Монашество в средние века - Карсавин Лев Платонович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/35
• Следующая

Еремит отрекается от мира. «Не может монах в кошельке своём носить Христа». «Отказавшись от мира, собственностью своею избрали мы Бога». Но принцип общежития требовал некоторого смягчения идеала абсолютной бедности: чтобы служить Богу, надо было обладать источниками существования, чтобы быть еремитом, надо было не зависеть от труда рук своих. И с этим еремитизм считается так же, как считался Бенедикт. Принцип безусловной бедности умеряется; чтобы предоставить еремитам возможность спасаться, вводится особый класс монастырских рабочих – конверзов. Постепенно их подводят под монашескую дисциплину, превращая в монахов второго ранга. А благодаря этому в монашестве находят себе выход и убежище более демократические классы населения: социальный состав монастырей расширяется, хотя и путём внутреннего классового расслоения.

«Покой, безмолвие и пост» – главные цели еремита. «Обязанность священника – совершать таинства, доктора – проповедовать; обязанность еремита – покоиться в посте и молчании». «Сиди в келье своей, – говорит Дамьян, – удерживай язык и живот свой, и спасешься». В личном спасении – весь смысл существования еремитория, всеми способами старающегося отграничиться от мира, хотя и бессильного достигнуть этого. Еремиторий представляет собою совокупность келий с центром в виде церкви или оратория; он, таким образом, как бы возрождает восточные лавры. Вся экономическая жизнь еремитория в идеале не касается келейников: для неё существуют находящиеся под надзором аббата и подведенные под монашескую дисциплину конверзы. В кельях братья живут по одному или по двое. В последнем случае один всегда предстоит, а другой ему повинуется. Но и в случае совместной жизни в одной келье двоих не должен нарушаться обет молчания. Разговаривать, и то в чрезвычайно ограниченных размерах, разрешается лишь молодым, неопытным ещё братьям. Свои кельи еремиты оставляют только для совместной молитвы в церкви, сопровождаемой проповедью аббата, покаянием «пустынников» в своих грехах и тут же налагаемых аббатом взысканием. Это – требуемый уставом Бенедикта так называемый «собор проступков» (capitulum culparum). Колокол даёт братьям знать, когда нужно сходиться в церковь. Но уже при Дамьяни избегали собираться в неё во время праздников на неделе, перенося их на воскресенья и предоставляя церковную службу и облегчение поста только тем монахам, «которые пребывали около церкви», а по уставу камальдолийцев во время двух больших годовых постов только два-четыре брата приходили из келий в церковь служить, остальные же не покидали своего заточения. Общение братьев друг с другом по возможности ограничивалось, сводясь к редким и кратким вечерним беседам, и лишь аббат объединял собою отшельников, да близость строений создавала видимость общежития.

Под недреманным оком аббата каждый еремит стремился к спасению собственными усилиями. Но устав создавал единообразные, до мелочей разработанные формы этого спасения. В каждой отдельной «пустыне» слагались застывшие и незыблемые, но тем не менее быстро развиваемые вторгающейся извне жизнью формы религиозной жизни и деятельности. Регламентировалось решительно все: одежда, количество пищи, для чего в каждой келье были весы, с помощью которых отшельник мог делить на части полагающуюся ему порцию хлеба и воды, количество необходимых псалмодии и так далее. Даже добровольные аскетические упражнения выливались в традиционные, предусмотренные уставом формы, всё было направлено к одной цели – к умерщвлению плоти, в каждом движении которой чуялся соблазн. Отсюда строжайший пост: хлеб, соль и вода, «а если что-нибудь к ним прибавляют, в пустыне не считается это постом». Отсюда моления с распростёртыми наподобие креста руками, самобичевания и другие изуверские виды покаяния. И героизм аскезы доходил в этих формах до исключительной виртуозности. Один брат ежедневно прочитывал 26 раз по 12 псалмов без перерыва, не опуская распростертых наподобие креста рук. Другой прочитывал с поднятыми руками всю Псалтирь и так далее. Самобичевание становилось видом спорта. Один раз к Дамьяни пришёл изумлявший неистовством своего покаяния даже закалённых еремитов Фонте-Авеллана (еремиторий, аббатом которого был Дамьяни) Доминик Веригоносец. «Учитель, – сказал он своему аббату, – сегодня я сделал нечто такое, что не запомню, чтобы делал подобное раньше. В сутки я окончил пение восьми Псалтирей». Надо заметить, что под пением Псалтири обыкновенно подразумевалось её чтение, сопровождаемое «дисциплиной», или самобичеванием. «По-братски иногда жаловался мне Доминик, – продолжает Дамьяни, – что, часто совершая пение восьми Псалтирей, он никогда не мог исполнить девяти». Впрочем, позже Доминик «исполнил» даже двенадцать. Еремиторий развили, правда чисто внешне, идею покаяния. В эту эпоху, налагая покаяние, считали его годами и даже столетиями, в соответствие с чем и индульгенции давались в тех же размерах. По подсчету, приведённому у Дамьяни, 3000 плетей равняются одному году покаяния, а пение десяти псалмов даёт время для нанесения себе 1000 ударов. В Псалтири 150 псалмов, и, следовательно, «пение» одной псалтири равняется покаянию на пять лет. «Следует, что, кто с дисциплиною споет 20 Псалтирей, тот может быть уверенным, что совершил покаяние на сто лет». Доминик Веригоносец, как мы знаем, мог совершить в одни сутки покаяние на 60 лет.

Еремитизм X–XI веков ярче всего выражает подъём аскетического понимания христианства, понимания, переходящего в спортивное изуверство и занесшего в индекс святых такого фанатика, как Доминик Веригоносец. Идея спасения души и вызванные ею бегство от мира и беспощадная борьба со своею плотью в одинокой келье лежали в основе еремитизма и часто исчерпывали содержание жизни еремита. В лучших случаях на этой почве вырастали и более мягкие мистические моменты, покрываемые термином «созерцание», но они были редким достоянием немногих исключительно одарённых людей. Еремиторий пытался обособиться от мира, но ему это было ещё труднее, чем первым пустынникам и монахам Запада. Он возникал на основе аскетических настроений мира, обязанный ему и своим идеалом, и своим существованием. И мир никогда не порывал связи со своим детищем. Рядом с пустыней выстраивались гостиницы для посетителей. Отдельные славные еремиты, как Ромуальд, Нил и Дамьяни, призывались на помощь в борьбе за христианское дело и Церковью и миром. Да и сами аббаты, иногда вместе со всем своим еремиторием, вмешивались, как основатель ордена валломброзанцев Джованни Гвальберто, в сутолоку жизни, в распри мирян с епископом, заподозренным (иногда несправедливо) в симонии, поощряли и вызывали насильственные действия. Идея реформы монашества не руководила беглецами от мира, озабоченными лишь личной своей судьбой. Эта идея сильнее чувствовалась иерархией Церкви, пытавшейся не раз осуществить её на поместных и общих Соборах, вырабатывающей основы монашества вплоть до Латеранского Собора 1215 года и далее – властью и знатью. Но и знать, и власть, и Церковь искали опоры в монастырях, вовлекая их в борьбу за их же идеал, вселяя в них идею реформы, насильственно облекая пустынника Петра Дамьяни мантией кардинала. И, конечно, с развитием монастыря, вводившим его в гущу мира, и сами монахи превращались в энергичных деятелей реформы. «Основатель итальянского еремитизма» Ромуальд «хотел весь мир присоединить к монашескому чину». Но эта сторона сильнее выразилась во французских и лотарингском движениях, начавшихся ранее итальянского и приобретших большее влияние и известность под именем клюнизма.

• Предыдущая
• 15/35
• Следующая