Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 83

• Предыдущая
• 83/108
• Следующая

Тихо было в Вологде. Прохладно. Только иногда эту тишь вдруг нарушал колокольный звон. Это значило, что в Вологду к Василию на службу ехал еще один знатный боярин. Так князь Вологодский отмечал победу над московским князем Дмитрием Юрьевичем, прозванным в народе Шемякой.

Василий Васильевич часто уходил на соколиный двор. Он мог подолгу сидеть здесь, слушая ровное клекотание гордых птиц. Конечно, он не выезжал теперь на соколиную охоту, как это бывало раньше, не мог порадовать себя метким выстрелом – глазницы князя были пусты. Но руки его оставались по-прежнему крепкими и помнили тепло убитой дичи. Василий просил принести ему сокола и, запустив обрубки пальцев в мягкий пух, ласкал птицу, как если бы это была желанная женщина.

Но однажды, придя на соколиный двор, Василий распорядился:

– Отпустить птиц на волю.

– Всех?! – в ужасе переспросил старший сокольничий, уставившись на ссутулившуюся фигуру князя, застывшую в дверном проеме.

– Всех! – коротко отвечал Василий. – Теперь я знаю, что такое неволя. В татарском плену повольнее себя чувствовал, нежели в братовой отчине.

Сокольничие вынесли соколов во двор, поснимали с голов колпаки и замахали руками. Птицы ошалели от обилия света. Хищно вращали маленькими головками, а потом нехотя взмывали в воздух, явно не спешили расставаться с неволей. Василий слышал тяжелое хлопанье крыльев, которое постепенно стихало, растворяясь в воздухе. Соколы летали над полем, как и прежде, в надежде отыскать спрятавшуюся добычу. Но дворы были пусты. Птицы лениво помахивали крыльями, совершая над кремлем круг за кругом, а потом, уверовав в окончательное освобождение, улетели в лес.

– Все ли соколы улетели? – спросил Василий.

– Нет, государь, один все еще кружит.

– Это Монах? – спросил князь.

– Он самый, государь, словно и не хочет с тобой расставаться.

Этого сокола прозвали Монахом за темные перья у самой головы, которые делали его похожим на чернеца. Монахом птица было прозвана еще и потому, что, подобно чернецам, держалась в стороне от самок. Откроет Монах клюв, поднимет угрожающе крылья, самочка и отодвинется. Сокольничих он тоже не жаловал: кого в руку клюнет, кому лицо когтями раздерет. Только князя Василия он выделял среди прочих, позволял ему теребить ухоженные перья и осторожно, опасаясь изодрать ладонь, принимал мясо из его рук.

– Снижается, кажись, – зорко вглядывался в небо сокольничий.

Сокол шевельнул крылом, завалился набок и полетел вниз. Василий Васильевич услышал над собой хлопанье крыльев, почувствовал, как ветер остудил ему лицо, и в следующую секунду Монах сел князю на плечо.

– Ишь ты как вцепился, – заворчал князь, – словно потерять боится. – Он подставил руку, и сокол охотно перебрался на кожаную рукавицу. – Что ж, видно, и для птицы свобода неволей может быть. Эй, сокольничий, отведи меня в терем, а для Монаха клетку подготовь. Я его у себя оставлю.

Василий Васильевич затосковал в Вологде: неделя прошла, а он уже места себе не находит. И не то чтобы его не приняли горожане, наоборот, великого князя замечают издалека и, зная про его слепоту, кричат:

– Здравствуй, государь Василий Васильевич!

Просто великому князю захотелось помолиться в тишине, спрятавшись от посторонних глаз.

Он решил ехать в Кирилло-Белозерский монастырь, где игуменом был отец Трифон. Помолиться да еще милостыню раздать.

Отец Трифон снискал себе славу настоятеля строгого. Порядки в Кирилло-Белозерском монастыре отличались особой суровостью. Там что ни монах, то схимник. Обитель жила богато, принимая подношения от бояр и князей, расширяя свои земли, которые по просторам немногим уступали вотчинам иных князей. На монастырских землях работали десятки тысяч крестьян, пополняя зерном подвалы монастыря, на пастбищах паслись табуны лошадей, овец и коров, которым не было счета. В стольный город крестьяне монастыря свозили масло, сметану, молоко.

И, зная про богатство Белозерского монастыря, Василий всякий раз удивлялся аскетизму монахов, которым на день хватало краюхи хлеба и ковша воды.

На вопрос Василия, а не чрезмерно ли скромно братия живет, отец Трифон искренне удивлялся:

– А разве счастье в питье и еде? Тело тлен, а душа вечна! Вот о чистоте души мы и печемся, да еще о грешных молимся. Спастись им помогаем.

В округе не помнили случая, чтобы монахи отказали в милости просящему. Никто не уходил с монастырского двора, не отобедав и не испив кислого квасу. А в голодный год, когда ураган, как налетевший татарин, побил покосы, разметал по полю сжатую рожь, на монастырском дворе кормились одновременно до нескольких тысяч крестьян. И когда братия зароптала, увидев, что доедают последнее, и просила игумена прогнать нахлебников со двора, отец Трифон осерчал, урезал себе дневную долю хлеба и чем мог делился с нищими.

Вот к нему-то и направился Василий Васильевич.

Уже на подходе к монастырю услышал князь колокольный звон Кирилло-Белозерской обители. Василий встрепенулся и спросил у бояр:

– Кого же так величают?

– Тебя, государь.

Отвык от чести великий князь. Замолчал.

Дорога проходила через село, и толпы крестьян встречали князя.

– Батюшка наш едет! Батюшка! – раздавалось справа и слева.

Василий велел попридержать лошадей, вышел навстречу крестьянам и, не пряча обезображенного лица, заговорил:

– Да какой же я для вас батюшка? Двор мой – вологодский удел! Батюшка для вас Дмитрий Юрьевич!

– Ты был для нас государем Московским, ты им и остаешься, – услышал Василий в ответ.

Повернулся вологодский князь, словно хотел увидеть говорившего. Да где там. Мрак один! И потихоньку, поддерживаемый боярами под руки, снова сел в возок.

В воротах монастыря Василия встречал игумен Трифон.

– Здравствуй, государь Московский, – прижал к груди Василия Васильевича старик.

Князь Василий обнял игумена.

– И ты о том же, отец Трифон? Ведь есть у нас московский государь Дмитрий Юрьевич.

– Ты для меня всегда был московским государем, им и останешься. Когда ты еще мальцом был и в Золотую Орду ехал великое княжение просить, я знал, что Господь на твоей стороне окажется. Молился я за тебя, Василий, и братии своей молиться наказывал. Вот и дошли наши усердия до ушей Господа. Мы и сейчас молиться будем, вот московский стол к тебе и вернется.

– Не за тем я сюда прибыл, святой отец… Братию накормить должен и милостыню раздать, – сказал Василий Васильевич и сам поверил в это.

– Ладно, государь, не будем об этом говорить прямо с порога. Сначала в баньку сходишь, накормим тебя, пиво отведаешь, а потом о делах поговорим.

Весть о том, что в Кирилло-Белозерский монастырь прибыл Василий Васильевич, сразу перекатилась через монастырские стены и быстрой волной разбежалась во все стороны. К монастырю приходили люди и подолгу стояли в надежде увидеть князя. На Руси путь к святости лежит через страдания, и слепой князь стал ближе и понятнее не только чернецам, приютившим его в своих стенах, но и крестьянам.

В Белозерский монастырь прибывали бояре. Они покидали Дмитрия Юрьевича и князя Можайского Ивана Андреевича и со всем скарбом и с чадами спешили в услужение к Василию. Монастырь грозил превратиться в город, тесно в нем становилось от людского скопления.

Отец Трифон, оставаясь наедине с Василием, говорил:

– Смотри, князь, как народ тебя почитает, со всей Руси к тебе тянутся. Вчерась от Ивана Можайского еще трое бояр пришло. Я уж им запретил в монастыре жить, и так там народу полно. Так знаешь, что они ответили?

– Что же, святой отец?

– Что им и не надобно. Будут, дескать, свои хоромы возводить, только чтобы подле тебя быть!

Прозорлив был игумен и говорил так, как того хотелось князю. Ведь не только милостыней своей хотел наградить братию, но и дожидался признания самого уважаемого старца.

Трифон меж тем продолжал:

– Я и в другие монастыри чернецов с вестию разослал, чтобы почитали тебя, Василия, как своего господина.

• Предыдущая
• 83/108
• Следующая