Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/47
• Следующая

Впрочем, это лишь Инки казалось, что – за неделю. На самом деле возились немало, с лета: костюмы готовили, с малышами репетировали. Но Инки-то пришлось осваивать роль всего за семь дней! И ему чудилось, что все произошло стремительно. Он не успел еще оглядеться в новой школе, а тут – будьте добры, премьера!

За два дня до нее Инки совсем перестал бояться. Не стеснялся уже ни взглядов со стороны, ни своего комарино-гусарского костюма с прозрачными крылышками и жестяными шпорами на кроссовках. Даже когда репетировали в школьном зале и набивалось туда немало постороннего народа, Инки не ощущал прежней скованности. Он обязан был спасти Муху (Цокотуху? Дагги-Тиц?). Избавить от беды Полянку. И он знал, что избавит. Когда колченогий нескладный Паучище зловещими движениями накидывал на Полянку волейбольную сетку, тянул к жертве черные суставчатые лапы, разгневанного Инки будто пружина выбрасывала из-за кулис. Он вскидывал деревянный, покрытый серебрянкой клинок. И начинал боевой танец, который придумывал на ходу. С разворотами, взмахами и выпадами он приближался к оторопевшему Пауку (тот вразнобой махал растопыренными конечностями и ресницами из черных спичек). „Ну, держись!“

Р-раз!..

И на премьере все шло, как задумано. Детсадовские „букашки“ спели свои песенки, сплясали танцы, помогли Полянке водрузить посреди сцены большущий самовар (настоящий, начищенный). Под такую вот песенку:

…Инки отвоевался как надо! И бумажная голова, дергая ресницами-гребешками, под шумные хлопки зрителей полетела на доски сцены. Щуплый Юрасик – в соломенном парике, в куцых портках из мешковины, в маленьких лаптях и залатанной рубашке – выскочил из картонного короба и завопил:

– Ай! Не надо, я это понарошку! Я больше не буду!

Инки хлопнул его шпагой по мешковине, и бывший Паук вприпрыжку удрал за декорацию с намалеванными подсолнухами. Инки ловко перебросил оружие в левую руку. Развернулся к Мухе. Сдернул с Полянки сеть. Полянка… она смотрела, будто он и правда спас ее от гибели.

– Я злодея победил? – сказал Инки и почуял, что на него вдруг валятся ватными мешками прежние стыд и робость. И голос, кажется, стал сиплым. Он кашлянул и с перепугу спросил тонко-звонко: – Я тебя освободил?

– Победил… Освободил… – Полянка старательно кивала. Видимо, поняла, что с Инки творится неладное, и показывала изо всех сил: говори дальше, не бойся!

А он боялся! Обмяк. Сказать Полянке „А теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться!“ было немыслимо. На репетициях говорил тыщу раз – и хоть бы хны, а тут, при полном зале… Будто он по правде должен признаться Полянке в любви…

Инки зажмурился. Согнул одеревенелую руку (в которой шпага), рукавом футболки вытер под носом. Выговорил с ощущением, что сейчас провалится под сцену:

– Я… это… теперь… давай поженимся, ладно?

…И были шум, смех, шквал хлопков, заключительная пляска обрадованных „букашек“, и Полянка держала его за руку и шепотом говорила „кланяйся“, и он кланялся, будто ему перебили поясницу. И вертелось в голове: „Второй раз выступаю с ней, и второй раз скандал… Она теперь наплюет на меня…“

Потом Инки утащили за кулисы. Зоя сбросила с него гусарский кивер и встрепала мокрые волосы.

– Ну, ты герой! Талант… Импровизатор! Тебя надо в театр Мейерхольда!

Инки понятия не имел, кто такой Мейерхольд, но медленно осознавал, что скандала и позора, кажется, нет. Почему-то им все довольны. Он не стал разбираться почему. Полянкины глаза светились, и этого хватало для робко вернувшейся радости…

Когда зрители разошлись, участники спектакля устроили за кулисами настоящее чаепитие. Из того самого самовара. С рафинадом и сухими бубликами. А после чая „штурманята“ встали кружком и, обнявшись за плечи, спели „Пароходик“. Инки уже знал, что в этой компании такая традиция. Сам он почти не пел, стеснялся, только шевелил губами, но чувствовал под ладонью Полянкино плечико, и было ему хорошо.

Когда шли от школы к Полянкиному дому, стыдливость опять облепила Инки, будто клейстер.

– Ты чего? – сказала Полянка.

Он ответил честно:

– Да ну… тошно вспомнить. Встал там, как чурбан придурошный, слова застряли… Ты хотя бы треснула меня по шее!

– Что ты! Зрители бы не поняли…

– Да не тогда, а сейчас!

Полянка на ходу потрогала его жилку у глаза.

– Не выдумывай…

– Больше ни разу не сунусь на сцену.

– Не выдумывай, – сказала она опять, и почему-то Инки не решился спорить.

Чтобы сменить разговор, он спросил насупленно:

– А эта песня… про пароход… она откуда? Я ее до приезда сюда ни разу не слыхал.

Полянка шла рядом, смотрела перед собой и молчала. Слишком долго молчала. Инки тревожно глянул на нее сбоку. Полянка опустила лицо.

– Ее сочинил Мелькер. Это наш бывший руководитель. Мы его так звали… Есть такая книжка, называется „Мы на острове Сальткрока“, и в ней очень добрый дядька, он дружил с детьми. Ну вот и нашего Бориса мы так прозвали…

– А где он теперь?

Полянка потерла щеки, опять глянула вперед и сказала:

– Его убили.

Полянка рассказала, как все случилось. Коротко рассказала, с намокшими глазами, но понятно.

– Это все из-за нашего полуподвала, на Штурманской… Хорошее такое помещение, невысокое, но просторное. Мы там занимались, я уже говорила. Был детский клуб… Мы сами там все отремонтировали, рамы починили, стены покрасили. Мелькер все деньги потратил, которые копил на мотоцикл… А когда все стало как новенькое, полуподвал сразу понравился начальникам. Даже не начальникам, а одному тут… бизнесмену… Есть в Брюсове такой… по фамилии Молочный… Все старается захапать себе, чтобы сделаться самым главным в городе, главнее мэра, Волчаткина. Этот Волчаткин ему во всем поддакивает… Молочный узнал про наш полуподвал и решил, что там получится хорошее кафе, вроде „Макдоналдса“. А Волчаткин сразу устроил комиссию, та явилась и говорит: „Здесь не приспособлено для детских занятий, освобождайте…“ Понимаешь, это когда мы столько сил положили… И куда нам деваться? А они говорят: „Куда хотите, это не наше дело…“ Тогда Мелькер и сказал им, что будет биться до конца за наш клуб, пусть хоть убивают… Он, конечно, не думал, что они это сделают по правде… А они это сделали. Только не сразу, а по-хитрому… – Полянка стала похожа на ощетиненного мальчишку.

– Подослали убийцу, да? – тоскливо спросил Инки. Он боялся, что Полянка заплачет по-настоящему.

– Подослали… троих ребят. Восьмиклассников. Потом оказалось, что один был племянник начальника милиции, который друг Волчаткина. Они пришли, будто записаться в клуб. Ну, Мелькер обрадовался, нам старшие мальчишки были нужны, а то ведь только Гвидон да Валерий, на них главная работа, когда что-то надо мастерить. А тут сразу три помощника! Мы тогда как раз достраивали машину „Глюкоза-бенц“, старинного вида… Она сейчас в Зоином сарае…

– И что? Они убили Мелькера? – выговорил Инки. Он суеверно ежился.

– Нет, конечно… Эти трое с неделю занимались вместе с нами, как нормальные ребята. Будто все по-хорошему… Кто мог подумать? А однажды вечером попросились остаться там, в полуподвале, допоздна. Будто надо им доремонтировать свой мопед. Мелькер отдал им ключ, сказал: „Как закончите, оставьте в тайничке под косяком“. И ушел домой, он там компьютер налаживал. И сидел над компьютером всю ночь. Это все знают: и его отец с матерью это доказывали, и соседи видели его ночью в открытом окошке… А те трое пропали, не пришли домой…

• Предыдущая
• 23/47
• Следующая