Десятое Блаженство (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 29

В этот момент я ощутил некое раздвоение, словно вернулся в полузабытое будущее, к позорным ельцинским временам, когда обнаглевшие натовцы бомбили Белград «во имя свободы и демократии», а наши… Ну завернули мы над Атлантикой «петлю Примакова», а толку? Все равно же раскроили Югославию, порезали по живому! Сначала, значит, divide, чтоб потом impera в полное свое удовольствие…

На экране выли женщины в платках, оплакивая десятки убитых бородачей.

«На два порядка меньше жертв, чем в „Гамме“… — мелькнула скользкая мыслишка. — Ага! — зло ощерился я. — То-то вдовы и сироты утешатся!»

— … Хорошо проплаченная Лондоном и Парижем организация «Белые каски», известная топорными фальсификациями, оперативно распространила фейковую видеозапись, сняв своих же активистов, переодетых в форму ЮНА. Те изобразили газовую атаку на мечеть в Сребренице во время пятничного намаза. Между тем, — голос диктора накалялся, — Служба государственной безопасности Югославии схватила реальных виновных — и это агенты МИ-6!

Картинка на экране сменилась — растерянные мордовороты в наручниках трусливо жались, лепеча о своих правах.

— Под видом иностранных туристов, эти отмороженные «джентльмены» запускали к мечети дроны, каждый из которых сбросил мину с отравляющим веществом — многие десятки мусульман погибли на месте! — гневно гвоздил ведущий агентов империализма. — А телестудии по всей Европе пятнадцать минут спустя уже вопили на весь мир о гнусном преступлении сербов, якобы обстрелявших мирных боснийцев из минометов, и крутили в эфире подлый перформанс… Ну, не будут же они говорить правду — что британские Джеймсы Бонды исполняли заказ, спущенный из Букингемского и Елисейского дворцов! Лондон и Париж давно уже направили авианосные ударные группировки к берегам Югославии; на итальянские авиабазы Сигонелла и Авиано перебрасываются истребители-бомбардировщики «Торнадо» и самолеты АВАКС «Нимрод» из Соединенного Королевства, Франции, ФРГ и Нидерландов. Поджигателям войны на Балканах не хватало лишь запала, и тогда они устроили чудовищное злодеяние в Сребренице…

— Какие все-таки сволочи… — дребезжащим голосом выговорил Тахир Мурадович, замирая в дверях. Схватив пульт, он выключил телик. — Не могу на это смотреть! Извините…

Вздохнув, качая головой, военврач опустился на колени у маленького столика, не достававшего мне до колена, и уложил на фигурную столешницу плоский чемоданчик, обтянутый замшей, протершейся на сгибах — наружу вылезала фанера. — Сюда я сложил все личные вещи Мстислава…

Замирая, как мальчик, обнаруживший пиратский сундук с сокровищами, я поднял крышку чемоданчика. Мне в глаза сразу бросилась фотография Наташиной мамы, очень красивой женщины. Ее короткие золотистые волосы открывали нежную шею, а пухлые губы и большие, выразительные глаза хранили печаль и надежду.

Снимок был вложен между двух квадратов, выпиленных из оргстекла и скрепленных крошечными болтиками — не залапаешь фото, не порвешь, не намочишь. С обратной стороны вилась озорная размашистая надпись: «Люблю! Я».

— Тата… — вырвалось у меня.

— Да… — вздохнул старый врач. — Он не мог простить Тату — и это страшно угнетало его, мучало, не давало покоя… В последнюю ночь перед своим исчезновением Ивернев не спал. А когда я зашел к нему, он улыбнулся… как-то, знаете, светло, умиротворенно. «Хватит с меня, не могу больше! — Слава говорил быстро, ясно, утомленный и возбужденный бессонницей. — Сейчас только проверю одну гипотезу — и поеду за Татой! В Шерегеш!»

Помню, я тогда обрадовался, пытаю: «Так ты простил ее?» А он и говорит: «Да… И не знаю теперь, простит ли она меня!» Он долго любовался вот этим ее портретом, а утром собрался и ушел. Больше я его не видел…

— А как он был одет? — спросил я, просматривая содержимое чемоданчика.

Дневник… Какие-то карты… Письма… А в кармашке…

— Да, как всегда, — пожал плечами Тахир Мурадович. — Кожаная куртка, потертая такая… Оранжевая каска, высокие сапоги… Молоток и планшет…

Я почти не слушал его. Вытащив из кармашка осколок ивернита, замер — и любовался.

Это был фрагмент круглого столбика, идеально срезанный поперек. На срезе местами сохранилось покрытие из тускло серебрящегося металла.

И что-то там еще было, в заветном кармашке… Целлофановый пакет. А в нем… Какие-то микроскопические шарики, вроде черной икры, и той же расцветки… Серебристые чешуйки… Волокна или проволочки — я сразу же вспомнил рассказ Дворского.

Отмерев, отдышавшись, спросил:

— А как вы, вообще, познакомились?

— По долгу службы! — грустно улыбнулся военврач. — Солдаты нашли Ивернева у подножия Карабиля, на берегу. У него были все признаки змеиного укуса и симптомы нервной интоксикации — глаза «в кучу», спутанность речи, икота и слюнотечение. Правда, пока его довезли до заставы и положили в лазарет, интоксикация ослабла, остались только отпечатки змеиных зубов и покраснение на месте укуса. Через пару часов исчезли и они… Я, помню, убедил себя тогда, что чудаковатый геолог полностью иммунен к яду гюрзы и кобры. Однако у Ивернева больше суток сохранялось некое странное состояние… М-м… Как бы вам… Тогда я объяснял его, как одновременное действие ЛСД и пентотала натрия! Я даже велел перетащить вещи Ивернева из его палатки в каморку рядом с лазаретным изолятором. Пациент буянил, то тыкал мне под нос осколок какого-то цилиндрика… из серого стекла, или из полупрозрачного камня с блесткой на торце, и с жаром утверждал, что «это был лазер»… то плакался, что четырнадцать лет назад бросил невесту, а теперь ему белый свет не мил, и как ему хреново без нее… На третий день я выписал Славу, и он поселился у меня. Мы подолгу вели беседы, спорили обо всем на свете. У него были свои беды, у меня — свои… О-хо-хо… — вздохнул военврач, кончиками пальцев поглаживая чемоданчик. — Это старый «дипломат» сына. Память… А бумаги Ивернева отдадите Наталье Мстиславовне, хорошо?

— Хорошо, — кивнул я, с легким стыдом ощущая в кармане увесистый намыв в пакетике и обломок ивернита. — Прямо сейчас и переложу, — сказал с готовностью, — в рюкзаке полно места. Пусть у Наташки хоть что-то будет от отца…

Тут со двора донеслись громкие голоса, и в дверь постучали.

— О, рабсила прибыла! — хихикнул Тахир Мурадович, и крикнул на редкость молодым голосом: — Входите, открыто!

Ввалилось четверо дюжих парней во главе со старшим сержантом Кетовым. Кетов ухмыльнулся и отрапортовал:

— Готовы оказывать бескорыстную помощь советской науке!

— Вольно, — скомандовал я. — Вы пешком или на колесах?

— Товарищ майор дал «шишигой» попользоваться! До вечера.

— Нормально. Рустам!

— Ась? — донеслось из глубин дома.

— По машинам!

* * *

Пришлось сделать крюк, чтобы форсировать Мургаб. Вода шла перекатом через каменистый брод, с шумом омывала колеса, захлестывая и бурля. Лишь однажды вездеходная «шишига» дрогнула под напором реки, но рявкнула мотором, и выбралась на берег, хрустя галькой. Круча из песчаника ушла в небо…

— Етта… — Вайткус, приставив ладонь козырьком ко лбу, всё пытался разглядеть «единственный вход». — Туда, наверное, только сверху и попадешь!

— Да! — кивнул Тахир Мурадович. — По веревочной лестнице. Раньше был еще один ход, очень широкий — по нему два верблюда бок о бок пройти могли. В Екедешик прятались басмачи, шпионы, контрабандисты, и чекисты подорвали ход… где-то в тридцатых… — он огляделся. — Видите промоины? А вон вода выбивается… Обвал где-то здесь был… Да-да! Вон те два камня, я их помню! Случился оползень, порода осела — и вскрыла проход…

— Не двигайтесь, Тахир Мурадович, — очень спокойно выговорил я, плавно приседая. Саперная лопатка здесь не поможет, а вот штык-нож…

Я нашарил на поясе у сверхсрочника Глебского рукоятку, и потянул.

— Ч-чего? — обалдел погранец.

— Ти-хо!

Там, где мы стояли, песчаник, видимо, подмытый вешними потоками, прятал глубокую нишу. В ее тени плавно разворачивала тяжелые кольца громадная змея. Я не знаток, но, по-моему, это была гюрза — она не шипела, не раздувала капюшон, а хладнокровно выжидала, готовясь к броску, сжимая себя, как витки пружины. И разжала!