Любовь и пепел - Маклейн Пола - Страница 27

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказал я, усаживаясь в одно из ее спартанских кресел. — Вы с президентом были очень добры к моим друзьям.

Она посмотрела на меня, и ее взгляд пронзил меня раньше, чем слова:

— Надеюсь, ты не потеряешь голову. Хемингуэй кажется сложным человеком.

Я хотела было возразить или солгать, но она легко увидела то, что я изо всех сил старалась скрыть даже от самой себя.

— Он такой. Я не питаю никаких иллюзий относительно него, если вас это беспокоит. Да и как я могу? Но когда рядом кто-то вроде него, особенный, гений, а ты нет, это оставляет пустоту внутри, не правда ли?

— Возможно. Но никто другой не сможет заполнить ее. Ты же понимаешь это, правда? — Она внимательно посмотрела на меня, а затем опустила взгляд. — Должно быть, я говорю, как твоя мать.

— Я всегда рада узнать ваше мнение… И вы это знаете. Вы очень проницательны.

— Не во всем. — На ее письменном столе стояла баночка, из которой она достала немного вазелина и начала втирать в руки. Миссис Рузвельт была очень закрытым человеком и никогда бы не стала обсуждать свою личную жизнь, но всегда ходили слухи о президенте и его женщинах. Его секретарша, ее секретарша, иностранные принцессы, дальние родственницы. Если хотя бы половина из этих романов была правдой, то она, должно быть, испытывала ужасный стыд и чувствовала полное поражение. Пережить такое непросто, это изменило ее. То, что было между ней и Ф. Д., стало просто партнерством, а не браком. Не любовью.

— Я совсем ничего не знаю о браке, — попыталась я объяснить. Мне было важно, чтобы она правильно поняла меня и мои намерения. — Эрнест женат. И здесь нет скалы, с которой я могла бы сброситься, если бы захотела. Но мне этого и не хочется.

— Как я могу судить тебя? Каждый должен сам сделать свой выбор, а затем найти способ жить с ним. И если не получается, то это признак того, что пора что-то менять.

Я поблагодарила ее за совет и пожелала спокойной ночи. А позже засиделась допоздна в своей комнате, делая вид, что читаю, хотя на самом деле просто смотрела на тени на стене. Она сказала, что никто другой не сможет заполнить пустоту внутри нас самих. Наверное, так и есть, но, может быть, она просто устала от бесконечных попыток. Ее сердце было разбито, хоть она и скрывала это от других. И потом, когда миссис Рузвельт сказала про принятие своего выбора, я почувствовала, что она делится со мной чем-то очень сокровенным, тайной печалью, сожалением. Она была сильнее меня в сотню раз, она — самая сильная женщина из всех, которых я когда-либо знала, настоящая, с чувством собственного достоинства. Но спала эта женщина в одиночестве.

На следующее утро Эрнест и Ивенс отправились в Голливуд, чтобы показать фильм там, где был шанс привлечь внимание, а я поехала в Коннектикут, чтобы работать над романом о войне, с героиней, очень похожей на меня, но с более мудрым сердцем. Но, прежде чем я успела приступить к книге, редактор из «Колльерс» сообщил новость: они решили опубликовать статью, которую я написала в Мадриде. Теперь миллионы людей прочтут ее и увидят то, что видела я.

Той ночью, полная восторга, я позвонила маме, ошущая каждой клеточкой своего тела, что наконец-то спасена.

— Теперь ты настоящая журналистка, — сказала она.

— Да! Еще они пообещали рассмотреть и другие статьи, если я захочу вернуться и снова писать от их имени.

— Ты хочешь вернуться?

Я услышала отчаяние в ее голосе и поспешила добавить:

— Если бы ты только знала, что это за люди! Как храбро они сражаются и как трудятся вместе! Такой войны еще не было прежде. Я должна быть там.

— Ты поедешь одна?

Я не рассказывала ей о нас с Эрнестом, но его имя было в каждом письме, отправленном из Испании, а мама была очень догадливой.

— Пока не знаю.

— Что ж, делай так, как будет лучше для тебя.

Ее слова напомнили слова миссис Рузвельт. Я хотела верить им обеим, но, честно говоря, это было мне не под силу. Да, то, что Эрнест женат, не вызывало у меня желания броситься со скалы. Но какое это имело значение, когда любовь сама по себе была океаном, в котором можно утонуть даже в штиль?

Я сосредоточилась на фактах.

— «Колльерс» пришлет мне удостоверение, бейдж корреспондента и все остальное. Я в предвкушении, мам. Знаю, ты волнуешься, но все эти испытания — именно то, чего я хочу. Пожалуйста, порадуйся за меня.

— Конечно. Я рада.

Как только я повесила трубку, мне захотелось позвонить Эрнесту и рассказать про «Колльерс». Он верил в меня с самого начала. Что бы ни происходило между нами, он хвалил мою работу и видел во мне потенциал журналиста задолго до того, как я сама в себе его увидела. И еще я хотела рассказать ему о возвращении в Мадрид. Между нами все было сложно, но правда заключалась в том, что мне не удавалось представить себя в Испании без него. Я долго стояла с телефонной трубкой в руке, слушая громкие гудки, так и оставшиеся без ответа. Потом осторожно опустила ее на рычаг и отправилась на прогулку, надеясь хоть немного проветрить голову.

Не прошло и двадцати четырех часов, как пришла телеграмма от Эрнеста, словно он прочитал мои мысли или ощутил в воздухе мои метания, как ощущают надвигающийся шторм моряки. Фильм оценил весь Голливуд. Куда бы они ни приходили, знаменитости выворачивали карманы и выкладывали кучу денег. Они собрали двадцать тысяч долларов. Он писал:

«ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ НА ЛИНИИ ФРОНТА БУДЕТ 20 МАШИН „СКОРОЙ ПОМОЩИ“. ТОЛЬКО ЧТО ДОГОВОРИЛСЯ ВЕРНУТЬСЯ В ИСПАНИЮ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА 17 АВГУСТА НА КРЕЙСЕРЕ „ШАМПЛЕЙН“. И ТЫ ТОЖЕ ЕДЕШЬ НА ДРУГОМ КОРАБЛЕ. СКАЖИ „ДА“».

В конце августа я встретилась с Эрнестом в Париже в кафе «Де ля Пэ». Он нашел Мэттьюса и привел его с собой. Мы набросились друг на друга, говорили без умолку, рассматривали друг друга и смеялись как ненормальные. Они заказали на стол две дюжины устриц и столько красного вина, что хватило бы напоить быка. Мы просидели плечом к плечу так долго, что официанты и все остальные готовы уже были нас выпроводить.

На этот раз, чтобы добраться в Испанию, нам не пришлось ловить попутные машины или тащиться пешком по холодным грунтовым дорогам, потому что имелся нормальный цивилизованный транспорт. Добравшись до границы с Андоррой, мы сели на небольшой самолет, перевозивший грузы, и направились сначала в Валенсию, а затем к лоялистам на Арагонский фронт. Львиную долю Испании уже контролировал Франко. Бильбао пал, и Сан-Себастьян, и все Баскские земли на западе. Было несколько небольших побед и с нашей стороны, но слишком дорогой ценой: в недавних боях под Сарагосой лоялистам удалось освободить город Бельчите, точнее, то, что от него осталось.

Когда мы приехали, еще не улегся дым. Он окутал развалины города, придавая нереальный вид всему, что мы видели. А то, что мы видели, было ужасно. Лоялисты выиграли эту битву, но теперь мертвых нужно было доставать из-под обломков, в основном вручную. Мужчины должны были отнести тела в условленное место, выложить их в ряд и ждать, пока будут готовы траншеи, достаточно большие, чтобы вместить их всех. В одном месте тела с искаженными лицами, пыльными ногами и руками, торчащими под неестественным углом, были свалены в кучу высотой восемь футов. И запах… Я наделялась, что забуду его, когда буду описывать этот день. От всего этого я почувствовала себя больной, испуганной и маленькой. Но была рада, что я не одна.

На узких улочках в результате артобстрела дома словно отделились от своих каменных фундаментов и теперь кренились друг к другу. Мы шли под палящим солнцем позднего лета сквозь густой и оранжевый от пыли воздух. Вокруг нас летали клочки бумаги, и нам приходилось постоянно через что-то перешагивать: через сорванные ставни, сломанный велосипед. Стулья из кафе превратились в щепки. Посреди дороги я увидела тяжелую черную швейную машинку; лежащую на боку, казалось, что она выползла на улицу умирать.