Зверь в тени - Лури Джесс - Страница 18

И предвкушая, как приятно будет причинить ему боль.

Головы тоже кровоточили. Сильно. Им рассказывали об этом на уроках здоровья. Бет запомнила.

Только она не станет смотреть, как он будет истекать кровью. Она швырнет в него лампу и убежит.

Выскочит за эту дверь, промчится по коридору и выбежит наружу. Неважно где. На улице она тоже не остановится. А побежит дальше. Она будет бежать долго-долго. Полицейским придется приехать в Канаду, чтобы взять у нее показания, расспросить об этом парне и его кровавых, липких мозгах.

Хотя, как знать… Может, ноги донесут ее до Северного полюса…

Воздух был густо насыщен запахом мини-пончиков и попкорна. Люди кричали и смеялись, их разговоры перемежались с посторонними звуками – звоном колокольчика и возгласами «молотобойцев», когда чья-то кувалда заставляла взлететь ввысь наковальню; иступленным жужжанием игровых автоматов; бряцаньем колец, которые метал ярмарочный затейник, нараспев призывавший добровольцев «подойти и победить» гигантское чучело гориллы.

Мы уже приготовились к выступлению на главной сцене.

Сегодня вечером группа Girls поет и играет вживую!

Идея создать группу была моей. Барабаны служили мне отдушиной со второго класса. А прежде я была «серой мышкой». Из тех, кого другие не замечают, пока они не встают у них на пути. Но в один прекрасный день зазвонил телефон. Я возилась в песочнице на заднем дворе, зарывала сокровища, которые тут же откапывала. За звонком донесся приглушенный голос мамы, а потом распахнулась задняя дверь. Мама вышла, прижимая трубку к груди, – с платком на голове и коралловой помадой на губах, хотя она не собиралась уходить из дома.

– Хизер, – позвала мать. – Мистеру Руппке нужен барабанщик в ансамбле. Ты хочешь играть на барабанах?

– Конечно.

Вот так все и случилось.

Я вошла в ансамбль, затем в оркестр. И даже играла на малых барабанах в составе летней походной бригады. Я была счастлива, какую бы музыку ни приходилось играть. До тех пор… пока 3 августа 1974 года не увидела в передаче «Американская эстрада» группу Fanny. Глядя на этих четырех женщин, игравших рок так, словно они имели на это полное право, бросавших всем вызов и улыбавшихся под хлесткие слова «С меня хватит», я поняла: пути назад нет.

Мне отчаянно захотелось играть в своей группе, по-настоящему своей.

У Бренды был голос, а у Морин имелся гараж. Остальное сошлось, как шоколад и кокосовое масло. Родители Бренды пожертвовали затхлым, скатанным в рулон ковролином лимонно-зеленого цвета, а я принесла постеры с Fanny, The Runaways и Сьюзи Кватро – столько, что их хватило на то, чтобы заклеить в гараже все стены. Как только мы перетащили туда свои инструменты, подвесили лавовые лампы и зажгли ароматические палочки «Наг чампа», гараж превратился в уютный клуб. Поначалу мы считали название Girls временным. Оно казалось нам примитивным, если не глупым. Но, как говорится, не трудно сделать – трудно выдумать. Мы так и не удосужились его сменить.

Я обвела взглядом толпу людей, пришедших посмотреть на группу Джонни Холма. Мне показалось, что они все поголовно недоумевали: что, черт возьми, делали на сцене три девчонки? Мои колени затряслись так, что стало заметно. Морин поглаживала бас-гитару, Бренда держала свою. А мне пришлось сесть за ударную установку Джонни Холма. Потому что времени на то, чтобы убрать свои барабаны и поставить его ударные между нашими выходами, попросту не хватило бы. Барабанщик Холма, показавший мне, как регулировать сиденье, был очень любезен. Все выказывали нам доброжелательность. Но я так оробела, что сделалась белее мела. И посмотри кто-нибудь на меня косо, я бы распалась на тысячи атомов и никогда не собрала бы себя заново воедино. Бренда стала проверять педали своей бас-гитары; ее расчесанные волосы блестели, в мочках ушей сверкали «перья павлина» – эти сережки ей дала мать «ради такого события». Морин, как всегда, выглядела потрясающе и рассматривала со сцены толпу безо всякого страха. У нее в ушах тоже мерцали серьги – новые, золотые шарики величиной с виноградинки, свисавшие вниз на тонких цепочках. И похоже, эти серьги были очень дорогими.

Нам не удалось дозвониться до Морин, чтобы еще раз порепетировать перед выступлением. В гараж пришли только мы с Брендой, и до последнего момента обе переживали – появится ли Морин вообще, не сорвет ли нам первый «концерт»?

Но конечно же, она появилась – жаждавшая от собравшихся людей любви и поклонения. И они должны были ее полюбить, услышав нашу игру. После увиденного прошлой ночью я думала, что Морин будет вялой и апатичной, возможно, даже потерянной. Но нет! Морин вела себя как обычно – естественно, непринужденно и уверенно. И одета она была на миллион баксов.

На ней были коричневые вельветовые брюки клеш с заниженной талией, вышитые крошечными желто-оранжевыми цветочками. Подруга скомбинировала их с белой блузкой-крестьянкой свободного кроя с объемными рукавами-фонариками. Благодаря широкому вырезу с завязками она прилично открывала ее плечи. В свете софитов зеленые прядки ее прически с перьями в стиле Фарры Фоссет смотрелись фантастически круто.

Морин была рок-звездой. Бренда тоже – в своей яркой оранжевой футболке, голубых джинсах с двойной звездой и буквами H.A.S.H., вышитыми золотой нитью на правом заднем кармане, и кожаных босоножках «Кэнди» на деревянной платформе. Она прихватила с собой кольца настроения и торжественно вручила их каждой из нас.

– На удачу, – радостно прощебетала подруга. – Настройтесь так, чтобы они были синими. Это значит, что все хорошо, вы в гармонии с собой и внешним миром.

Я надела кольцо на палец. Оно сразу приобрело тошнотворно-желтый оттенок.

– Дай ему минуту, – засмеявшись, шлепнула меня по руке Морин.

А Бренда заключила нас обеих в объятия.

Когда мы расцепились, я, все еще ощущая на груди тепло подруг, снова глянула на толпу. Как ни была я напугана, но все же ощутила атмосферу момента. С наступлением сумерек мерцающие огни парка сделали его похожим на уголок Лас-Вегаса. И пускай эти люди пришли послушать не нас, мы должны были устроить им шоу.

Мое внимание привлек стук. Я поняла, что смотрю вверх, на чертово колесо. Смотрю с открытым, пересохшим ртом. Сомкнув губы, я перевела взгляд на Джерома Нильсона в полной униформе. И Морин, и Бренда, и я – мы все посмотрели этим летом «Смоки и бандит» в «Синема 70». А потом, когда вышли после просмотра фильма из кинотеатра, Морин заявила: если можно было бы смешать Джеки Глисона и Берта Рейнольдса в блендере, то получился бы шериф Нильсон. «Униформа Джеки Глисона, его тело и осанка и усы Берта Рейнольдса – вот вам и шериф Нильсон, – хохотнула она. – Теперь я только об этом и буду думать при встрече с ним в церкви». Мы с Брендой прыснули со смеха, потому что оценка подруги была справедливой.

Рядом с шерифом Нильсоном стоял мой отец; глядя на меня, он сиял так, словно я готовилась заявить об изобретении лекарства от рака. Агент из Бюро уголовных расследований – по виду ирландец – стоял чуть позади обоих с угрюмым выражением лица.

– Мы так рады, что вы выступаете, – громко провозгласил шериф Нильсон, обведя рукой толпу. – Местные девушки. Это хорошо. Правильно. Пэнтаун вами гордится.

– Спасибо, сэр, – сказала я, усомнившись в том, что он смог бы расслышать мои слова в гомоне ярмарки.

– Хотя, – продолжил шериф, поглядев на Бренду и Морин, а потом на ярмарочных рабочих, таращившихся на нас из будок, – мой совет вам на будущее: не стоит так сильно краситься. Ни к чему привлекать к себе ненужное внимание.

Глаза Морин сузились:

– Вместо того чтобы запрещать нам сиять, лучше велите им прекратить пялиться.

Губы приезжего агента задергались, как будто его подмывало рассмеяться. Гулливер Райан – вот как его звали. Я вспомнила.

Но то, что он все еще оставался в нашем городе, было недобрым знаком.

Шериф поднял вверх руки, задабривая Морин; рот изогнулся в легкой улыбке: