Зверь в тени - Лури Джесс - Страница 9

– Нет. – Я открыла последнюю коробку, полинезийский обед Джуни цвета вечерней зари. – А что с ней?

– Эта Бет работает в ресторане «Нортсайд». Вроде ходит в церковь Святого Патрика. Мой отец столкнулся с ее матерью на рынке. Та была очень встревожена, сказала, что Бет пропала. Я подумала, может, твой отец упоминал о ней что-нибудь?

Я замотала головой, хотя Бренда не могла этого видеть.

– Нет, и, значит, она вряд ли пропала по-настоящему. – Я прикусила язык, чтобы не сморозить какую-нибудь гадость, типа «она сбежала с каким-нибудь парнем, как вы с Морин». – Я уверена, что она со дня на день найдется. Эй, не хочешь поиграть в «Чай-чай-выручай» в тоннелях? Сегодня вечером, после ужина?

Я не знаю, почему я это предложила. «Чай-чай-выручай» – детская игра, в которую мы не играли уже много лет. Что-то среднее между прятками и салочками. От пряток и салочек она отличается тем, что, когда водящий находит и осаливает какого-нибудь спрятавшегося игрока, тот не становится салкой, а замирает на месте и кричит «Чай-чай-выручай!» до тех пор, пока какой-нибудь другой участник игры не отважится вынырнуть из своего укрытия и спасти замершего, дотронувшись до него. Да, это была детская игра, но мне вдруг отчаянно захотелось поверить в то, что мы еще могли играть в детские игры.

Я могла не волноваться за ответ Бренды, сердце которой было больше всех сердец в Пэнтауне. Которая плакала перед сном, посмотрев рекламный ролик со зловещими словами: «Застрахуйте свою жизнь до того, как смерть заберет ее у вас», и которая организовала в нашем микрорайоне субботник после того, как отец провез ее мимо билборда с плачущим индейцем.

– Поиграть сегодня вечером в «Чай-чай-выручай»? Отличная идея! – воскликнула подруга. – Я приглашу Морин. А ты позови Клода и Джуни.

– Договорились, – сказала я с облегчением, явно несоразмерным ситуации.

– Очень вкусно! – произнес отец. – Ты знаешь, как я люблю мясной рулет.

– Я рада, что тебе понравилось, – сказала я, решив не поправлять его.

Отец снова собирался работать до поздней ночи. А он уже отработал весь день. Кому приятно почувствовать себя глупцом после такого? В конце концов, мясной рулет и стейк по-солсберийски, по сути, представляли собой одно и то же: мясо, для которого не нужен был нож. Именно по этой причине они нравились отцу больше, чем настоящие стейки. Пища, для поедания которой требовалось попотеть, не доставляла ему никакого наслаждения. Отец сам признался мне в этом на пикнике у Питтов, решивших попотчевать гостей ребрышками.

В бытность обычным адвокатом отец привык к нормированному рабочему дню. Но с тех пор как его назначили прокурором округа Стернс, он уходил из дома до рассвета, а возвращался порой поздним вечером. Отец заверял нас, что это временно, пока он не привыкнет к новому месту и коллективу, а коллектив – к нему. Постоянное отсутствие отца мне не нравилось, но иначе оплачивать счета пришлось бы кому-то другому. По крайней мере, так сказала мама. И мне доставляло удовольствие видеть отца за кухонным столом в галстуке. Он выглядел таким солидным, таким авторитетным.

Когда кто-нибудь из прихожан в церкви или школьных учителей спрашивал меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я отвечала: «Барабанщицей». Но иногда – и только себе (потому что Морин настолько исчерпывающе просветила меня насчет феминизма, что я дала себе зарок не высказывать этого вслух) – я признавалась, что мечтала стать домохозяйкой. «Без жен в этом мире все рухнет», – не раз повторяла нам мама. И мне было приятно представлять себя необходимой, примерять на себя столь ответственную роль – правой руки красивого и сильного мужчины. Уж я-то знала, как себя с ним держать и что делать!

Иногда я даже воображала себя женой в нашем доме. Нет, не в мерзком смысле. У меня и в мыслях не было становиться женой собственного отца. Я просто фантазировала – что и как будет, когда я выйду замуж. Я представляла своего мужа сидящим за столом и нахваливающим еду, приготовленную мной, чистый и уютный дом, в который бы он приходил. Муж управлял бы миром за его стенами, и наградой любимому в конце дня было бы возвращение в наш чудный, прекрасный замок, где я холила бы его и лелеяла.

Я села прямее на стуле. Джуни отправила в рот блестящий кусочек апельсинового кекса. Я подмигнула ей – именно так, по моему разумению, поступила бы мама. Сестренка покосилась на меня и высунула язык, выстланный крошками.

– Жуй с закрытым ртом, – строго наставила я Джуни и снова переключила внимание на отца: – Я тут подумала… Если бы вы с мамой решили устроить вечеринку, я могла бы приготовить еду. Я уже наловчилась готовить ужин на нас четверых. Почему бы не попробовать сготовить и для большего количества людей? Я не прочь. Чем не опыт?

Отец поскреб подбородок.

– Это было бы мило, – произнес он, явно не слушая старшую дочь.

Я сообразила: нужно сменить тему, чтобы вовлечь его в разговор.

– Как прошел рабочий день?

Отец прикрыл глаза. Придя домой, он снял пиджак, разгладил на нем складки, повесил на спинку дивана и только после этого присоединился к нам за обеденным столом (мы с Джуни прождали его почти двадцать минут, пуская слюнки над остывающей пищей). Сев за стол, отец сразу же набросился на стейк – едва теплый.

А теперь он оторвался от него и положил вилку на поднос.

– Хорошо, – ответил папа, но по его тону я догадалась, что все было с точностью до наоборот.

– Новое дело? – поинтересовалась я.

– Что-то вроде того. – Отец провел руками по лицу. – В предместьях больших городов промышляет один плохой парень. Зовут его Теодор Годо. В Бюро уголовных расследований почему-то решили, что он подался сюда, в Сент-Клауд. И даже прислали нам в помощь своего представителя, он здесь уже несколько дней. Джером от этого не в восторге. Даже попросил меня сегодня поприсутствовать на собрании, хотя обычно меня привлекают лишь при предъявлении обвинения.

Теперь, когда отец стал окружным прокурором, они с шерифом Джеромом Нильсоном тесно сотрудничали. Шериф приходил к нам на званый ужин в тот вечер, когда отца утвердили в новой должности. Мама готовилась к приему так тщательно, что едва не разбила зеркало, и продержалась целых полчаса, прежде чем пожаловаться на плохое самочувствие.

Я так ей гордилась. И отец тоже. Провожая ее в спальню, он поддерживал мать под руку так, словно она была настоящим сокровищем. А уложив ее в постель, папа вернулся к гостям лишь для того, чтобы объявить тихим голосом: прием закончен, он очень сожалеет, но «супруге нездоровится».

– По-моему, – продолжил отец, – Джером хотел продемонстрировать силу перед этим агентом. Ты же знаешь, эти фаты из больших городов смотрят на нас свысока.

Понимающе улыбнувшись, я не стала комментировать ни слова отца о сотруднике из Бюро, ни то, что думали о нас жители больших городов (излюбленную тему отца), а вернулась к главному:

– Сдается мне, шериф Нильсон не назвал бы этого Годо просто «плохим парнем». Па! Я не ребенок. Ты можешь рассказать мне все, что происходит на самом деле.

Взгляд отца устремился на Джуни: ее лицо, склоненное над апельсиновым кексом, осталось безмятежным. Может быть, ребенком Джуни уже и не являлась. Но она все равно была слишком юной, только-только вступила в подростковый возраст. При взгляде на сестренку в моей груди потеплело.

– Поговорим об этом позже, – предложила я папе.

Иногда, после того как Джуни засыпала, он обсуждал со мной минувший день за бокалом бренди, словно больше не мог держать все в себе. Отец взял с меня обещание никому ничего не рассказывать, ведь информация была конфиденциальной. Мне льстило, что он доверял мне так сильно. Но, если честно, я слышала от отца всегда одно и то же: люди причиняли ущерб другим, обкрадывали их, обманывали или сбегали, а он старался во всем этом разобраться.

– Боюсь, не сегодня. – Взгляд папы снова помрачнел. – Мне еще надо поработать в кабинете. Этот парень, о котором я упомянул, Годо… Мне нужно проверить, все ли я учел, чтобы выстроить против него обвинение. Вдруг он все-таки объявится здесь.