КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 126
- Предыдущая
- 126/143
- Следующая
А Соломатин помнил, как он сидел за столиком с Баскаковой, как получил приглашение коснуться перстней Татьяны Игоревны, как его пальцы накрыла ладонь меховщицы, как случилось перетекание токов и как он мгновенно превратился в того самого настоящего мужика, якобы вызвавшего у кого-то уважение в Селезневских банях. Искушение. Соблазн. Да, искушение. Да, соблазн. И что? И ему самому было интересно испытать, каким может сложиться неожиданный вариант событий. Но похоже, что и не одному ему. А и Лизаньке, любящей, отдохнув в спокойном развитии жизни, бросаться в дела рисковые. И наверняка Папику, несомненно игроку на житейских скачках. Да и Татьяне Игоревне, женщине страстной не только в лирических приключениях, но и в добываниях выгод и привилегий, возможно, собравшейся действовать поверх его, Соломатина, судьбы в каком-нибудь сражении капиталов, ее, предположим, и Папика, имея при этом Соломатина средством для проведения интриг и удовлетворения потребностей организма. Иным из подобных Баскаковой дам и мужики не надобны, обходятся механическими приспособлениями, купленными в секс-шопах. И быстрее, и гигиеничнее. Соломатин знал таких баб. Но Мадам Рухлядь явно были необходимы и светская жизнь, и живой подсобный мужик.
Такая складывалась в истории Соломатина и Елизаветы Летуновой комбинация. И решительных протестов она вроде ни у кого из них не вызывала. Ну погрозила Лизанька кулаком. И отъехала в Лондон. А там посмотрим, что из этого всего выйдет…
Но чтобы что-то вышло, на что потом бы пришлось посмотреть, нельзя было сидеть сиднем. Обещание более на тусовки не ходить, к Мадам Рухлядь не приближаться, Соломатин с легкостью отменил. Ну стрекозел он теперь, ну содержант. Таким он и нравился и вечерним своим знакомым, и себе. Прежде у слесаря-водопроводчика подобный тип вызвал бы, говоря словами персонажа Эраста Гарина, ноль внимания, фунт презрения. Сейчас же Соломатин презирать себя не был намерен. Содержантом-то лишь он сам признавал себя. Иногда, правда, и Елизавета, но в шутках. Светская же публика принимала его просто приятным собеседником, пусть и со странностями, но вполне объяснимым кавалером Лизаньки Летуновой, теперь и хозяйки шляпного магазина. Да и что особенного дало ему содержанство? Ну было заплачено (Лизой ли, Папиком ли непосредственно) за его часы, за его наряды, то есть произвели затраты на простое обмундирование кавалера. Он получил снаряжение для начальных проходов мимо постов клубного фейс-контроля. И все. Он не выпрашивал ни машин, ни квартир, ни дач за чугунными оградами. Они и не были нужны.
Переварив это свое соображение, неожиданно для себя Соломатин расстроился. На самом деле, какой же он содержант-то? И чего он достиг, и к чему он готов? В своих удовольствиях последних месяцев он, похоже, разучился умению оценивать обстоятельства собственной жизни и натуры. Все его рассуждения: вот поплаваю в сливках и медах, расслаблюсь, сниму напряжение сумеречных лет и примусь за главное дело и в нем непременно проявлю себя победителем, показались ему теперь смутными, безответственными, слюнявыми упованиями семиклассника. Какое такое главное дело? И до чего он созрел? Да, есть в его жизни одно бесспорное - любовь к Елизавете. Но этой любви надо соответствовать. Пока он соответствует ей лишь как самец. А дальше что? Каким делом он может заняться и преуспеть так, чтобы его уважали и он сам себя уважал? В чем он мог бы оказаться победителем и кого следовало при этом одолеть? Пашку Суслопарова, что ли? Но одоление Пашки вышло бы просто местью. Крупным бизнесменом он вряд ли мог бы стать, капиталы зарабатывать его не манило, да и считал он плохо. Образование у него было гуманитарное, но чего достигнешь сейчас с гуманитарным-то образованием? Пробиться в министры культуры, но зачем? Стать говоруном на ТВ? Сунуться в издатели и книготорговцы, но откуда на это деньги? Да и места все уже заняты…
Соломатин приуныл. В дни его краха, в дни его порыва: а не скрыться ли от московских безобразий в каком-нибудь скиту или в берлоге в таежных землях, мысли его, побежденного, неудачника, были куда определеннее. Теперь же он понимал, что определенно в нем живет желание быть на виду у всех, быть в почете и в пуху, но также понимал, что желание это порождено тщеславием, а тщеславие корежилось в нем с подростковых прыщей.
Ясно, что неспроста вблизи него вынырнул в Столешниковом переулке Ардальон Полосухин. Но на что рассчитывал Ардальон, вовлекая его в свои дурацкие затеи? Какие такие особенности натуры Соломатина он углядел (или до него углядел кто-то), что вынуждало его морочить Соломатину башку, но при этом не отвязываться от него и втягивать во все новые и новые предприятия? А затеи и предприятия его все время выходили мелкими и пустыми. И не раз он, видимо, прохиндейничал, стращая его (в случае с Олёной Павлыш) или разыгрывая перед ним шутовские спектакли (с якобы заговором против Агалакова, главного деятеля в попечительском совете загадочного Фонда Квашнина). Недавно Соломатин проходил омертвевшим ныне Столешниковым переулком и решил заглянуть в агентство «Аргентум хабар». Зачем? Да просто так. Ну хотя бы для того, чтобы выкупить обещанный американо-мексиканский справочник «Поливание кактуса», имел нынче в нем потребность. А над дверью, впускавшей его прежде в «Аргентум хабар», краснела вывеска «Починка обуви». Один из сапожников, возможно хозяин «Починки», уверил Соломатина, что они здесь - всегда, и никаких Аргентум-агентств и тем более никаких жарких женщин с дурманящими запахами типа Юноны Голубевой-Соколовой в их помещениях никогда не наблюдалось. Вполне возможно, что, как и контора с хлястиками и вытачками на улице Олжаса Епанешникова, агентство «Аргентум хабар» было выпечено из теста московской жизни самим Ардальоном Полосухиным (или его верхколобродиями), а потом им же и проглочено или укатилось куда-нибудь колобком.
Но зачем Ардальону был нужен он, Соломатин? Неужели из-за знакомства с Севой Альбетовым и из-за их общих младозасранческих дел («МЗ» Полевого было известно Соломатину от меня, тогда еще доцента)? Но Полосухин при своих проворствах и фокусах мог выйти на Альбетова и сам… Гадания Соломатина оборвал звонок Тиши, Елизаветиной приятельницы, жены Банкира.
Тиша пококетничала с Соломатиным, похихикала, справилась о Лизанькиных шляпно-лондонских успехах, не заскучал ли он без Лизанькиных ласк… а то ведь… а то ведь им очень, очень, очень интересуется, сам догадываешься кто. Словом, заключила Тиша, мы с Кроликом ждем тебя в пятницу у нас на даче. Поиграем в снежки. Мой рассыльный привезет приглашение.
Рассыльный, наверняка в прошлом офицер силовых структур, чином не ниже майора, вручил Соломатину пакет и в нем программу дачного праздника «Поиграем в снежки». Были обещаны ряженые, шашлыки с блинами, сморчки из-под снега, фейерверк, гонки на аэросанях, игра в бутылочку с поцелуями, тройки с бубенцами. Сообщалось также, что лыжи и меха не противопоказаны.
Дача Банкира с Тишей была построена недавно на модном теперь из-за горного курорта в Парамоновом овраге Яхромы Савеловском направлении.
В ночь на пятницу в сон Соломатина явился Ардальон Полосухин. Не приснился, а явился. Сон состоит из видений, сменяющих друг друга, все в нем зыбко, очертания фигур колеблются, плывут, лица, вроде бы знакомые, искажаются наплывом чужих лиц, кажется вот-вот они успокоятся и произнесут то, ради чего забрели в сон, но нет, тут же они и уносятся куда-то. А явившийся Соломатину Полосухин имел четкие контуры и формы, был объемен, как Давид резца Буонарроти, сел на стул возле дивана Соломатина, и стул под ним заскрипел. «Лежи, лежи», - сказал Полосухин, а Соломатин уже приподнялся на локтях, справа же от Полосухина образовалась женщина в красной каскетке и в деловом костюме, в руке ее была коричневая картонная папка с белыми завязками. Женщина показалась Соломатину знакомой, несомненно, несомненно, он видел ее где-то. А вот слева от Ардальона и в отдалении от него закачалась смутная фигурка, будто колеблемое ветерком пламя от фитилька, но странного дымно-желтого цвета.
- Предыдущая
- 126/143
- Следующая
