КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/143
• Следующая

– Ты юридически беспомощный балбес, Николай!

– Какой грамоты? - теперь уже поинтересовался Прокопьев.

– Видите ли… - протянул Симбирцев. - Сергей Максимович, да? Видите ли, Сергей Максимович, мы с вами, кажется, относимся к разных чинов людям. Играл в историческом сериале, времена Алексея Михайловича, видел чертежик, на нем надпись: «Дворы разных чинов людей». Так вот мы с вами разночинцы. А Александр Михайлович из чинов светлейших. Он из Рюриковичей, а Рюрик, как известно, имел в предках императора Октавиана Августа. Что и подтверждается родовым древом Мельниковых. Да что Рюриковичи? Месяц назад в государстве Чад обнаружили черепушку то ли мужика, то ли бабы, живших до появления обезьян, и тем самым посрамили прагматика Дарвина. А на той черепушке разглядели микрозапись по латыни «Мелников»… Вот для своего родового Древа наш Александр Михайлович и желает иметь хранилище. Можно сказать, и тайник, но произнесем - хранилище…

– Коленька шутит, - Мельников не злился, во всяком случае не выказывал себя оскорбленным. - Я не поклонник Дарвина, и Рюриковичи не имели родственников в государстве Чад. Роль посредника ты, Коленька, берешь напрасно, но информация выдана тобой разумная. Передо мной нет сейчас оригинала архивного документа. Размеры его метр на три с половиной метра…

– Я видел, - сказал Прокопьев. - Вы стали разворачивать рулон здесь, но что-то вам помешало.

– Следователи, - сказал Мельников. - По поводу убийства во дворе… Копия документа с украшениями Шемякина висит у меня дома под стеклом, уменьшенная правда, а сам документ…

– Не документ! - рассмеялся Симбирцев. - А - рулон! Ты же слышал - рулон!

– Рулон я употребил в смысле формы, - принялся оправдываться Прокопьев. - Для рулона нужен тубус. Ну из тех, что у архитекторов, у чертежников…

– Он может быть и металлическим?

– Да хоть и платиновым.

– Важно, чтобы документ не мог сгореть, размокнуть, быть съеден жучком, и чтоб его ни в коем случае не похитили.

– Да кто его похитит? - удивился Симбирцев.

– Враги, - мрачно сказал Мельников. - Враги и завистники. Режиссеры из провинции. Из Авиньона… Хранилище должно быть загадочно-секретным.

– А с чего вдруг с разговором о хранилище вы обратились ко мне? - спросил Прокопьев.

– Ну… - замялся Мельников. - Я полагал…

– Молва, - сказал Симбирцев. - Народная молва. И касса с буфетом это подтвердят. Народ убежден, что вы не только краснодеревщик, но и…

– Но и чернокнижник, - вступил Мельников.

– Мало ли что несут! - рассмеялся Симбирцев. - Но все же говорят, что вы, Сергей Максимович, умелец не в одних лишь пружинных делах…

– Я имею слабость ко всяким хитроумным устройствам, однако…

– Ну вот! - обрадовался Мельников. - Мы и поладим! А я не пожалею…

– Пожалеет! - сказал Симбирцев.

– Надо посмотреть, какие у вас стены, - задумался Прокопьев. - И прочее. Вы где предполагаете устроить… хранилище? В Москве или за городом, в вашем…

– Замке! - хохотнул Симбирцев. - В родовом замке со скелетами и рыцарскими доспехами. С привидениями!

– Это надо обсудить особо, - прошептал Мельников. - И не здесь…

– Хорошо, - кивнул Прокопьев. - Мне надо подумать. Согласия я не дал.

– Сергей Максимович, - сказал Симбирцев. - И не давайте согласия. Не проявляйте легкомыслия. О душе своей подумайте и о теле. О животе подумайте, то бишь не об утробе, солянки пожирающей, а о жизни в вечном понимании… Неужели вы не помните о судьбах умельцев, сотворявших красоту, секретные хранилища и подземные ходы? Соборы, наконец, и кремли? Возьмем хотя бы либерала и просвещенного князя Юрия Звенигородского…

– По легенде! - возмутился Мельников. - По лживой и неподтвержденной легенде!

– Однако Тарковский в «Рублеве»…

– А что Тарковский? - вскричал Мельников. - Для тебя Тарковский авторитет, а для меня он ученик!

– В какие такие свои годы ты мог быть учителем Тарковского?

– А что годы? Леонардо и в пять лет мог стать учителем Вероккио. Я говорил, Андрюшенька, окстись, зачем ты бросаешь тень на милейшего князя Юрия! Не послушал… Потом, уже в Швеции каялся, чуть ли не плакал, говорил: «Ты был прав! Все это ради красивого кадра…» Я тогда платок достал, протянул ему… Вот этот…

– Хватит! Хватит! Теперь тебя не остановишь! - испугался Симбирцев. - Не лезь в карман за платком, я тебе верю, верю. Но я-то имею в виду тебя. А ты вовсе не милейший. Сергей Максимович, учтите, как только вы ему соорудите тайничок, он вас тут же и ухлопает. Или киллера вызовет из Тамбова. Или сам взорвет.

– Есть же предел твоим пошлостям! - вскочил Мельников. - Все, Сергей Максимович, мы договорились.

– Я обещал подумать, - сказал Прокопьев.

Покидать Камергерский сразу же после ухода Мельникова с Симбирцевым у Прокопьева желания не было. Он решил купить газеты в киосках у «Марочных вин» за памятником Антону Павловичу, а потом почитать о совершенствовании жизни граждан вблизи кассового аппарата Людмилы Васильевны. Сентиментальную натуру Прокопьева на углу Тверской и Камергерского каждый раз догоняли впечатления детской поры. У здешних витрин грустноодинокий Плятт в кинофильме «Подкидыш» печалился о заблудившейся девочке, а Раневская повторяла: «Муля, не нервируй меня!» Приобретя газеты, Прокопьев вспомнил о вчерашнем своем намерении. Впрочем, намерение это было многолетнее, но вчера оно ожило.

Прокопьев мастерил вечером некую забавную вещицу с сюрпризами (понадобятся ли сюрпризы Мельникову?), в увлечении стал насвистывать, но, посчитав, что вызовет раздражение домашних, замолк и опустил на диск проигрывателя недавнюю покупку - пластинку с музыкой Прокофьева к «Ивану Грозному», стараниями дирижера Стасевича сведенную в ораторию. Музыка была замечательная, сильнейшее впечатление на Прокопьева снова, как и в фильме, произвела пляска опричников. Ковыряние в вещичке с сюрпризами пришлось отложить. А шкатулка, пусть обессмысленная, могла и впрямь получиться забавной. В Дрезден снова надо съездить к секретам мастеров Зеленой Кладовой, решил Прокопьев. Но тут же и осозналось; «Надо! Надо!» сто раз приходило ему в голову в связи с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым. Солянка солянкой, а напротив солянки - музей-квартира однофамильца. Почти однофамильца. Завтра же, завтра ее следует посетить. Впрочем, который год - завтра…

И теперь с газетами, в их числе - «Мир Новостей» с рожей олигарха на обложке и «Советский спорт», Прокопьев шагал Камергерским. Под музеем МХАТа шляпой собирали подаяние голосистые хлопцы с гитарой и бубном, обеспечивавшие удачу картоном со словами: «Родина Маккартни - Кременчуг и Вапнярка», всюду при выносах столиков на брусчатку переулка пили кофе и пиво. Дверь в музей-квартиру находилась теперь между уличными местами Дзен-кофейни и пивного ресторана «Яранга» (возможно, в подвале «Яранги» гурманов угощали моржовыми хрящами и хренами, а посуду поставляли косторезы от Берингова пролива, но пиво в кружки заливали из бутылок, купленных за 15 р. в «Красных дверях», в «Яранге» же оно превращалось в напиток стодвадцатирублевой ценности, то же происходило и в «Оранжевом галстуке» сбоку от закусочной). Это, естественно, было неприятно для Прокопьева. Прокопьев нажал на кнопку над дверью музея-квартиры Сергея Сергеевича. Еще нажал, еще. Надеялся, вот-вот услышит за дверью шаги, скорее всего деликатные, женские. То есть не то чтобы скорее всего, а убежден был, что хранительницей квартиры служит женщина, в прошлом пианистка, играла на конкурсах «Мимолетности» гения. А может, дальняя его родственница, с худым лицом и в очках. Не раздалось деликатных шагов, значительно-хмурый охранник от соседней двери («Поднебесная недвижимость») взглядом пристрелил Прокопьева как не прошедшего регистрацию. Никаких правил посещений музея-квартиры вывешено не было. «Ба! Да ведь уже седьмой час! - сообразил Прокопьев. - А к ним небось записываться надо заранее, может, за неделю…»

• Предыдущая
• 32/143
• Следующая