1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2 (СИ) - Ангелов Августин - Страница 2

— Совершенно верно, товарищ Менжинский. Я именно это и собирался предложить, вернувшись к практике, начатой товарищем Дзержинским, ради того, чтобы обезопасить руководство нашей организации от проникновения изнутри предателей, подобных Генриху Ягоде, — объяснил Бокий.

— Возможно, что это и правильно в условиях, когда в наши ряды проникают такие преступники, как этот самоубийца. Прошу проголосовать. Кто за предложение товарища Бокия?

Когда за эту инициативу проголосовали единогласно, сразу возник вопрос о том, кто в этот руководящий триумвират войдет. Но, все уже и без того казалось очевидным. Помимо Менжинского и Трилиссера, третьим, разумеется, избрали Бокия, назначив его заместителем Председателя без указания первый он или второй, поскольку с этого момента оба заместителя наделялись равными полномочиями, составляя теперь вместе с самим Менжинским Высшую Тройственную Коллегию ОГПУ, которая отныне наделялась правом решать любые ведомственные вопросы без согласования с кем-либо. Другие начальники отделов, разумеется, не подозревали, что принять подобное решение об укреплении собственной власти над всеми остальными чекистами Менжинский, Трилиссер и Бокий заранее договорились между собой.

В тот день были приняты и другие важные решения, укрепляющие власть нового триумвирата. Пограничные войска и все отделы секретно-оперативного управления, включая оперативный отдел, передавались в непосредственное подчинение самому Менжинскому. И с этого момента он мог непосредственно опираться еще и на довольно значительную вооруженную силу. Трилиссер оставался во главе ИНО, а Бокий по-прежнему руководил СПЕКО. Что, впрочем, их вполне устраивало.

Не обошли вниманием на Коллегии и ссылку троцкистов в Горки. Теперь эта подмосковная дача получала обозначение в документах, как «Особый политический изолятор». В сущности, положение троцкистов, отправленных в Горки, мало чем отличалось от обыкновенной политической ссылки. Специально для них чекисты разработали особую систему ограничения перемещений и личных свиданий, а также получения и отправления передач и корреспонденции.

По всему периметру лесопарковой зоны Горок в пределах прямой видимости были организованы круглосуточные посты охраны. Быстро строился высокий двойной забор с колючей проволокой поверху. А на въездах и выездах осуществлялся строгий контроль. Все эти мероприятия имели своей целью гарантировать ссыльным невозможность продолжения их контрреволюционной деятельности. В то же время, условия жизни для троцкистов и зиновьевцев не были такими уж невыносимыми, как в обычных местах поселений ссыльных где-нибудь в Сибири. Комнат в усадьбе и в свободном флигеле хватило на всех. Климат для бывших столичных жителей оставался вполне привычным, а чистый лесной воздух и прогулки по территории без всяких ограничений даже способствовали их оздоровлению.

Быстро поняв, что нашествие троцкистов на бывшую дачу Ленина — это вовсе не злая шутка чекистов, а вполне серьезное мероприятие, санкционированное советским правительством, семья Ульяновых согласилась выехать. Конечно, сначала не обошлось без скандала, потому что Надежда Константиновна поставила вопрос о даче в Горках перед руководством ЦК. Но, все быстро уладили. Для поправки здоровья Ульяновым выделили большую дачу в Крыму. И сам Сталин завизировал это решение.

Следствие по делу Ягоды и его пособников, между тем, продолжалось своим чередом. Обыски фигурантов давали весьма интересные результаты. Оказалось, что хищения социалистической собственности осуществлялись «ягодниками» даже в большем масштабе, чем это поначалу предполагал Трилиссер. Обнаружились не только неучтенные меховые изделия и рулоны дорогих тканей, но и припрятанное церковное золото, а также ящики с десятками новеньких американских автоматов «Томпсона» в заводской смазке. И последнее обстоятельство казалось весьма серьезным, поскольку могло указывать на подготовку вооруженного мятежа.

Сразу же после Коллегии ОГПУ Вячеслава Менжинского срочно вызвал к себе в Кремль Генеральный секретарь большевиков. Хотя далеко не все чекисты центрального аппарата состояли в партии, а много среди них имелось комсомольцев, да и достаточно большой процент беспартийных на младших должностях присутствовал, партийная организация держала все под своим контролем и регулярно докладывала по своей партийной линии наверх обо всем, что происходило на Лубянке. Поэтому к генсеку вся важная информация о деятельности ОГПУ всегда поступала очень быстро. И, разумеется, такие важные решения, которые были приняты на состоявшейся Коллегии, не могли остаться без внимания вождя большевиков.

Судя по всему, товарищ Сталин пребывал в скверном настроении. Когда Вячеслав вошел к нему в кабинет, он в ответ на приветствие лишь едва кивнул, стоя у стола и набивая свою трубку папиросным табаком, кроша при этом папиросы пальцами так нервно и неаккуратно, что табак частично сыпался на пол, оседая на красном ковровом покрытии, лежащем поверх паркета. Потом он, не обращая внимания на посетителя, разжег свою трубку спичкой, слегка обжегшись при этом, отдернув пальцы и выругавшись по-грузински. Лишь сделав пару глубоких затяжек и выпустив дым из ноздрей, генсек немного успокоился, но все-таки проговорил с грузинским акцентом:

— Что же это ви, товарищ Менжинский, не посоветовались с нами, с партийными руководителями, прежде, чем принимать такие важные решения на этой вашей Коллегии?

Вячеслав немного растерялся. День выдался трудным. На службе пришлось задержаться из-за Коллегии. Да и приехав в Кремль поздним вечером, он никак не думал застать вождя в таком взвинченном состоянии. Потому мне пришлось, как уже стало обычным в подобных случаях, задвинуть личность Вячеслава на второй план и говорить самому:

— Мы в руководстве ОГПУ, товарищ Сталин, просто извлекли суровый урок из досадного происшествия с предательством Генриха Ягоды. Потому и приняли кое-какие меры для исключения подобных ситуаций в будущем. Вот и все.

Иосиф Виссарионович недобро сверкнул глазами и произнес:

— Ви создали настоящий триумвират, да еще и подчинили лично себе напрямую пограничные войска. И это ви называете всего лишь «кое-какими мерами»? Нэт. Я не согласен с подобным утверждением категорически! То, что ви сделали, называется реформой управления. И есть мнение, что ви, товарищ Менжинский, решили сильно укрепить собственную власть над аппаратом ОГПУ.

— Но, товарищ Сталин, это же сделано из самых благих побуждений. Во-первых, теперь предатели не смогут проникнуть в руководство ОГПУ. А во-вторых, мои заместители будут иметь равное право голоса при решении важнейших вопросов внутри нашего ведомства. Что же касается пограничных войск, то, как вы уже знаете, Генрих Ягода совсем запустил дело укрепления границы. Тому служит примером хотя бы недавний случай с перебежчиком Бажановым, которого удалось ликвидировать только в авральном порядке героическими усилиями сотрудников нашего отдела ИНО, возглавляемого товарищем Москвиным.

Последняя фраза явно что-то зацепила в душе генсека. Выражение его глаз несколько смягчилось. Все-таки этот Бажанов проработал почти три года бок о бок с самим генсеком, будучи секретарем Политбюро. И Сталин, разумеется, имел все основания опасаться, что этот сбежавший предатель обнародует за границей компромат на высшее руководство Советского Союза. Потому генсек с интересом спросил, сразу утратив грузинский акцент:

— А как вы считаете, товарищ Менжинский, этот Бажанов уже успел навредить Советскому Союзу? Сумел ли он опубликовать что-либо против нас или выдать наших сотрудников в Персии?

— Нет, товарищ Сталин. Не успел. Товарищ Москвин по моему указанию срочно принял все необходимые меры. Те ответственные лица, с которыми перебежчик общался на территории Ирана и мог им рассказать что-либо важное, тоже были успешно ликвидированы, — сообщил я.

— И вы полностью уверены в его смерти? — спросил вождь большевиков.