Столичный доктор - Вязовский Алексей - Страница 23

Лекарств, конечно, мало получается. Но я подумаю над этим. А вот всякие воздуховоды и роторасширители будут нужны. А есть они? Как мало я знаю о состоянии нынешней медицины! С одной стороны, открытий каждый год кучи, а с другой – как об этом узнать? Надо вылезать из болота приема и обрастать контактами. Может, к Таллям и вправду придут какие-нибудь толковые доктора? Потому что одному такое не вытащить.

Что-то меня понесло не в ту степь. Я начал придумывать, какие болезни сможет взять на себя скорая. Конечно, и сейчас ее главная задача – хватай и вези. Но катастрофы типа пожара в театре, к счастью, случаются не каждый день. Вот я и выводил вензеля на бумаге новомодной самопиской. Всё лучше, чем посекундно макать перо в чернильницу. Хотя и этот прибор у меня в хозяйстве имеется. Как без него?

Вот выписал в столбик: отравления, эпидемии, сосудистые катастрофы. Нет пока инфаркта и острого нарушения мозгового кровообращения. Удар – и всё тут. А ведь под каждую болячку надо еще оборудование. До компактных кардиографов пилить и пилить, но воронку и трубку для промывания желудка… А это только делает дороже затею … А вот, чуть не забыл: любимые всеми врачами инородные тела! Еще строчка.

– Ох, барин! Какие деньжищи-то!

Пока я размышлял над задачами скорой, невольно складывал купюры к общей пачке, чтобы убрать в голову Ломоносова. И получилась приличная такая стопка. Которую и запалил Кузьма, зайдя в кабинет с подносом.

– И сколько же тута? Рублей пятьсот? Вон, две «катеньки» сверху…

Глаза слуги загорелись, он облизал губы. Внимательный, заметил даже сторублевые купюры.

– Примерно так. А почему тебя это интересует?

– Дык страшно такие деньжища дома-то хранить!

– Положу на счет, как банки откроются после праздников.

Я вспомнил еще о переводе управляющего в Дворянском банке. Вот туда и отправлю деньги. Хорошо бы все, конечно, хранить в золоте, но и сами золотые монеты надо где-то хранить безопасно. И это явно не съемная квартира.

– Может, в Знаменку поедем, а, Евгений Александрович? – Кузьма поставил чашку с чаем на стол, еще раз покосился на деньги. – Семью повидать хочу.

Оппа… У Кузьмы есть семья? А я даже не поинтересовался.

– Скучаешь?

– По Авдотье-то? Нет. Опять начнет свою шарманку заводить: годами тебя не вижу, вся исхудала да изнищала… – Слуга тяжело вздохнул. Видимо, это он про жену мне вещает. – По дочкам скучаю, это да. Поди вытянулись уже, с мамку ростом.

– Увидишь еще.

Я услышал, как на улице раздался какой-то шум, крики. Выглянул в окно. Дворник загородил ворота, не пускал двух китайцев, что пришли вместе с Ли Хуаном, что-то им выговаривал, размахивая руками.

– О! Наш-то еще узкоглазых приволок! – Кузьма встал у второго окна. – Ой, а вон, справа, смотрите, китайская баба!

Всю ночь не давали спать сначала кошмары: перед лицом стояло дуло револьвера, и я все ждал выстрела. Просыпался в поту. А потом подключилась мышь. Да, обычный микки маус российского розлива. Все бегала, шуршала, потом начала грызть что-то. Я выругался и затребовал Баюна.

Кузьма разыскал его, принес в спальню. И надо сказать, кот не бездельничал: полез под кровать, начал выскребать противника из норы. Неудачно. Устроил засаду. Притаился – ни звука. Но мышь, похоже, просекла тему, выходить наотрез отказывалась. Шуршала где-то по своим коридорчикам и прочим секретным ходам.

Встал в препаршивом настроении, выговорил грустному коту, который умывался на подоконнике.

А тут как назло еще и спину прострелило. Ладно, у этой напасти есть лечение: сделал утренний комплекс упражнений, показанный мне вчера внучкой Ли Хуаня – Синцзюань. Невысокая крепенькая девчуля, которая легко одеждой шифровалась под мальчика. И как только Кузьма ее распознал?

Начал с выпадов, махов, потоми постоял в планке. Дальше дело дошло до стоек из стиля Багуачжан. В переводе – Ладонь восьми триграмм. Эти триграммы мне объяснял другой ученик Ли, такой же, как внучка, мелкий крепыш – Лэй Чан. Основные движения, переходы… Стиль был сложный, рассчитанный на дистанционные схватки с дальними ударами ногами, руками. Никакого клинча. Поинтересовался во время тренировки, как долго придется учиться.

– Лет пять, – пожал плечами Ли Хуань. – Дети и подлостки быстлее.

М-да… Будут ли у меня эти пять лет?

Пока занимались, приглядывался к ученикам китайца. Уровень у них был запредельный: в ходе учебной схватки я просто не видел многих ударов. И постепенно начал понимать замысел Ли. Он решил в каретном сарае фактически открыть собственную школу, не афишируя и под прикрытием излечения приват-доцент Баталова.

Дворник, сдобренной взяткой в полрубля, уже не проявлял интереса к шастающим «китаезам», домовладелица же, насмотревшись на мои успехи, вообще заказала себе курсы массажа. И была очень довольна результатами, рекомендовала знакомым кумушкам.

Единственный, кто озаботился вопросом, стал батюшка Серафим. Он заехал за мной забрать на похороны Зингера, увидел идущих по двору китайцев, прихватил за локоток дворника. Пока я собирался, исследовал свой гардероб на предмет черного галстука, священник быстро все выпытал у подметальщика.

– Как же так, Евгений Александрович?! – пенял мне в санях священнослужитель. – Эдак так и оскоромиться можно. Они же язычники, в истинного бога не веруют…

– Они буддисты, – почесал в затылке я. – А их вера христианскую совершенно точно признает как истинную.

Батюшка только в расстройстве головой качал. Седая грива волос выползла из-под шапки, рассыпалась по плечам.

– Ежели о ваших шашнях с китайцами узнают в духовной консистории… – Священник тяжело вздохнул.

– А как же слова Христа? – поинтересовался я. – Нет ни эллина, ни иудея.

– Вы помните полную цитату?

Я покачал головой.

– Апостол Павел писал: «Отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».

– Обновляется в познании! – Серафим поднял палец вверх. – Ваши китайцы хоть раз спрашивали о Христе?

Тут я смутился:

– Нет.

– О чем и речь…

Дальше ехали молча и спустя минут сорок прибыли на Ваганьковское кладбище.

А я уже начинаю привыкать к неопределенным временным отрезкам и местной неспешности. Раньше начал бы искать, чем занять себя, а тут еду и спокойно созерцаю окрестности.

Отпевал Зингера в ваганьковской церкви какой-то незнакомый священник. Я спросил отца Серафима: как так, немец же, а православный. И получил ответ, что в православие перешел еще дед доктора.

Люди на похоронах были все сплошь посторонние. Хотя нет. Я узнал в толпе Блюдникова, купца Калашникова. Последний так и вовсе после отпевания подошел ко мне, поклонился.

– Как сын? – на автомате поинтересовался я.

– Все слава Богу, – перекрестился купец. – Орет только, спать не дает.

– Ну это все дети так, – пожал я плечами. – Знали Павла Тимофеевича?

– А как же не знать? Всю семью пользовал… – Калашников помялся. – Не соблаговолите ли, Евгений Александрович, на поминки заехать? Дочка так и не приехала на похороны, пришлось самим все устраивать…

Отказываться было неудобно, согласился.

Хоронили доктора в дальнем конце кладбища, позади памятного знака погибшим в осаде у Плевны. Кто-то в толпе заголосил, народ встал в очередь бросать мерзлые куски земли в могилу.

Меня по знаку Серафима пропустили первым, я пробормотал «пусть земля будет пухом», исполнил ритуал. После чего, забыв про обещание Калашникову, пошел на выход с кладбища. В голове крутился образ Зингера, я вспоминал, как тщательно он меня осматривал, поддерживал шутками, тормошил какими-то расспросами. А хоронили вот так, в закрытом гробу. Еще бы опечатали его…