Цыганка (Авторский сборник) - Рубина Дина Ильинична - Страница 63

• Предыдущая
• 63/75
• Следующая

На самом деле это все то же: безупречные пропорции и великолепное чувство ритма в построении любого пространства обитания человека, будь то парковый комплекс с барочным дворцом или затрапезный бар на задворках Рыбачьего острова. То, чем в совершенстве владели итальянские садовники, архитекторы, художники и скульпторы. То, что с рождения, подозреваю я, заложено в каждом уроженце этой земли.

Спустя несколько дней обилие красоты и благородных пропорций в здешней природе и архитектуре не то чтобы утомляет, но приучает глаз к изысканию «избранных мест» из этого диалога Всевышнего с Италией.

И озеро Орта с городком на берегу и монастырем-орешком посреди воды — такое вот избранное место.

Городок Орто-Сан-Джулио весь слеплен из продольных и плоских, как блины, сланцевых черно-серых камней, как будто не строился он, а напластовывался из местной породы… Глубокие средневековые улицы прорезают гору, как морщины — лицо рудокопа, и сползаются к маленькой, замечательных пропорций, площади и ресторану у самой воды.

В ресторане мы пообедали, созерцая игрушку-островок и поджидая катер, который отвез бы нас к монастырю, а на одной из крутых, в гору, улиц наткнулись на очередного Франциска Ассизского: все те же воздетые худые руки, спутанные космы, истощенное аскезой бронзовое лицо…

Старинный монастырь молчальников-бенедиктинцев, собственно, и занимает весь островок.

Посетителям предлагается осмотр самой церкви, несколько сумрачной изнутри, со старыми полустертыми фресками, и короткая прогулка вокруг монастыря — по единственной открытой пешеходам улочке. Повсюду на этом куцем, но познавательном маршруте вас подкарауливают назидательные таблички, воспевающие — если уместно так выразиться именно здесь — безмолвие. «В молчании небес я обрел свое счастье…» «В тишине лесов я взывал к тебе, Господи, и возрадовался…» — в этом духе, столь же обнадеживающее и, боюсь, столь же безнадежное…

На одном из поворотов нашей поучительной прогулки я подняла голову и встретилась взглядом с пожилой монахиней в высоком окне одного из монастырских зданий. Очень симпатичная, с круглым опрятным лицом, она стояла, подняв руки, – видимо, собиралась прикрыть ставни. Я махнула ей и крикнула радостное «бонжорно!» — на которое она не могла ответить, лишь глазами улыбнулась, очень белой рукой потянув на себя тяжелый черный ставень…

Из-за пасмурного неба в этот день весь остров с монастырем, монахинями в черно-белых одеждах, с белыми лебедями на воде вокруг мокрого деревянного причала, остался в памяти таким вот приглушенным, размытым, как на старой открытке…

С высоты горы Сакрамонте монастырь на глади озера казался ракушкой на ладони и походил на макет, удивительно сочетаясь с группами деревянных крашеных скульптур в многочисленных часовнях Святой горы.

Скульптуры прославляли поэтапно всю жизнь того же святого Франциска, который — посреди всей этой немыслимой красоты — упорно призывал отказаться от мирских благ и любого имущества.

Признаться, его проповедь была мне глубоко чужда. Я человек вещный, с детства осязательно-восторженно принимаю мир человечества создающего… Наверное, поэтому, быстро и вежливо осмотрев все часовни Святой горы, долго стояла на вершине, любуясь островом-монастырем и, главное, той высотой, где сходилась дымка небесная с дымкой озерной, водяной, сливаясь с туманными парами зеленых гор вокруг озера Орта.

Когда вплетаешь Венецию в сердцевину странствия, заказывая комнату в пансионе, рассчитывая время прибытия поездов-самолетов, пытаясь втиснуть этот город в деловитый маршрут, как-то забываешь, что он — возможно, из-за водяной своей природы — всегда ускользает, уплывает, выпадает из образа всего путешествия, как слишком тяжелый камень выпадает из диадемы.

А появляется Венеция так.

Вначале едешь ты в поезде из Милана по равнине мимо каких-то производственных бетонных построек, мимо гаражей, парников и виноградников, мимо деревень и городков, загроможденных старыми вагонами на запасных путях железнодорожных станций, мимо пригородов с блочными пятиэтажками, вроде Местре… и даже предположить не можешь, на все это глядя, что через несколько минут оборвется унылая цепь настоящего времени и выплывет к ступеням вокзала планета Венеция…

Гигантская маска морского божества; морок, сон…

У нас были заказаны две ночи в довольно обшарпанном отеле на границе с Гетто. Я всегда бываю в тамошних местах, когда оказываюсь в Венеции. Прибредаю, как овца к шатрам пастухов.

А на сей раз, к тому же, мы решились на легкомысленную трату, давнюю нашу мечту — прокатиться на гондоле, взглянуть на Венецию споднизу — все же новый ракурс…

Белобрысый гондольер в тельняшке, с мятым перекрученным платком на кадыкастой шее, скучливо курил на мостике в Гетто. Безнадежно поджидал клиентов, облокотившись на перила и поплевывая в воду. Его весьма скромная гондола, привязанная к сине-белой полосатой свае, паслась в боковом канале. Мы сторговались на плохом английском, мгновенно съехав с восьмидесяти евро до сорока — в виртуозном мастерстве сбивания цен белобрысому было далеко до меня, выросшей на восточном базаре.

Он придержал свою качливую черную ладью, мы забрались, накренились, сели, выровнялись, и устремились вперед, разрезая канал надвое загнутым клювом…

Я так и думала, что позиция «взгляд снизу» дарит путешественника не только более интимными видами, но и более откровенными запахами: все было слишком близко, беспощадно близко: грязноватая вода, зеленые от водорослей сваи, лишайные своды низкого испода мостов над головой, сырой кирпич стен, пожираемых проказой «аква альта».

Мы молча сидели рядышком на скамье этой старой, с вытертым бархатом на креслах, многажды, надо полагать, перепроданной лодки. Она скользила и похожа была на конек, оброненный с ноги великана-конькобежца.

Гондольер клонился по сторонам, налегал на шест, тяжело, рывками дышал, временами покрикивал на поворотах: «Ои-и-и!»

— А он разве не должен петь «О solе mia»? – поинтересовался Борис.

• Предыдущая
• 63/75
• Следующая