КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/143
- Следующая
– Нет, моих знакомых здесь нет, - в глазах Мельникова высветилось великодушие и желание способствовать правосудию.
Расхоже сказать - от сердца у него отлегло. Что не мог не заметить и подполковник Игнатьев.
– Вы не спешите, - сказал он, - вы взгляните еще раз… Снимки, конечно, неважные… Но вдруг с кем-то из их персонажей вы где-то пересекались…
– У меня глаз зоркий! - Мельников обиделся. - Об этом известно всем. Об этом писали братья Вайнеры. Поинтересуйтесь у них.
– Ну если братья Вайнеры, тогда конечно, - сдался подполковник. Он протянул часть фотографий мне, часть актеру Симбирцеву. - А вы не взглянете на лица?
– Отчего же, - сказал я. - Пожалуйста.
Но сейчас же сам обеспокоился, а вдруг и моя образина, пусть и на дальнем плане, вошла в обстоятельства криминальной истории? Впрочем, мне-то что беспокоиться? Нет, себя я нигде не углядел. А вот какая такая Олёна Павлыш начал догадываться. Буфетчица Даша права, я видел Павлыш в компании Мельникова. Мы обменялись наборами фотографий с Симбирцевым, ни звука при розыскных действиях не произнесли. «И тут нет знакомых, и тут никого, и тут, и на этом снимке…» - был вывод.
– Отчего вы вздрогнули? И остановились взглядом? - быстро спросил Игнатьев. - Кого-то узнали?
– Нет, - выговорил я нерешительно.
– И все же? - в голосе подполковника не было деликатности.
– Знаете… На самом деле лицо одной из девиц показалось мне знакомым… Может быть, я видел ее здесь… А может, и не видел… Это что и есть Олёна Павлыш? Вот эта, - и я указал пальцем на простенькую мордашку…
Девицу эту прежде я не видел. И в том, что она не Олёна Павлыш, был уверен. Олёну Павлыш я разглядел на летнем цветном снимке. Хоть давай на разворот глянцевого журнала, и в совершенном соответствии с аттестацией буфетчицы Даши. Рослая блондинка, ноги - от клюва фламинго, лишь сантиметров на пятнадцать защищенные от северных ветров джинсовой юбкой. Ну и так далее. Причем, к вешалкам-манекенщицам по причине нестесненности плечей и бедер Павлыш отнести ее было нельзя. Живописная эта особа, дитя небесное, способна была возбудить фантазии мужчин, вырвавшихся к благам из болот среднего класса. Добавлю, что в лице ее светилось несомненное благородство. Конечно, я видел ее в Камергерском, видел и не мог не обратить внимание на упомянутые мною свойства ее облика.
– Нет, это не Олёна Павлыш, - сухо сказал подполковник Игнатьев. - Жаль, что такие наблюдательные люди ни единой мелочи нам не добавили. Но что поделаешь… И на том спасибо…
¦Силовые чины поднялись и последовали на кухню, чтобы продолжить, наверное, опросы персонала или направиться двором к корпусу убиенной.
– Не исключено, что нам придется и еще обратиться к вам за консультацией, - произнес напоследок подполковник, пожалуй, даже и с укором в голосе.
Минуты три мы сидели молча. Мельников, я видел, готов был сейчас же вскочить и объявить следствию публичный протест. Не вскочил. Симбирцев курил и глупо крутил зажигалку. А я нервничал. И вот от чего. На одной из фотографий в куче персонажей, разномастных, смешанных годами, и невдалеке от красивой в миг веселья Олёны Павлыш я увидел Андрюшу, Андрея Антоновича Соломатина. Давнего моего знакомца. Ничего о его жизни я не слышал более чем три года. А расстались мы с ним нехорошо. Я даже мог посчитать себя без причины обиженным. А потому говорить следователю что-либо о Соломатине при нынешних обстоятельствах мне не захотелось…
Мельников и Симбирцев сидели угрюмые. Симбирцев сходил за коньяком - «по пятьдесят». Подполковник Игнатьев не обременил нас, на манер героев Шелдона или Стаута, напоминаниями о ложных показаниях и юридической важности расследования убийства, до таких тонкостей розыскные и судебные дела в Москве еще не дошли. Но мне отчего-то было неловко и стыдно. И тревожно. Неужели у Соломатина по-прежнему все было наперекосяк? Но что я могу - или мог - изменить в его жизни?…
За соседним столиком смирно сидели пружинных дел мастер Прокопьев, знакомый мне еще по Столешниковой Яме, и пышноусый крепыш (сложение поэтического атлета Поженяна), этот, говорили, был с телеграфа. Чтобы отчасти отменить угрюмость застолья, я посчитал нужным пригласить к нам на свободные стулья телеграфного крепыша и Прокопьева.
Крепыш («Арсений Линикк», - протянул он мне руку) и Прокопьев к нам пересели, но ничего приятного от перемены ими мест не вышло. Мельников взглянул на Прокопьева хмуро, а Прокопьев и вовсе в его сторону не смотрел.
– Вы знаете, - обратился Симбирцев к Прокопьеву, - Александр Михайлович обрел родовое древо и герб. Герб этот обязательно будет присутствовать теперь не только на его деловых бумагах, но и на простынях, подушках, на всех составляющих нижнего белья, а уж диван-то его и кресла и вовсе станут невозможны без фамильно-гербовой маркировки.
– По поводу мебели Александра Михайловича, - сухо сказал Прокопьев, - это не ко мне.
– Ты, Николай, все же скотина и фигляр! - была резолюция Мельникова. - И так день, начавшийся удачей, испорчен. А ты и удачу мою пожелал осрамить ехидством.
Он поднялся в свирепости, откланялся нам, кассирше, буфетчице (вышло, что и негру), залу. И линейным кораблем последовал в океан.
– Ничего, ничего, успокоится, - заверил нас и в особенности Прокопьева сейчас же вскочивший Симбирцев. - Будут, будут у него у него гербы на письмах в бухгалтерию, и на кальсонах, и на туалетной бумаге, и на фарфоровых блюдцах…
Очень скоро выяснилось, что из двух оставшихся моих собеседников лишь на душе у Арсения Линикка - смирение и покой. Пружинных же дел мастер Прокопьев выглядел угнетенным, теребил волосы над висками.
– Неужели вы, Арсений, - спросил Прокопьев, - на фотографиях так никого и не признали?
– Ну как же! Эту Павлыш, зверски убитую, кобылу здоровенную, лошадь в яблоках, - сказал Линикк, - я здесь видел, что и подтвердил.
– А вот рядом с ней, такую… плохо причесанную…
– Плюгавенькую, что ли? Нет, не знаю…
– А я думал…
– Нет, нет! - будто отрубил Линикк.
Прокопьев же соображал: Линикк несомненно должен был знать ту, плохо причесанную… Именно после ее резких слов, после ее ухода-побега и возник странным образом в закусочной Линикк, и будто бы телеграфная лента поплыла перед Прокопьевым с мольбой о спасении… И мужчина лет сорока, запечатленный на снимке между Павлыш и той, Ниной, да, Ниной, франт, но похоже и злодей, был вроде бы знаком Прокопьеву… Кстати, а не стала ли теперь именно Павлыш тем самым жертвенным существом, о каком невнятно, но со значением бормотал не так давно Линикк, объявлявший себя Гномом Телеграфа? А он-то, Прокопьев, неужто отложен? Этакие странные расположения пружин получаются. Но стоит ли спрашивать сейчас об этом у Линикка? Незадача… А Линикк уже чуть ли не дремал, ус опустив в кружку с пивом. Муторно было на душе Прокопьева, слякотно…
– Людмила Васильевна, - спохватился я. - А что Васек-то касимовский рассказывает? Он-то, небось, очевидец. И соседку свою Олёну, небось, подвозил…
– Ой, ой! - вскинула руки кассирша. - Он как сегодня вбежал с желанием утолить, я ему говорю: «Не налью, пока не заплатишь деньги за отмену денег!» А он раскричался: «Ах так! Ах так! Да вас завтра же закроют из-за этого зверского убийства!»
– Закроют? - выплыла к прилавку повариха Пяткина. - Что же будет-то? Батюшки-светы! Николаи-угодники!
– Не закроют, - сказал негр. - Я куплю вашу закусочную.
- Предыдущая
- 18/143
- Следующая
