Иль Догхр. Проклятие Эмира - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 1

Когда ОН появился, я посчитала это спасением, я ощутила себя в безопасности. Но ненадолго…Я видела, как Ахмад бросился вперед и буквально в прыжке поймал мою пулю плечом, а потом выхватил пистолет у Рамиля и хладнокровно выстрелил ему в лоб. Рамиль завалился на моего мужа, он подхватил его под руки и аккуратно опустил на пол гостиничного номера. Закрыл ему глаза. Какое-то время смотрел на труп своего сына. Его губы шевелились, но он молчал.

Я не знаю, о чем он думал в этот момент. Сейчас мне видна изуродованная часть его лица. И она жуткая, похожая на маску смерти. Рытвины ожогов, приподнятый уголок рта, опущенное веко, изувеченная бровь. Но, наверное, впервые это не показалось мне страшным…Страшно стало тогда, когда он бросился меня закрывать собой. Стало страшно, что Рамиль убьет его. А еще…мне не верилось, что кто-то совершил нечто подобное ради меня – рисковал своей собственной жизнью. Особенно он, тот, кто всем своим видом олицетворял смерть. Я бы его самого назвала смертью. Всегда во всем черном, никогда не улыбается, всегда злой взгляд или полный ненависти. Голос такой, что мороз пробирает по коже. Но этот человек спас меня…И я не знаю, зачем он это сделал.

Ахмад повернулся ко мне, поднял с пола. Он всматривался в мое лицо, в мои глаза, и его собственные были полны жгучей тьмы, к которой я уже привыкла, тьмы, которая наполняла его душу и его сердце, но которой я больше не боялась. А зря. Я только коснулась этой тьмы, я только окунула в нее кончики пальцев, а впереди еще полное погружение, и кто знает, не сожрет ли меня в этом мраке его голодный и жаждущий крови зверь.

Потом эмир надел на меня свой пиджак, поднял на руки и вынес на улицу. Несколько часов мы ехали в машине, и когда я прижалась к его плечу, пряча свое лицо, он не оттолкнул меня, но и не обнял. Мой муж продолжал смотреть вперед перед собой. Нет, его руки не дрожали, они спокойно лежали у него на коленях. Только сейчас я заметила, что все костяшки пальцев сбиты и покрылись кровавыми корками. Захотелось коснуться его руки. Но я не посмела.

Я не знала, о чем он думает и почему молчит, и те мгновения, когда я решила, что теперь мне ничего не угрожает, окончились ровно тогда, когда я переступила порог нашей спальни. От ужаса у меня все похолодело внутри – я увидела веревку, перекинутую через балку под потолком. Раньше этой балки не было. Значит он отдал приказ, чтобы ее установили. Виселицу. Для меня. Я поняла это по его взгляду из-под черных густых бровей. Взгляду, которым он смотрел на меня, пока я стояла на пороге и с ужасом смотрела на место казни.

Боже, что должно происходить в твоей голове, если ты стоишь и сам своими руками мастеришь виселицу для той, кого ты назвал своей женой. Мастеришь ее прямо в своей спальне. Что с тобой сделали? Кто с тобой это сделал? Кто превратил тебя в чудовище, Ахмад? Кто сожрал твою душу и разорвал сердце? Ведь его у тебя больше нет. Я готова была узнать эту тайну. Я хотела ее узнать. Потому что такими не рождаются. Господь Бог создает нас всех равными, создает нас изначально хорошими, открытыми, безгрешными и невинными.

Сколько боли и ужасов нужно вынести, чтобы наполниться ими настолько…чтобы начать нести и сеять вокруг себя смерть с таким равнодушным спокойствием. Значит я умру прямо здесь? В этой спальне? Там, где… где он лишил меня невинности и сделал своей женщиной? За этим Ахмад привез меня сюда?

Эмир повернулся ко мне и тихо сказал.

– Становись на стул, надевай на шею петлю. Пришло время исповедоваться, или как у вас, православных это называется! Исповедаться и умереть!

– Я больше не православная!

Сказала гордо и посмотрела с вызовом ему в глаза. Удивление, интерес, но не более. Все это тонет в диком мраке.

– Да? Почему я об этом не знаю?

– Я не успела сказать…

– Тем хуже для тебя. Прелюбодействующая мусульманка будет покарана еще строже. Так что скажи спасибо, что все остается в стенах этой комнаты, а могло бы быть и хуже.

– Меня бы закидали камнями?

– Ооо, я вижу, ты хорошо осведомлена. А теперь встань на стул и надень петлю на шею.

Я подошла к стулу, залезла на него, встала во весь рост, подняла голову и посмотрела на веревку. Она раскачивалась под потолком с жуткой петлей на конце.

– Надевай.

Дрожащими руками надела на шею петлю, судорожно хватая воздух пересохшими губами. Смотрю ему в глаза и вижу, как они вспыхивают. Ему нравится то, что он видит, и в тот же момент это какое-то отчаянно мрачное наслаждение.

– Ты…ты спас меня от пули Рамиля…ты был ранен. Зачем?

– Как зачем? Чтобы убить тебя самому! Рассказывай! Все! По очереди! Но учти, любая фальшь, ложь, что-либо, что мне не понравится, и выбью, на хрен, стул из-под твоих ног, поняла?

Кивнула, сжимая руки в кулаки и понимая, что это, и правда, моя последняя исповедь. И, скорее всего, я не смогу угодить ему и умру прямо здесь и сейчас жуткой смертью…Хотя, он прав – быть забитой камнями намного хуже.

Сегодня все изменится…

– Все эти дни я… я учила твой язык. А двумя неделями раньше я приняла ислам. Когда ты сказал, что я никогда не стану тебе настоящей женой.

– Именно поэтому ты сбежала с моим сыном?

Его губы исказил оскал, и он сделал несколько шагов ко мне. Стал напротив. Ахмад настолько высок, что, даже стоя на стуле, я ненамного выше его. Всего лишь на полголовы.

– Я…хотела видеть свою маму. Она написала смску на сотовый Рамиля. Написала, что она умирает и хочет видеть меня. Ты бы не пустил!

– А ты попросила?

Спросил с некоей горечью и провел руками по моим распущенным волосам, словно лаская, но в то же время делая это хаотично и грубо. Без всякой нежности. Мне кажется, он априори на нее не способен. Вдруг дернул сзади за петлю, и она затянулась на моей шее, заставив схватить воздух и замереть от страха. По всему моему телу прошла волна ужаса и задрожали колени.

– Один раз я просила, и ты сказал нет.

– Тебе не говорили, что пытаться стоит несколько раз? Или ты всегда сдаешься без боя?

– Я не привыкла воевать…я не хотела воевать с тобой.

– Ты предпочла сбежать с моим сыном, с тем, кого всегда любила, с тем, кому собралась отдаться в номере мотеля, и тут неожиданно появился я!

– Нет! – закричала и почувствовала, как сильнее сдавила горло веревка. – Нет! Он напал на меня! Я ему поверила…поверила, что он мне поможет, а он напал!

– Ты говорила, что любишь его…

– Это было до того, как я полюбила тебя!

Да! Это было ложью! Я выпалила ее из-за дикого страха быть казненной, из-за ужаса, который обуял меня в этот момент. Ощутила, как стул вылетел из-под моих ног…

Я ей не поверил. Никогда в моей жизни никто не говорил мне о любви. Я это слово и вслух никогда не произносил. Со всей силы ударил по стулу и правой рукой поймал девушку за талию, удерживая на весу, чтобы веревка не удушила. Она успела закричать, но тут же замерла в моих руках. Потому что одной держу, другой медленно волосы убираю с ее лица.

Отпущу и…задохнется на моих глазах, а пока держу – и она живет. И это осознание своей власти дает адские силы не отпустить. Потому что не верю, потому что знаю всем своим сознанием – лжет. Но сердце уже заходится от ее слов, дрожит, дергается и кровоточит. Словно на лед налили кипяток, и это ощущение, когда отмороженная плоть постепенно отогревается. Боль адская…но такая благодатная. Еще…еще тепла. Я так хочу отогреться…Аллаена, Вика…как же я хочу отогреться, как же я хочу узнать, что это такое – не слепнуть от мрака.

– Повтори…, – хочу слышать этот обман еще раз, хочу впитать его каждой молекулой, каждой порой своего замороженного, изувеченного тела. Своим разумом, который орет мне о лжи, но я душу этот голос всеми силами.

– Я…люблю…тебя…

– Лжешь?

Закрыла глаза, молчит. Только по щекам слезы катятся. Наклонился и языком подцепил слезу, повел по щеке вверх, слизывая, наслаждаясь ее горечью и чувствуя, как тело уже дрожит от похоти, как ее близость будит во мне изголодавшегося, бешеного зверя. И это ощущение, что она в моей полной власти на волосок от смерти, сводит с ума. Одной рукой держу, другой лицо обхватил, чтобы в глаза смотреть, чтобы видеть, как ее веки медленно приоткрылись, как пушистые мокрые ресницы взметнулись вверх, открывая залитое дождем синее небо. Открывая для меня мою персональную бездну. Приподнял за ягодицы, заставляя обхватить себя ногами, задирая платье, срывая трусики, быстро высвобождая адски ноющий член и с диким рыком насаживая ее на него. От резкого ощущения обхватившей стояк шелковистой тесноты заорал матом. Моя! Она принадлежит мне! Каждая клетка ее тела! Все мое! Никто и никогда не отберет! Я скорее убью ее, чем отдам!