Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 1

• 1/87
• Следующая

Особнячок в центре Москвы, фальшивая утонченность вкусов и показное жизнелюбие. Деловая хватка и коллекционный фарфор. Наверное, из-за всего этого клиенты и прозвали мою жену Купчихой. Но внешние приметы обманчивы. Настоящая она — совсем не такая, какой подает себя людям, и кому как не мне знать это. Пусть на светских раутах ей желают долгих лет жизни, пусть!..

Я сделаю все, чтобы тварь подохла.

Она будет умирать долго. Как я.

Мы познакомились на вернисаже…

«На вернисаже», — какая пошлость. Просто гнусный январский дождь загнал меня в тот пустой зал, нелепая случайность.

— Мой друг, вам нравятся райские яблочки? — спросила меня одинокая посетительница, указывая на ближайший натюрморт.

Картина изображала включенный телевизор (на экране голая женщина пилила какое-то дерево, надо полагать, яблоню), а на телевизоре лежало зеленое яблоко, из которого рос стебелек чертополоха с симпатичным цветочком на конце. Исполнено в стиле гиперреализма. Были и другие картины, объединенные общим названием: «Наш сад». Торшер с надкусанной грушей вместо лампочки, растущий из глиняного горшка небоскреб, — в таком духе.

— Только тертые с сахаром, — неуклюже пошутил я.

— Могу устроить, — сказала она. — У меня в раю есть связи.

— Вы опасная женщина.

— О, совсем нет, — она улыбнулась. — Хоть меня и зовут Эва.

— Саврасов, — назвался я в ответ…

Дурак.

Зачем я это сделал? Фамилия известного художника 19-го века, которую я ношу не без гордости, прозвучала бы в картинной галерее совершенно по особенному, — так мне казалось. Воистину, тщеславие и глупость — родственные слова. Не назови я себя, может, спасся бы тогда.

— Саврасов? — изумилась женщина.

И вдруг захохотала, непринужденно взяв меня за руку.

Ее реакция была странна, однако она хохотала так заразительно, что я не выдержал, присоединился. Смех, знаете ли, пьянит. Как и близость. Вокруг — никого, стены увешаны произведениями искусства; за окнами дождь, в душах праздность… Когда она успокоилась и объяснилась, я уже принадлежал ей, пусть не сознавая этого.

— А вот госпожой Саврасовой я пока что не была, — гулко сообщила она…

Открытость, живость, обезоруживающая женственность, — одна из масок, за которой Эва прятала себя настоящую. Она имела власть над простейшими животными, называемыми мужчинами. Миниатюрная, изящная, хрупкая, большеглазая, она нравилась крупным и сильным особям — вроде меня. Размер партнера — это ведь для нее крайне важно, в этом весь смысл.

От Эвы неотразимо пахло. Она знала нужные слова, в ее кокетстве было нечто завораживающее, она была драгоценностью, которой нестерпимо хотелось овладеть…

Наваждение.

Оказалось, два предыдущих ее мужа носили фамилии Серов и Суриков. Она, соответственно, тоже. И вот, представьте — познакомилась с Саврасовым!

«Передвижники[1] — моя слабость», — прошептала она мне после первого поцелуя.

Все это было так смешно, что через три дня мы поженились.

Ничто не мешало нашей авантюре, поскольку в тот момент мы оба были свободны, как ветер. Серов и Суриков остались в прошлом. Три дня перед регистрацией брака я сходил с ума от нетерпения, пока марш Мендельсона не дал мне право обладать этой женщиной.

В брачную ночь она отрезала мою правую ступню…

Мать разговаривала с клиентом по телефону. Реплики доносились сквозь неплотно прикрытую дверь:

— Разумеется, Алексей Алексеевич. Правильно, самое время! Ах, как вы правы, ничто так не способствует жизненному тонусу, как новая игрушка…

И чего она лебезит, поморщилась Елена. Этот ее Алексей Алексеевич — всего лишь председатель какой-то там партии в Думе. А может, не в Думе, может, в непримиримой оппозиции. Ладно бы советник Президента или нефтегазовый магнат. И вообще, почему было не отложить разговор? Мы обедаем, господин председатель, перезвоните позже…

— Я думаю, назначим на завтра, — говорила мать. — На десять утра, как в прошлый раз… Нет, что вы. Лежалых игрушек у нас не бывает. Как говорится, с п А ру. Главное, чтобы ваш друг был доволен, не правда ли? Ваш друг достоин уважительного к себе отношения…

Могла бы и закрыться получше, подумала Елена, мельком глянув на гувернера. Зачем посторонним это слышать? Гувернер Борис, конечно, не совсем посторонний, — как и повар-китаец, начавший разносить десерт, — но все-таки дело есть дело.

Все у нее напоказ (усмехнулась Елена мысленно ) — и дом, и крутые связи, и даже родная дочь…

Хорошо хоть телефон в кабинете защищен от прослушки. В трубку была вставлена особая пластинка, называемая нейтрализатором, — штучка недорогая, что-то около ста баксов, но весьма надежная. И кабинет, весь целиком, тоже был защищен. А еще гостиная, в которой обитатели особняка сейчас обедали. Раз в пару недель приходил специалист по электронной безопасности, следивший, чтобы в этих двух помещениях не завелись чужие уши…

Борис поймал взгляд своей ученицы и улыбнулся. Уверенный в себе молодой мужчина, благоприятный во всех отношениях. Вилка в левой руке, нож в правой. Эталон. Аура из тонких, еле заметных ароматов туалетной воды… К репликам, выползавшим из-за плохо закрытой двери, он был подчеркнуто безразличен.

— О, как ты красив, проклятый, — бросила Елена в воздух.

— Dans quele sens?[3] — осведомился гувернер.

Сегодня был «французский день».

— Aucun.[4] Цитата из Ахматовой.

— Позвольте спросить, что, собственно, вы с Ахматовой имели в виду с вашей цитатой?

— В моем классе все девчонки по десять раз уже влюблялись. Эпидемия какая-то — с рецидивами. Мне-то в кого бы влюбиться, что посоветуешь?

Борис с нетерпением поглядывал на лежавшее перед ним фруктовое желе, не смея приступать к десерту до возвращения хозяйки. Хотя, сладкое предназначалось ему одному: Елене с матерью предстояло заканчивать обед совсем иным блюдом, о чем гувернеру знать не полагалось. Сегодня была пятница. День Ворона.

— Au commancement je vous conseille de ne pas vous tromper, — сказал Борис. — L’amour entre un homme et une femme ce ne sont que des hormones.[5] Это побочный психо-физиологический эффект обмена веществ, индикатор, реагирующий на содержание в крови, к примеру, тестостерона или эстрогена…

В столовую вернулась мать.

— О чем разговор, молодежь?

— О том, что любовь — это гормоны, мама.

— Я утверждаю, что истинный медик, каковым, без сомнения, станет ваша дочь, — пояснил Борис, — должен представлять себе механику нейрохимических процессов, управляющих нашим поведением, какими бы высокопарными словами сии процессы не именовались.

— Прошептал парень девчонке «я тебя хочу», — прокомментировала Елена, — а на самом деле тестостерон из его кастрюли убежал.

• 1/87
• Следующая