, кафтан на нём был старый, давно вышедший из моды. Елисеев сразу отметил стоптанные дырявые башмаки и штопанные-перештопанные чулки. То ли бедствовал, то ли вёл «экономический» образ существования.

Ушаков представил их друг другу, сказал:

— Поручаю твоим заботам, Василий, сего вьюношу. Учи его всему, что сам знаешь. И комнату ему сдай, токмо цену не заламывая. Ежели в деньгах обидишь, жди на постой цельное капральство. Уж я подсуечусь.

Василий кивнул:

— Не извольте сумлеваться, ваша милость. Турицын своего не обидит.

Он благодушно приобнял Ивана.

— Ступайте! Завтра с шести утра быть на службе, — велел Ушаков.

Молодые люди, поклонившись, покинули его кабинет.

Новоиспечённый «ментор» был доволен, что сегодня ушёл со службы пораньше. Это привело его в хорошее расположение духа.

— Пойдём ко мне, — сказал он. — Посмотришь, где я обитаю. Ну и где ты обустроишься… Ежли понравится, конечно.

— Идти далече?

— За четверть часа управимся, ежли спешить не будем. Ты как — не торопишься?

— Совершенно не тороплюсь.

— Вот и чудесно. Могу определённо сказать: тебе повезло с квартирой. Удобное место — вставать рано на службу не надобно, поспать можно подольше. И домой иной раз забежать удаётся, коли какая нужда возникнет. Ну да сам оценишь все выгоды. Ещё спасибо скажешь.

— Я и сейчас поблагодарить могу. Не подвернись ты, даже не знаю, где б ночевать пришлось.

Василий отмахнулся:

— Пустое!

Вещей при себе у Ивана было немного (кое-какие пожитки отец собирался привезти из деревни, как только сын сообщит адрес). Турицын предложил свою помощь, однако Елисеев отказался.

— Сам справлюсь. Не переломлюсь.

Они пошли смотреть квартиру. По дороге завязался неспешный разговор, из которого Елисеев заключил, что ментор — человек нрава весёлого, покладистого. Чтобы обзавестись личным жильём, влез в обширные долги, этим и объяснялся затрапезный вид. Турицын экономил на всём, включая дрова, свечи, одежду и обувь.

В доме были две комнаты. В одной Василий жил сам, другую сдавал постояльцам. Благодаря заступничеству Ушакова, копиист был избавлен от сущего наказания петербуржцев — солдат к нему на постой не определяли.

Вряд ли на весь город набралось бы несколько десятков подобных счастливцев. Своих казарм ни армейские, ни гвардейские полки не имели, потому в зимнее время на плечи горожан ложилась тяжёлая повинность по содержанию на собственном коште служивых людей. И не было никакой возможности избежать. Надлежащие ведомства за этим следили строго. От воинского постоя страдали дома даже именитых семей.

За квартиру Турицын запросил немного. Очевидно, в его глазах угроза Ушакова не выглядела шуточной. Сговорились, что заплатит Иван сразу, как получит первое жалованье. «Денег на скудность», то бишь «подъёмных», ему не выдали. Отец оставил сыну всего рубль, да и тот медными пятаками.

Василий отомкнул замок на дверях сдаваемой комнаты, пригласил рукой:

— Заходи, осматривайся. Хоромы не боярские, но чем богаты… Как тебе?

— Нравится, — сказал Елисеев, оглядываясь.

На самом деле он покривил душой. От постоянной петербургской сырости потолок покрылся пятнами плесени, с голых стен сыпалась штукатурка, деревянный пол противно повизгивал под ногами. Оконные рамы с частым переплётом света пропускали мало.

Мебельная обстановка была скудной: узкая скрипучая кровать, обшарпанный комод, письменный стол, возле которого стояли два стула с высокими резными спинками.

— Заселяешься? — спросил Турицын.

— Всенепременно, — кивнул Иван.

— Как обустроишься, приходи на кухню. Ты ведь голодный, поди? — не дожидаясь ответа, Турицын снова заговорил, а поговорить он любил:

— Кухарка аккурат через полчаса стряпать закончит, так мы с тобой поснедаем. Время к ужину клонится. Пора чрево насытить, слава тебе Господи! Шти капустные любишь?

— Люблю.

— И я люблю до обожания. Видишь, как много промеж нас общего! Значит, мы с тобой, Ваня, задружимся, а дружба в нашем деле неоценимая вещь! Давай, жду к столу. Ты, главное, не журись. Ко всему человек привыкает.

Турицын правильно истолковал чувства Ивана. Елисееву было непривычно. Петербургский быт совершенно не походил на спокойную размеренную деревенскую жизнь, к которой тот привык, а будущее пугало неизвестностью.

Кухарка у Турицына была наёмной. Приходила два раза в неделю, на выделенные Василием «экономные» суммы покупала продукты, приносила домой и стряпала нехитрую еду сразу на несколько дней.

Звали её Пелагеей. Росту она была высокого, формы имела необъятные и едва помещалась на крохотной кухоньке, но это не мешало ей ловко управляться с печью, горшками и ухватами.

Щи получились наваристыми, вкусными. Успевший нагулять аппетит Елисеев и сам не заметил, как опростал свою миску и тут же был вознаграждён за старания добавкой. Бездетной Пелагее худенький Иван казался совсем ещё ребенком. Она с умилением наблюдала за тем, как тот ест, смешно двигая челюстями и шевеля ушами.

После ужина на Елисеева навалилась тупая сытость. Желание говорить и чем-то заниматься пропало. Его всё сильнее и сильнее клонило ко сну.

Хозяин, заметив осоловелость постояльца, весело подмигнул Пелагее. Иногда та оставалась ночевать у Турицына и понимала его с полуслова.

— Ступайте почивать, сударь, — заговорила кухарка. — У вас глаза слипаются.

— Пожалуй, так и поступлю, — не стал спорить Иван. — Покойной вам ночи.

Он вошёл в свою комнату, разделся и упал в пропахшую сыростью постель. Ночью ему снилась полноводная Нева, по которой плыли корабли. На одном из них капитаном почему-то был его отец. Егорий Савелич, словно рыба, открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, но Иван, как ни силился, не смог разобрать слов. Ещё привиделась дочка Ушакова — Екатерина Андреевна. Она улыбалась и лукаво грозила пальчиком, будто Иван сделал что-то неподобающее, и это удивляло Елисеева ещё больше (он считал себя неспособным на неблаговидные поступки, особенно по отношению к молодой прекрасной барышне).

В таких странных снах прошла вся ночь.

За стеной долго скрипела и качалась кровать. Спящему юноше грезилось, что это шумят снасти, переваливавшегося с волны на волну корабля.

Спозаранку Турицын разбудил Елисеева тихим стуком в дверь.

— Пора вставать, соня! На службу опоздаем.