КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 75

• Предыдущая
• 75/143
• Следующая

Поклонницы сейчас же возроптали. И их логика была неоспоримая. Коленька похудел на девятнадцать килограммов. Мало того, что рисковал здоровьем, он еще и чуть ли не каждый день вынужден был покупать себе на отощавшее, но мускулистое тело новые джинсы и трусы. То есть, он совершал подвиг. И все ради того, чтобы российский народ не утерял бодрость духа и не засорил ушей. Он - достояние и памятник, охраняемый ЮНЕСКО. И естественно, его обида - куда более весомая причина для невзгод Большого театра, нежели корысти какого-то миллионщика. «Да какое он достояние! - лениво отбрехивались от поклонниц и их тонкостей. Будто от комарья отмахивались. - Он - товар. Обыкновенный товар. Его уценили. Вот он и возвращает себе товарный вид». «Ах, какие пошлости! - фыркали в ответ. - Девятнадцать килограммов! Как вы не понимаете! Девятнадцать килограммов!» Однако не одного Квашнина готовы были признать злодеем. А армяне? А какой-то Лусинян, который, говорят, скупил весь центр? Да что Квашнину армяне, у него - мухобойка, ею он перебьет всех армян, начиная с Ноя и его сынков, сползших с Арарата. Мухобойка-то мухобойкой, но Квашнину сейчас не до театров, ему позарез нужно перекупить у канадцев для своей «Северодрели» хоккеиста Овечкина. То есть собрались в Камергерском люди один осведомленней другого. Такие некогда судачили о футболе и всем прочем у касс стадионов. Один из знатоков с печалью в глазах и скорбью в теле низложил хоккеиста Овечкина, отменил его важность и объявил истинной причиной поступков Квашнина, порой будто бы безрассудных, его безответную любовь («Неужели к Ксении Собчак?!» - выкрикнул кто-то. На него зашикали). Будто бы из-за этой безответной любви он и выкупил закусочную, а на кой она ему, он и сам не знает. «Да, любовь - это вам…» - с грустью выдохнул осведомленный. И замолк. И все замолкли. «А вот…» - обратился к осведомленному грубый человек со значком Шандыбина на отвороте куртки. «Более ничего не имею права сказать», - произнес осведомленный. «Да я не про любовь! - поморщился грубый человек. - Я про бочку. Ведь Квашнин бочку спер? Спер. По телевизору показывали. А здесь, вон там, уже на пустыре, говорят, бочка стояла. А теперь и ее нет. Про любовь-то каждый дурак может нагородить любую чушь. А вы вот про бочку нам объясните!»

Общество зашумело. Деликатных опять же расстроила некорректная постановка вопроса. Говорят! Кто говорит? Кто видел? Какая бочка? Из-под чего? Когда и в какие часы с минутами она стояла и когда исчезла? «Мы видели! - сейчас же нашлись очевидцы. Большая бочка! Красная. Нет, со вмятинами и ржавая. Какая ржавая? Желтая, пузатая, с квасом! Мы пили! С каким квасом? Из-под пива и пустая! Пили они! На нее еще мужик залез, жирный такой, голый до пупка, речь говорил и звал осваивать Щель».

Тут меня схватили за руку. Людмила Васильевна, кассирша из «Закуски», приглашала меня в свой круг наблюдателей. Я ей обрадовался. Обрадовался и другим знакомым по закусочной - поварихе Пяткиной, уборщицам Лиде и Фаине. Они явились засвидетельствовать почтение Камергерскому и оценить происшествие. Не было среди них только администраторши Галины Сергеевны и буфетчицы Даши. Я не удивился присутствию вблизи Людмилы Васильевны водилы-бомбилы Василия Фонарева. Вчера он якобы ездил в Касимов за водой и упустил случай. Теперь он, естественно, не мог не связать исчезновение дома с бездельными играми гребаных гуманоидов и его стервы-полковника. «Только ты в Касимов, а они - в форточку, - съязвила Людмила Васильевна. - Только ты вернулся, а они уже отряхиваются… Ты, Васек, не пудри мозги! Ты когда мне должок вернешь за отмену денег?» «Так отменяли же деньги, Людмила Васильевна! - обиделся Васек. - Просто вы не заметили. И потом если я и должен, то не вам, а кассе. А кассы теперь нет. И я без нее сирота». «Сирота! - возмутилась Людмила Васильевна. - Касса всегда есть!» «Людмила Васильевна, - воздушно произнес Васек, - что мы с вами все о мелочах и о мелочах? Тут вблизи потери надо бы, наконец, выпить и поразмышлять о вечном…» «Ой! Ой! Мыслитель касимовский! - восхитилась Людмила Васильевна. - Должок гони!» «А что если это негр купил или уворовал?» - предположил Фонарев. «Какой негр?» - напряглась Людмила Васильевна, в ней явно произошло смещение интереса. «А дашкин, - сказал Фонарев. - Костя. Который из д'Ивуара. Который Дашку глазами кушал. Заведение обещал купить с вашей кассой. А потом уехал в Африку за деньгами. Вот, стало быть, деньги добыл. Или не добыл. И уворовал». «Ой! Ой! Окстись, Вася! - воскликнула Людмила Васильевна. - Если бы этот негр вернулся при деньгах, пусть и самых эфиопских, он первым делом должен был бы отправиться в Долбню разыскивать Дашу, а она сейчас в беде…» «В какой беде?» - насторожился я. «В большой», - быстро сказала Людмила Васильевна. «Все беды поправимы, - великодушно заявил Васек Фонарев. - Если б я знал, я бы из Касимова привез бочку воды, мы бы ее здесь разлили, и все бы опять встало…» «Васек, - осторожно начал я, - тут про какую-то бочку говорили. Она будто бы стояла, уже на пустыре, а потом исчезла…» «А-а-а! - махнул рукой Васек. - Это, наверное, с нашего огородного мемориала. Ее божьи коровки на небо уволокли. Она еще наделает дел. Не просто же так Есенин швырнул ее с пятого этажа!» Есенинская бочка явно не интересовала ни кассиршу, ни повариху Пяткину. Куда желательнее было им узнать, кто как живет из постояльцев закусочной и кто куда ходит.

Тогда и прибился к нашей компании пружинных дел мастер Прокопьев. Прокопьев, понятно, принялся вспоминать о камергерской солянке, но Людмила Васильевна перебила его: «Сергей Максимович, а вы Дашу-то давно видели?» «При чем тут Даша?…» - смутился Прокопьев. «Ну как же! - возмущенно заявил Васек Фонарев. - Как бочку воровать для Квашнина, он горазд! А Даша нынче в Долбне в большой беде. И негр Константин не вернулся из Африки!» «Шел бы ты, Васек, к своим гуманоидам!» - отодвинула Фонарева Людмила Васильевна. Она стала что-то шептать Прокопьеву, общение их явно принимало секретно-интимный характер, Прокопьев стоял озабоченный, и я посчитал нужным отойти от них в деликатную недоступность звука.

Должен заметить, что большинство сыскавших нынче развлечение в Камергерском переулке не были мне известны. Кроме, конечно, моих бытовых знакомцев - тех же Прокопьева или Фонарева. И некоторых иных. Скажем, метрах в двадцати от себя я заметил крепыша с грустно-вислыми сейчас усами, Арсения Линикка. Мне показалось, будто бы Линикк жестом мгновенным предложил мне в беседы с ним не вступать. Значит, на то были причины. Может, и не простым зевакой стоял здесь сейчас Гном Центрального Телеграфа. Впервые за несколько месяцев знакомства с Линикком мне пришло в голову: «А нет ли рядом с нашим гномом - феи? Или даже - Белоснежки?» Даже если бы они и были, облики они сейчас, возможно, в целях секретности, выбрали для себя неброские. Соображение же о незнакомых мне зеваках и знатоках состояло вот в чем. Я предполагал, что увижу здесь физиономии известные по сериалам, ток-шоу, светской хронике, парламентским толковищам, газетным клоако-выбросам. Происшествие в Камергерском так или иначе было связано с явлениями культуры, и отчего же звездам в очередной раз здесь не засветиться? Или было в этом происшествии нечто сомнительное, и потому иные решили морду не казать?

Хотя такие светила, как вездесущий внедорожник с крутой головой Вася Годзенко, надувной мужчина (или матрац?) Семечкин-Толстых, виртуозша частушек с матерками, зовут не помню как, в толпе виднелись. Но были они отчего-то испуганными. Возможно, и другие любимцы публики, интерьерами чьих вилл услаждал народ «ТВ парк», бродили рядом, просто я их не знал. Ну вот и все. Не сомневался я, что важностью дел призваны сюда и чиновные люди (присутствие их подтверждалось бдеющими рожами охранной породы), но я их тоже не знал. Углядел я в толпе лишь подполковника Игнатьева, посещавшего закусочную после гибели мифической для меня Олёны Павлыш. «А Соломатина нет… - мелькнуло в мыслях. - Но почему Соломатину здесь быть?…» И сейчас же я обрадовался, завидев невдалеке известного стране весельчака и затейника с шустрой фамилией. Будто родственнику, дальнему, но бескорыстному, обрадовался. Этот весельчак и затейник с манерами сказочника для дошкольников ни испуга, ни отчаяния не проявлял. Голова его светилась надеждой и обещанием подвигов. Это была голова Данко. При этом сам он будто вот-вот мог пуститься в пляс.

• Предыдущая
• 75/143
• Следующая