Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 59

• Предыдущая
• 59/108
• Следующая

– Негоже тревожить, пусть милуется.

Дмитрий давал себе короткий отдых и вновь любился с Настасьей. Страсть в нем вспыхивала тотчас, как только он видел ее юное лицо, чувствовал под своими пальцами ее ровную гладкую кожу. И она с закрытыми глазами благодарно отдавалась княжеской ласке. Ему хотелось ласкать ее бесконечно, утомить в своих объятиях, прижаться губами к ее груди, но вместо этого он слегка тронул ее рукой и сказал:

– Подымайся, краса… Супружница моя с богомолья в спальню должна прийти. Хочешь у меня комнатной девкой быть? Постель тебе разрешу мне стелить.

Настя уже открыла глаза и, не стыдясь, отвечала:

– Хочу. Рядом с тобой хочу быть!

«Эх, ежели женка была бы поласковее да такая же щедрая на любовь, как этот несмышленыш», – подумалось Шемяке. И он вдруг испытал к ней чувство, похожее на нежность:

– Ладно, поди во двор. В пристрое жить станешь.

Ачисан в сопровождении свиты уверенно пересек княжеский двор и взошел на красное крыльцо. Его приход был неожиданным для Шемяки, который ожидал мурзу только в полдень на следующий день. Князь не знал, что Ачисан, промучившись ночь от бессонницы, велел собираться в путь и уже к утру был в Угличе. Может быть, поэтому красное крыльцо оставалось пустым. Никто не встречал посла казанского хана с караваем хлеба, не гнули бояре шеи в сенях, выказывая тем самым свое почтение, не бегали по горницам озороватые девки, а по углам был сложен мусор.

Стража, стоявшая у крыльца, недоуменно переглянулась, а потом один из них, выставив вперед бердыш, уверенно пробасил:

– Не велено беспокоить, мурза… как там тебя? Князь почивать изволит.

– А ну пошел прочь! – раздался за спиной рынды властный голос, и на крыльцо выступил Дмитрий Юрьевич. – Кто так гостя встречает?! Ачисан, дорогой, друг мой любезный, проходи! Рад тебя видеть! Какой большой гость в Углич пожаловал! Чего стоишь?! – прикрикнул князь на оторопевшего стража, застывшего с бердышом на плече. – Шкуру медвежью под ноги князю! Негоже, чтобы такой большой гость свои ичиги о нашу дворовую грязь марал!

Молодец расторопно скрылся в тереме и скоро выбежал оттуда с огромной рыжей шкурой.

– Ступай, мурза! – бросил он ее под ноги Ачисану.

Голова зверя, как живая: пасть оскалена, глаза-угольки злобно поглядывают на мурзу. Ачисан не спешил делать первый шаг. Русь – тот же медведь, повержена и сейчас лежит у ног хана, и пасть у нее так же раскрыта. Может быть, для того, чтобы ухватить покрепче! Мурза после некоторого раздумья ступил ичигами на мягкую шерсть зверя. Не укусил, только голова медведя, словно от явного неудовольствия, качнулась.

– Проходи, проходи, мурза! Самым дорогим гостем будешь.

Ачисан уверенно вошел в хоромы князя.

– И ни слова о делах. Сначала я тебя накормлю, потом напою, потом девки мои для тебя спляшут. А может, ты развлечься желаешь? – лукаво подмигнул Дмитрий мурзе. – Так мы мигом! Я ведь не забыл, как ты меня в Орде принимал.

Это было год назад, Шемяка, не спросясь дозволения московского князя, выехал в Казань, где был принят Улу-Мухаммедом. Вот тогда и сошелся с Ачисаном, а в знак особого расположения мурза разрешил гостю пользоваться гаремом.

– А хочешь, Ачисан, мы тебя здесь оженим? – весело продолжал князь. – Детишек заведешь. Земли мы тебе дадим. Вон какие у нас просторы!

Но мурза повернулся и сказал:

– У Казани земли большие. Москва теперь улус хана.

Запнулся Дмитрий Юрьевич и, зыркнув зло на рынд, гаркнул:

– Ну чего стоите, рты пораззявили?! Кличьте дворовых девок, пусть столы наряжают!

Угощение было богатым. Мурза, охмелевший от обильного питья, облокотился на мягкие подушки, а девки, признав в молодом ордынце важного гостя, хихикали, прикрывая ладошками рот.

Дмитрий Шемяка, разомлев от выпитой медовухи, обнимал плечи Ачисана и хмельным голосом говорил:

– Выбирай девку, мурза! Выбирай быстрее! Ничего для гостя не пожалею?

– Вон ту! – ткнул пальцем Ачисан в Настю, которая расставляла блюда с мясом.

Поперхнулся князь, словно проглотил большой кусок, который так и остался в глотке, но через миг, уже совладев с собой, решил:

– Хорошо, Ачисан! Быть по-твоему. Девку в твои покои пошлю.

Желание князя Настя приняла покорно, так безропотно собака сносит побои хозяина.

– На любовь не скупись, – напоследок напутствовал Дмитрий. – Мурза – нужный для меня человек. От него зависит и великое московское княжение. А ежели что… не обижу!

Настасья, сняв перед дверью мурзы кокошник, простоволосая и босая, вошла в покои. Дмитрий перекрестился и сказал в раздумье:

– Прости мой окаянный грех, Господь, что девку на поругание ордынцу отдаю. Для великого княжения это надобно.

Мурза Ачисан гостил у князя недолго. Шемяка был неистощим: он устраивал для гостя всевозможные игрища, таскал с собой на соколиную охоту. Особенно по душе пришлась Ачисану забава с медведями, когда рассерженного зверя выпускали во двор с ловчими, вооруженными одними ножами. Мурза визжал от удовольствия, когда зверь подминал под себя то одного, то другого охотника, норовил порвать сеть, отделявшую его от крикливой толпы.

– Медведей-то где ловите? – спрашивал мурза. – В Казань приеду, такую забаву устрою.

– В медвежьих местах кадки с медовухой выставляем, – рассказывал князь. – Зверь как налакается, так тут же спать ложится, ловчие его стерегут, а потом к терему на цепях ведут. А уже затем и к забавам готовят, – похвастался Дмитрий.

Вдруг лицо мурзы выразило озабоченность, и князь догадался, что сейчас Ачисан забыл о девках, которых бояре с избытком приводили в его покои, забыл и о медвежьих забавах. Шемяка догадался: разговор сейчас пойдет о главном, из-за чего и прибыл ханский посол.

– Казанский хан, великий Улу-Мухаммед, желает видеть тебя великим князем, – наконец произнес он.

Шемяка ничем не выдал своего волнения. Кажись, свершилось, вот он и великий стол! Только где теперь быть первому граду? Москва-то после пожара совсем обветшала. А может быть, в Угличе? Пригласить мастеровых из Пскова и Великого Новгорода, пусть выстроят мурованный дворец, стены вокруг детинца каменные поставят.

Мурза внимательно посмотрел на князя, ожидая увидеть в его лице перемену, и, заметив легкий румянец на скулах, с улыбкой продолжал:

– Но взамен ты должен будешь чтить Улу-Мухаммеда, казанского хана, как своего господина. И платить ему дань, как это было заведено еще при Золотой Орде.

– Согласен, – прохрипел Шемяка. Во рту сделалось совсем сухо, и он, прикрикнув на девку, проходившую мимо, потребовал: – Вина подай! – И, когда девка протянула ему кувшин, полный до самых краев, прильнул губами и долго не мог оторваться. А потом, бесстыдно хлопнув ее по пышному заду, отправил прочь: – Крепкое вино. Ладно, ступай, толстозадая! – И, повернувшись к мурзе, добродушно оскалился в улыбке: – Да я для Улу-Мухаммеда все, что угодно, сделаю, только бы он не отступился от своих милостей! Ты, мурза, шепни своему хану, пусть придушит моего братца Василия где-нибудь у себя в темном углу. – Мурза поднял на князя удивленные глаза, и Шемяка, догадавшись, что хватил лишку, добавил: – Сделали бы так, чтобы он на Москву не вернулся. Не было на Руси такого позора, чтобы великие московские князья в полоне томились.

Улу-Мухаммед смелый хан, но разве он посмеет отважиться лишить жизни Василия Васильевича? Если случится это, то забудутся на время на Руси прежние обиды, объединятся князья перед лицом общей беды, и кто знает, сумеет ли выстоять казанский хан.

Взгляды мурзы и князя встретились, каждый из них в эту минуту подумал об одном, и, стараясь сгладить собственную неловкость, Шемяка продолжал все так же заговорщицки:

– Ачисан, но ведь великий князь и в дороге помереть может… Скажем, хворь на него какая-нибудь нападет. А то запрятали бы его подалее да стерегли бы! Пока жив будет Васька, смута не иссякнет. И татар он не любит. Вспомни же, мурза, как Улу-Мухаммед просил приюта у Василия, когда был изгнан братьями? И что же ответил московский князь? Стал травить его по степи дружинами, как бездомного и безродного! А если бы хан ему в руки попался, думаешь, пожалел бы? Шкуру бы снял с живого!

• Предыдущая
• 59/108
• Следующая