КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 112
- Предыдущая
- 112/143
- Следующая
Заявление архитектора Хачапурова, неизвестно откуда взявшегося, вынуждало в эти сомнения поверить. Раньше этот Хачапуров возводил страусиные фермы в Калмыкии и стометровые памятники упокоенным разносчикам птичьего гриппа. Теперь должен будет утвержден хачапуровский проект подземной улицы от Камергерского переулка до Пушкинской площади. Там будут магазины в три этажа, казино, салоны по продаже персидских ковров и вигвамов любых индейских племен со скальпами на заборах, римские катакомбы, соловьиные рощи, пещерные храмы всех конфессий и сект и прочие увеселительные заведения. По приезде в Москву Хачапуров был расстроен видом и нищетой столичных студентов, вынужденных на Тверском бульваре, взгромоздив ноги на сиденья скамеек, пить пиво и сосать леденцы под дождем и снегом. Теперь прямо под памятником незабвенному поэту молодым людям будут предоставлены теплые и фешенебельные рестораны. Из газетных и ТВ-сообщений следовало, что несмотря на протесты старомодных и отдельных московских будораг, проект Хачапурова утвердят и инвестируют, спуск же в подземный парадиз со стороны Камергерского переулка будет осуществляться именно на месте бывшего дома номер три.
Зачем же, граждане, при этом держать Государственную комиссию по выяснению отсутствия? Незачем. А как же быть, скажете вы, с людьми, входившими с билетами на вечерние спектакли под серую птицу и «Волну» Голубкиной? А это их дело, и вовсе не государства.
Несколько взбодрила меня встреча с водилой-бомбилой Василием Фонаревым. Новый Елисей он теперь презирал. А за бутылями для стервы-полковника курсировал в боковые переулки. «Как это нет комиссии? - удивился Васек. - Во всю трудится и шурует! Но втихаря. Потому как ей поручены (выговорено после паузы и шепотом) не только здание и керосиновая бочка, но и дела посущественнее…» И был приложен Васьком палец к губам. Выяснилось, что поводом для этих суждений стали встречи Васька с Сергеем Максимовичем Прокопьевым, так уважительно был назван бомбилой пружинных дел мастер. Так вот (все шепотом и с оглядками, стояли мы у стекол «Арагви»), Прокопьев со своим государственным мандатом эксперта то и дело выезжает в путешествия и что-то там исследует. Возвращается он, правда, с печалью в глазах. А чему у нас радоваться-то? И этот пружинных дел мастер стал совсем другим. Был какой-то мягкотелый, добродушный, робкий, а теперь осунулся, будто задубел, взгляд имеет орлиный, ну или ястребиный, и вообще он чистый Джеймс Бонд, неизвестно, что у него под пальто или в портфеле. Посмотришь на него и сразу почуешь - тут государственная тайна… А знаменитый (это опять после паузы и уж совсем конспиративным шепотом) Сева Альбетов? Он что, зря, что ли, прикинулся застреленным и зарезанным, а потом нанимал кита? Говорят, будто он что-то привез в чреве кита, мол, контрабанду какую-то. А может, это и не контрабанда, а специальное оборудование неземного происхождения. Тут глаза Фонарева загорелись. Я хотел было поинтересоваться, не залетали ли на днях Василию в форточку гуманоиды и не намекнули ли они ему о силах специального оборудования из чрева кита, но сдержал себя. А вот возникший в разговоре Сева Альбетов давал повод спросить о чудесах в квартире соседки Василия Олёны Павлыш и о ходе известного нам следствия. Тут Василий будто бы перепугался. Или испытал ужас. Мечтательный огонь исчез из его глаз. «Тише, тише, - прошептал он. - Там все было неспроста! Там уж совсем глубокая государственная тайна… Для нас недоступная… Я подписку давал… Но разберутся… Хотя и не обо всем объявят… И гуманоиды не зря прилетают к нам, в Камергерский… Хотя, конечно, их первым делом притягивает моя стерва, полковник…»
И он, видимо, вспомнив о пустоте матерчатой сумки, Столешниковым переулком отправился на Петровку добывать необходимый для стервы-полковника энергетический продукт.
– Да, - он обернулся, - Дашка-то так и не объявилась. Вы про нее что-нибудь слышали?
– Нет, - сказал я.
И потихоньку стал спускаться к Камергерскому переулку. Что значит спускаться, скажете вы, какие такие могут быть на Тверской спуски и подъемы? А вот есть и спуски, и подъемы. Там, где нынче восседает на лошади князь с длинной рукой, дотянувшейся и до Киева, был в его пору один из московских холмов с крутизной восточного склона к реке Неглинной, как раз по линии Столешникова переулка, и более пологим южным спуском к той же Неглинке, за которой и стоит Кремль. Впрочем, холм временем примят, а ощутить, что к нему от Манежа существует подъем могут лишь люди в возрасте и с хворями в пояснице и ногах.
На этот раз на углу Камергерского меня поджидал пышноусый крепыш, по версии кассирши Людмилы Васильевны, некогда пан Пилсудский, потом барон Маннергейм, а для меня Гном Центрального Телеграфа Арсений Линикк.
Поздоровались.
– Ну что, созрели? - спросил Линикк.
– Созрел, - кивнул я.
– Ну и хорошо. Значит, следует посетить.
Мы прошли мимо пустоты, и я к удивлению ничего горестного не почувствовал, пустота и пустота, мало ли пустот в нашей жизни! К тому же через год, через два и пустоты не будет, а эскалаторы архитектора Хачапурова повезут москвичей и гостей столицы в подземную сказку с магазинами персидских ковров и индейских вигвамов, с пещерами сект, с фешенебельными ресторанами для услаждений мерзнущих пока на бульварных скамейках студентов. А вдруг и Антону Павловичу предложат перейти из своего угла через переулок и постоять в раздумьях на пространстве пустоты, а в освобожденном Антоном Павловичем углу возобновят свою службу общественные туалеты. Впрочем, насчет туалетов я зарвался.
На подходе к гнусному ресторану «In» Линикк поинтересовался: помню ли я правила открывания Двери в Щель. Я помнил. И Дверь впустила нас. Никаких световых эффектов нынче не наблюдалось. Закусочная была светла как закусочная. Зато наблюдались пространственные и временные эффекты. Но это выяснилось позже.
А теперь первым делом мы с Линикком подошли к буфетной стойке и к кассе. С кассиршей Людмилой Васильевной расцеловались. Работала она нынче у метро «Коломенская», но сиживать у бывалого аппарата в Камергерском считала делом обязательным. Кстати, на боку кассы по-прежнему черным по белому утверждалось: «Касса работает в настоящем режиме цен». А вот Даша у пивного крана не стояла. Напитки и закуски выдавала барышня-чернушка, стриженная под мальчика, годов эдак тридцати пяти. «Соня, - шепнула нам кассирша, - она у нас служила лет пятнадцать назад, помните, небось?» Гном Телеграфа помнил, я - нет. А громко Людмила Васильевна сказала:
– Дашка-то наша все еще в отсутствии.
Слова кассирши будто бы были подобраны с намеком. Дом номер три находился в отсутствии, а поисками его с мандатом в руках занимался пружинных дел мастер. Пояснений, правда, никаких не последовало. Нас с Линикком Людмила Васильевна озадачила, при этом печальных интонаций в ее сообщении мы не услышали. А ведь могла и слезу пролить.
Барышня Соня приняла наши заказы, касса выбила чеки, и мы с подносами направились к привычному столику поблизости от кассы, пока никем не занятому.
– Хороша картошка-то горячая, - выразил я одобрение, - да с лучком и с укропчиком, да с селедочкой!
– Дома отваривала! - обрадовалась Людмила Васильевна. - К водке в самый раз!
– А водка не немировская? - поинтересовался Линикк.
– Нет. Из Черноголовки.
– Вот и хорошо, - сказал Линикк, усы его уже были омочены пивом. - А то в немировской березовые почки какие-то странные и липовые цветы не те.
Пространственные и временные эффекты, о коих я сообщил, заключались вот в чем. Столиков в закусочной было теперь не семь, а куда больше - десятки их, а может, и вся сотня. При этом стены заведения как будто бы с прилежанием стояли на местах, отведенных им архитектором, не раздвигались, и пол не уподоблялся театральной сцене и не проявлял желания вращаться. То есть я никаких вращений не ощущал. Тем не менее нашим с Линикком взглядам будто после подъема сценических задников или завес открывались отдаленные пространства со множеством получавших удовольствие людей. Не все они приближались с заказами к Людмиле Васильевне с Соней, и можно было предположить, что и в глубинах Щели имелись свои кассы и барные стойки. Ближайшие к нам столики то и дело с очевидностью менялись, словно откуда-то приплывали и в скором времени уплывали. Столики-то были одинаковые, но люди оказывались рядом с нами разные, иные и знакомые, и мы приветствовали их словами и поднятием пивных кружек. И еще: их костюмы, прически, парики и украшения, не сомневаюсь, порадовали бы историков искусства. Я сразу вспомнил об Александре Михайловиче Мельникове. Вот кто мог здесь усладить себя беседами и пополнить яхонтами исторических сведений свое фамильное Древо! Но нигде и никого не оживлял своим присутствием маэстро Мельников. Даже там, где мною был замечен пунша пламень голубой, не блистал остроумием Александр Михайлович. Странно… Странно и то, что не явился откушать солянку (а в ней нынче плавали меж ломтиков очищенного от кожуры лимона, кусочков мяса, почек, ветчины - и каперсы) пружинных дел мастер Сергей Максимович Прокопьев.
- Предыдущая
- 112/143
- Следующая
