Карьера Никодима Дызмы - Доленга-Мостович Тадеуш - Страница 9
- Предыдущая
- 9/70
- Следующая
Дызма сел. Этот граф вызывал в нем сложное чувство: страх, брезгливость, любопытство, сострадание.
— Слышал… — протянул граф, облизывая кончиком языка нервные бескровные губы, — слышал. Вероятно, этот негодяй привез вас сюда потому, что в вас нуждается. Считаю своим долгом как джентльмен предостеречь вас относительно воровской натуры моего милейшего зятя.
О ком вы говорите, граф? — удивился Дызма.
О ком? Ну конечно, об этом хаме, Леоне Кунике.
— О пане Куницком?
— Какой там Куницкий? — закричал граф. — Ко всем чертям! Какой Куницкий? Почему Куницкий? Куницкий — славная шляхетская фамилия, которую этот паук присвоил себе. Украл, понимаете? Украл! Звать его попросту Куник. Я сам проверил. Мать — прачка Геновефа Куник, отец неизвестен. Да, сударь, графиня Понимирская, внучка герцогини де Реон, отныне пани Куник.
— Не понимаю, — осторожно начал Дызма, — значит, вы, граф, шурин пана Куницкого?
Понимирский вскочил как ужаленный. Бескровное лицо побагровело.
— Молчите! Молчите вы, вы…
— Простите, — испугался Дызма.
— Не смейте никогда в моем присутствии называть его иначе как Куник, мерзавец Куник, авантюрист Куник. Никоим образом не Куницкий!.. Мой зять — гнусный ростовщик и мошенник Куник! Незаконнорожденный прохвост! Куник! Ку-ник! Ку-ник! Повторите: Ку-ник! Ну?
— Куник, — пролепетал Дызма.
Понимирский успокоился, сел, даже улыбнулся.
— Не знали? Мой Брут тоже не знал и даже ластился к моему зятьку, пока тот не пнул его. Скотина!
Он задумался и добавил:
— Скоты оба: и Куник и собака… Впрочем, и я скотина…
Вдруг он расхохотался:
— Простите за откровенность, но и вы скотина!
Он все еще хохотал, и Дызма мысленно решил: «Сумасшедший».
— Думаете, я сумасшедший? — схватил вдруг Дызму за руку Понимирский и приблизил свое лицо к его лицу.
Дызма вздрогнул.
— Нет — возразил он неуверенно. — Что вы! Боже избави…
— Не спорить! — крикнул граф. — Я знаю! Впрочем, наверняка Куник предупредил вас. А может быть, сестра? Признайтесь. Рано или поздно и она опустится морально, живя с этой свиньей, этим шакалом. Что вам говорила Нина?
— Мне никто ничего не говорил.
— Никто?
— Даю слово, — заверил его Никодим.
— Предполагали, что вы не удостоитесь чести познакомиться со мной. Известно ли вам, что они запретили мне входить в дом! Велели подавать мне пищу отдельно! Запретили отлучаться из парка, Куник велел прислуге бить меня палками, если выйду.
— Но почему?
— Почему? Потому что для них я неудобен, мои шляхетские манеры невыносимы для этого выскочки, этого подкидыша. Потому что здесь господином должен быть я, а не этот прохвост, он никак не может примириться с мыслью, что настоящий владелец Коборова — это я, что в нашем родовом гнезде хозяином должен быть я!
— Так, значит, пан Куник… пан Куник взял Коборово в приданое за вашей сестрой, граф?
Понимирский закрыл лицо руками и замолк. Дызма увидел, как по длинным, тонким пальцам текут слезы.
«Что за черт?!» — удивленно подумал он.
Собачонка принялась неистово скулить и попыталась вскочить на колени к Понимирскому. Тот вынул надушенный шелковый платок и вытер глаза.
— Простите, — сказал он, — у меня нервы не в порядке.
— Пожалуйста… — начал было Дызма.
Лицо графа искривилось в насмешливой улыбке.
— Что значит «пожалуйста»? Вы — как вас там — вы нравитесь мне, поэтому я и плачу. Англичане говорят в таких случаях… Впрочем, вы, наверно, не понимаете по-английски?..
— Нет.
— Вот и чудесно, — обрадовался граф. — Не буду вас огорчать: вы мне нравитесь! — Кончиками пальцев он похлопал Дызму по плечу. — Как только мне захочется обругать вас, я сделаю это по-английски. Хорошо?
— Хорошо, — покорно согласился Никодим.
— Но не это главное. Имейте в виду: хоть Куник и мошенник, хоть он присвоил себе наше Коборово, обкрадывать его нельзя, потому что в будущем я предъявлю к нему иск и отниму имение, его самого — в тюрьму, а Нину возьму под свою опеку. Который час?
Дызма вынул часы.
— Половина восьмого.
— Как? Уже? Мне надо скорей в павильон, а то мне не дадут ужина. До свидания. Жаль, я хотел вам еще много чего рассказать. Приходите завтра в это же время. Придете?
— Приду.
— И еще одно. Не говорите никому, что видели меня. Дайте честное слово!
— Честное слово.
— Ну, верю вам, хоть и фамилия и наружность говорят, что вы низкого рода, а у плебеев чести нет. До свидания!
Он круто повернулся и стремительно зашагал по дубовой аллее. За ним неуклюже прыгала собака.
— Сумасшедший, — громко сказал Дызма, когда они скрылись за поворотом. — Наверняка сумасшедший. Ну и наговорил же он всего!.. У богатых господ всегда за душой какое-нибудь свинство… Может, он и правду сказал… Черт возьми… Куник! Уверяет, что негодяй… А мне-то какое дело?..
Никодим махнул рукой и закурил. Издали донесся глубокий басовитый раскат гонга. Ужин. Встав со скамьи, он направился к дому.
ГЛАВА 4
За столом бесшумно прислуживал чопорный лакей. Ужин состоял из нескольких перемен. Настроение было лучше, чем за завтраком. Куницкий — а может быть, Ку-ник — меньше интересовался делами и Дызмой, теперь он осыпал своим словесным фейерверком жену и дочь, расспрашивая их о покупках.
Пани Нина отвечала любезно, но холодно, а Кася только изредка бурчала в ответ «нет» или «да» и большинство заданных ей вопросов обходила молчанием. После странного разговора с Понимирским Никодим никак не мог взять в толк, чем может быть вызвано это граничащее с наглостью пренебрежение дочери к Куницкому. Он искал пути — как ему разобраться в этих непонятных для него семейных отношениях, но так ничего и не мог придумать.
После ужина Куницкий предложил погулять. Кася пожала плечами, а Нина ответила:
— Что ж, с удовольствием.
Постукивая массивной тростью и попыхивая сигарой, Куницкий вместе с Ниной шел впереди. Они направились в ту часть парка, где Дызма еще не бывал. Здесь не было развесистых деревьев, преобладали газоны и клумбы, и только изредка на фоне темнеющего неба рисовались отдельные живописные купы.
Никодим по необходимости остался в обществе Каси. Они шли молча. В парке стояла ничем не возмутимая тишина, и только временами до них долетали обрывки разговора, который Куницкий и Нина вели вполголоса. Их фигуры производили комическое впечатление: маленький, размахивающий руками старичок семенил рядом с высокой, стройной молодой женщиной, которая неторопливо шагала по аллее.
— Играете в теннис? — спросила Кася.
— Я? Нет. Не умею.
— Странно.
— Почему?
— Потому что теперь все мужчины умеют.
— У меня не было времени научиться этой игре. Играю только на бильярде.
— Да? Это интересно. Расскажите… Простите, — вдруг бросила Кася и побежала к клумбе.
Дызма остановился, не зная, что делать, но Кася вскоре вернулась с цветами табака. Они испускали уже пряный аромат. Кася поднесла их к лицу Никодима. Тот, думая, что цветы предназначены ему, покраснел и протянул руку.
— О нет, это не для вас. Понюхайте. Очаровательно, не правда ли?
— Конечно, пахнут хорошо, — подхватил Никодим в смущении.
— А вы много мните о себе!
— Я? Почему? — искренне удивился он.
— Сразу вообразили, что эти цветы для вас. Видно, частенько получаете цветы от женщин?
Дызма, который ни от одной женщины цветов не получал, на всякий случай ответил:
— Бывает.
— Вероятно, в столичном бомонде у вас репутация сильного человека?
— У меня?
— Отец говорил. Впрочем, вы действительно похожи на… Так вы играете на бильярде?
— С детства, — ответил Дызма, вспомнив маленькую прокуренную бильярдную в кондитерской Аронсона в Лыскове.
— У нас дома тоже есть бильярд, но играть никто не умеет. Я с удовольствием поучусь, если вы найдете немного времени…
- Предыдущая
- 9/70
- Следующая