Приглашение в Ад - Щупов Андрей Олегович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/92
• Следующая

– Да уходи же ты, гад! Вон пошел!..

Затвор лязгнул, выбрасывая последнюю гильзу, и пулемет смолк. Артур стоял, глядя на ящера. О том, чтобы совершить перезарядку, он даже не думал. Почему-то не покидала уверенность в том, что стоит зверю сообразить про патроны – и песенка Артура спета.

– Уходи же, мать твою! Иначе добью… – Артур угрожающе качнул стволом.

А дальше произошло немыслимое. Страшные глаза ящера оценивающе прошлись по стволу пулемета, сиплый вздох возвестил о принятом решении. Стремительно развернувшись, ящер ринулся в заросли и пропал. Три или четыре удаляющихся прыжка, а далее – совсем неразличимое. Шум, продолжающийся у сельсовета, заглушил отступление зверя.

– Вот так, стерлядь драная… Получил и ушел… – Дрожащими руками солдат перезарядил пулемет, чуть пошатываясь, поднялся. Изуродованная стена бани еще курилась дымом, но огня уже не было. Премудрый ящер добился своего.

Ящер… Пресмыкающее времен палеозоя. Только с интеллектом. Потому что атом, когда его расщепляют, мстит. Потому что людям нужен сильный противник. Потому что на дворе двадцать первый век. Двадцать первый и, должно быть, последний…

Вадим проснулся от писка рации. Осторожно высвободил руку из-под головы Елены, взяв кожаный футляр, вытянул в полную длину антенну, вышел из комнаты. Вызывал Пульхен.

– Вадим?… Все спишь?

– Уже нет.

– Как самочувствие?

– Ладно, деликатес хренов, выкладывай, не стесняйся. Что стряслось?

– Да так, мелочь. Мог бы и не дергать. Мадонна тут тебя ищет.

– Что ей надо?

– Это тебе лучше знать. Волнуется, дама.

– Ладно, пропускаем тему. Так что все же стряслось?

– Хмм… Что ж, сам напросился… – Пульхен помялся. – Видишь ли, Вадик, на химзавод олухи какие-то припожаловали. Вооруженная группа. Послали муниципальным властям ультиматум. Либо, значит, предоставление властных полномочий, либо в полдень взорвут химзавод к чертовой матери.

– Кто они, не выяснили?

– Черт их знает, но, кажется, не «бульдоги»… Ребята говорят, похожи на крашеных.

Вадим хрипло прокашлялся, с некоторым удивлением провел ладонью по лицу. Нос и щеки были оцарапаны, но ранки были явно несвежие, их покрывала довольно прочная короста. Странно. Или это Елена? Теперь уже и не вспомнить…

– Взрыв чем-то грозит городу?

– В том-то и дело, что никто толком не знает! Откопали тут одного инженеришку, работал там когда-то… Рассказывает, что на заводе пропасть всякой дряни. Конечно, не иприт с плутонием, но кто теперь с уверенностью скажет?

– Ладно, подъезжайте. – Вадим вздохнул.

– А ты где?

– У Елены. Дом возле уличного театра.

– Понял.

– Кто-нибудь из наших уже там?

– Отослали пару дружин, но им там оказали сопротивление, так что без нас не начинают. Кстати, и беженцы первые объявились. Слухи, сам знаешь, как сейчас распространяются.

– Слухи – это скверно.

– Думаешь, стоит эвакуировать район?

– А может, сразу весь город?… – Вадим поморщился. – Не будем пороть горячку. Короче, выезжай.

Вернувшись в комнату, он быстро переоделся. Рацию, подумав, положил на стул рядом со спящей Еленой. Вынув из футляра тряпичный сверток, развернул и вышел в гостиную.

Фемистокл еще спал, в комнатах было чересчур сумеречно для пробуждения мутагома. Вадим пристроил гномика на комоде, всмотрелся в сморщенное личико. Обезноженные, мутагомы способны принимать любое положение. Стоя, сидя, лежа – им все равно, лишь бы видеть собеседника. Фемистокл сидел напротив Вадима, но все еще не подавал признаков жизни. Чем-то он напоминал сейчас себя прежнего – больного и бледного, каким Вадим впервые выкопал его из-под развалин. Мутагом молчал тогда несколько недель. Ни Вадим, ни Санька уже и не надеялись, что он заговорит. Но время лечит не только людей, – ожил и гном, а в один из дней заговорил, да так, что все только ахнули. Потому и имечко дали мудреное. Говорить так, как говорил их мутагом, мог только патриций времен Цицерона и Фемистокла. Впрочем, на всякий пожарный придумали и резервное имя – Вовка. Возможно, уже тогда опасались, что от величавого имени мутагом быстро зазнается.

Распахнув шторы, Вадим впустил в дом серое утро. Обернувшись, заметил, что мутагом пошевелился. Множественные морщинки на пухловатом личике Фемистокла постепенно разглаживались, щеки розовели, маленькие ручки, как у новорожденного, стали совершать бессмысленные движения. А чуть позже распахнулись глаза, и, освобожденный из тряпичного плена, Фемистокл начал выплевывать набившиеся в рот нитки.

– Доброе утро, соня! – поприветствовал его Вадим.

Гном заворочался, поудобнее устраиваясь на комоде. С любопытством оглядевшись, уютно сложил на животе ручки.

– Верно Санька говорит: скупердяй ты, – скрипуче уличил он. – Сначала чумазый Панчуга ключи гаечные заворачивает, а потом туда же и меня.

– Не мелочись, Вовка! В следующий раз завернем в свадебную фату. Самую настоящую! Будешь у нас, как жених.

– Тебя слушать – все равно, что лимоны грызть. Кислее кислого.

– Ладно, не злись. Лучше смотри сюда. – Вадим вытащил револьвер и спрятал в нижний ящик комода. – Это побудет пока здесь. Если возникнет опасность, подскажешь сестренке, где искать. А еще винтарь стоит на кухне. Но это на крайний случай. И рацией пусть пользуется. Я появлюсь вечером. И кстати, будь с ней поласковей. Видишь ли, у нее… В некотором роде кризис, так что на тебя все надежды.

– Ага, еще чего! Мне, значит, с ней возись, а ты в кусты?

– Ненадолго, Вов, честное слово!

– Знаю я твое «ненадолго», – Фемистокл жалостливо проскулил: – Бросаешь нас, да? А ведь, хватишься потом верного друга, будешь локти грызть.

– Вот потому и рассказываю тебе обо всем честно. Ты же мне друг, правда? А ей надо помочь. Очень надо, поверь. Кого мне еще просить, как не любимого Вовку? На тебя ведь можно положиться?

– Само собой, – проворчал Фемистокл. – На кого же еще.

– Нет, в самом деле. Это я тебе, как мужчина мужчине говорю. Подбодри ее как-нибудь, ты ведь умеешь.

– Ладно… Психотерапия, гипноз и прочее. Справимся, – потирая ручки, Фемистокл закрутил головой. – А кто у нас сегодня сестра? Имя, возраст, паспортные данные?

– Некогда мне, сам расспросишь. Заодно и познакомитесь.

– А пока она, значит, спит?

– Ну да…

Вадим услышал приближающийся рев. Стекла в окнах мелко задрожали. Панчуга, как всегда, гнал броневик на предельной скорости.

– Все, Вовка, убегаю, – Вадим суетливо заканчивал последние приготовления, собирая вещи, цепляя ремень с кобурой. – Не забывай про оружие и никуда ее не отпускай. Дверь я запру.

– Да уж, постарайся запереть получше, – проворчал Фемистокл. Уже вдогонку Вадиму тоненько крикнул: – И Панчуге там передай, чтобы умылся наконец. А то без меня совсем распустится.

– Чище гномов людей не бывает! – традиционно откликнулся Вадим.

– Как и гномов хуже людей…

– Как плечо, герой?

– На месте, не переживай.

– А на морде что? С кошками воевал?… Ладно, ладно молчу…

Шутки шутками, но сегодня Вадим чувствовал себя значительно лучше. Царапины – пустяк, зато лихорадки не было и в помине, да и боль как-будто отступила. Жизнь продолжалась, и они катили по серым улицам Воскресенска, увеча гусеницами асфальт, прижимая редких прохожих к ненадежным стенам. В тесном бронированном пространстве Дымов чувствовал себя неловко. Состояние полускрюченности – так можно назвать положение пассажиров подобных машин. Выудив из бортового кармана свободную рацию, он включил ее на «постоянный прием», повесил на шею. Рядом, громыхая кобурой маузера, устраивался и все никак не мог устроиться полковник.

Налетел скоротечный дождь, дробью прошелся по броне и исчез. Распахнув люк, Вадим высунулся наружу. Увы, видимое бодрости не прибавляло. Стекла с диагональными полосами скотча, деревянные пластыри на месте орудийных пробоин, черные от воронья карнизы, шеренги ржавых автомашин и грузовых фургонов. Следы грибной мерзости угадывались повсюду. Хорошо, хоть было еще чем дышать. А когда-то тела горожан дотлевали прямо на улицах, похоронные команды не справлялись с работой, и тошнотворный запах стлался между домами, кружа голову, выворачивая наизнанку. Постепенно с этим однако справились. Вернее, все прошло само собой. Далеко не беспредельное, население города уменьшилось более чем вдесятеро, и похоронные проблемы отступили на второй план. Так или иначе, но за последние два года город стал совершенно другим, перестав являться убежищем и превратившись в гигантскую ловушку. Один вид его заряжал тревогой, взвинчивал нервы всякого проникшего в его уличный лабиринт. Устав носить в себе живое, очерствевшая ладонь города день ото дня сжималась, все теснее стягивая узловатые каменные пальцы. Самое странное, что и загробная доля людей уже не привлекала. Еще лет шесть-семь назад в религию уходили с большей охотой. Но что-то изменилось и в этой сфере. Вероятно, горожане попросту устали. Живут ведь иллюзорным, но смыслом, а пойди придумай его, когда все вокруг полнейшая бессмыслица. Врачи да военные – вот и все, что уцелело от великого списка человеческих профессий.

• Предыдущая
• 31/92
• Следующая