Любовь и пепел - Маклейн Пола - Страница 29

— А что ты собираешься делать? — спросил меня Мэттьюс, пытаясь сменить тему.

— Одно агентство предложило мне читать лекции про Испанию в Штатах. Они хорошо платят, и я буду при деле.

— Ты шутишь? — спросил Эрнест.

— Я должна отказаться?

— Нет, конечно. — Его голос стал пугающе ровным. — Если ты охотишься за деньгами, то все в порядке.

Я моргнула, не веря в то, что его отношение могло так быстро измениться. Эрнест говорил со мной так, словно мы были врагами, а не друзьями. Уж точно не любовниками.

— Зачем вообще притворяться честной? — продолжил он. — Шлюха в военное время все равно шлюха, не так ли?

Мэттьюс пытался остановить меня взглядом, но было слишком поздно — не раздумывая, я влепила Эрнесту пощечину.

Его глаза сверкнули, как будто он добился того, чего хотел, или ждал, что я снова его ударю. Вместо этого я развернулась и выскочила из бара. Я бежала, не останавливаясь, пока не оказалась за дверью своего номера. Не стала включать свет, просто налила себе выпить и трясущимися руками взяла стакан, затем услышала стук в дверь.

— Марти, открой! Впусти меня.

Я сидела на краю кровати неподвижно, словно камень. Мне не хотелось выходить к нему, после этого представления я даже подумать об этом не могла. Но его голос стал громче. Эрнест начал стучать в дверь, выкрикивая мое имя, и я поняла, что в его нынешнем состоянии он не станет думать о такте и осторожности.

— Прекрати, — прошипела я, распахивая дверь.

Но это было лишь начало. Эрнест стал осыпать меня оскорблениями. Он заявил, что считал меня настоящей писательницей, но теперь ему стало ясно, что я только хотела набраться опыта. И вероятно, просто использовала его все это время.

— Я использую тебя? — Не в силах остановиться, я снова замахнулась на него.

Он перехватил мою руку. Затем швырнул лампу на пол. Она взорвалась десятками осколков, а мы стояли и смотрели то на нее, то друг на друга, оба испуганные тем, как быстро вышли из себя.

— Наверное, мне лучше уйти, — сказал он.

Я стояла, закипая от злости, а в комнате, казалось, продолжали расходиться волны возмущения.

На следующий день я проснулась с ощущением такой тяжести, словно плечи и шею залили бетоном. Кое-как заставила себя встать с постели и выйти из отеля. Я провела весь день, разъезжая по Мадриду с небольшой командой архитекторов и каменщиков, которые пытались определить, какие из разбомбленных зданий еще можно спасти. Они проверяли фундамент, оценивали ущерб и прикидывали риски.

Я делала то же самое, все еще не избавившись от злости, вызванной словами Эрнеста. Он хотел сказать, что я карьеристка, что охочусь за успехом и поэтому использую его. Эта мысль заставила меня почувствовать себя беспомощной и кровожадной одновременно. И, кроме себя, мне некого было в этом винить.

— Надо это прекращать, — сказала я Эрнесту, когда мы остались одни после ужина в его номере.

— Ты о прошлой ночи? Прости, Марти. Не знаю, что на меня нашло.

— Это уже неважно. Я пообещала себе, что больше никогда не окажусь в такой ситуации.

— Я тоже. Забавно, что некоторые люди ничему не учатся. Плохо, что у меня такая чуткая совесть и такая хорошая память, иначе я бы спал намного лучше.

— Я не живу для забвения, — сказала я. — И никогда не жила.

— А для чего ты живешь?

— Я изо всех сил пытаюсь в этом разобраться, но пока только путаюсь.

Он молчал. Было очень тихо, мне казалось, что я слышу, как тени расползаются по углам.

— Хотел бы я на тебе жениться. И я бы женился, ты знаешь. Не думаю, что на свете есть другая такая женщина. — Его голос стал низким, а затем затих.

В комнате снова стало спокойно, и я не могла этого выносить. По правде говоря, я много раз представляла себе это. Я придумала для нас место на карте, оазис, где мы будем писать и говорить о книгах, заниматься любовью, пить херес и спать под солнцем. Но это была лишь фантазия. А уж брак, о котором можно было бы лишь шептаться в темноте, был просто выдумкой, ведь он уже женат на другой. Все это было мечтой, миражом. Он принадлежал Паулине, а я никогда никому не принадлежала.

— Мне пора, — сказала я.

— Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь.

— Лучше бы не любила. — У меня сжалось горло от сдерживаемых слез. — Любовь ничего не меняет. Это не ответ и не какой-нибудь светящийся маяк, указывающий путь. Ничего подобного.

— Нет. Не маяк. Но что еще у нас осталось? — Он поцеловал меня, я не могла дышать.

«Ничего!» — хотелось крикнуть ему, но все и так уже было ясно.

Иногда единственный способ излечиться от боли — истязать себя еще больше. Последние несколько недель в Мадриде мы занимались любовью каждый день, иногда дважды в день, отчаянно пытаясь прикоснуться к тому, до чего никак не дотянуться. Его кровать была операционным столом, а занятия любовью — операцией на сердце. Это было ужасно. Все закончилось слишком быстро.

— Расскажи мне что-нибудь. — Я попросила шепотом, не глядя на него. Ночь стояла такая тихая, что было слышно, как кровь течет по жилам, как начинается и заканчивается каждый вдох. Стены над нашими головами словно образовывали раму картины. — Расскажи что угодно.

Опустив свою большую голову на смятую наволочку, он затих. А затем наконец сказал:

— Сегодня я думал о том, как было бы замечательно, если бы мы могли проснуться в Париже. — Его голос, казалось, терялся в глубине горла. Простыня была обернута вокруг груди. — Мы могли бы провести годы в тесной, но светлой квартирке в Сен-Жермене. Ноу нас никогда не будет Парижа. Не будет того, что должно быть.

— У нас не будет ни Ниццы, ни Санкт-Морица, — добавила я, понимая, о чем он. Это была игра на поражение. Мы разбрасывались нашим будущим. — Не будет и коктейлей с шампанским и кусочками розовых фруктов. Или Монако. У нас точно никогда не будет Монако.

— Или Кубы. Ты должна увидеть Гавану, разноцветные здания, Морро и Гольфстрим. Я бы показал тебе, как сделать настоящий дайкири с большим количеством лайма и без сахара. Мы бы провели всю ночь под пальмами на теплом ветру.

Я замолчала, глядя на высокий потолок, покрытый трещинами, которые с каждым днем становились все шире. Время на все оказывает влияние, так было всегда и так всегда будет. Бесконечно. Но мы сами бросили любовь в огонь, прежде чем пламя до нее добралось и поглотило.

— У нас никогда не будет дома с кучей книг и двумя удобными креслами рядышком, — добавил он.

— Мы не будем по утрам валяться в постели в пижамах. У нас не будет ничего, чем занимаются обычные счастливые люди. Даже времени, чтобы узнать все друг о друге. И детей.

— Иногда мне кажется, что мы уже прожили вместе целую жизнь. Потому что мы никогда этого не сделаем. Я не жду, что ты меня поймешь.

Но я понимала. Именно это я и чувствовала из-за всего происходящего вокруг. Испания сдавалась — и мы вместе с ней. Но поражение смешалось с мгновениями невероятного счастья, чувством, что тебя видят и понимают. Ты не потерян. Может быть, будущего нет, вообще никакого, и время сжалось в один незабываемый момент. Возможно, это единственная версия вечности, к которой стоит стремиться.

Что бы ни случилось дальше, Эрнест, Мадрид и эта ужасная, эта удивительная война слились воедино во мне, стали частью моей жизни.

Я не хотела удерживать их и не могла. Но все равно они принадлежали мне.

Теруэль был самой холодной провинцией в Испании — снег валил со всех сторон, а ветер завывал, как раненый зверь. Выглядывая из-за нагромождения валунов, холодных, как сталь, Эрнест вместе с Мэттьюсом и Делмером, пригнувшись, наблюдали за нападением лоялистов. Первой мишенью была Муэла — «Зуб» — неровный и странного вида холм за пределами деревни. Усыпанный минами и танковыми ловушками, он был окружен с флангов войсками националистов. Оставалось лишь надеяться, что ненадолго.