Слепая зона (СИ) - Вечная Ольга - Страница 12

Черт.

Беспомощность ледяными щупальцами вдоль позвоночника тут же, вкупе с чувством вины. Я ерошу волосы на затылке и несколько секунд просто стою. Потом разуваюсь и прохожу в комнату. Достаю из пакета продукты, открываю окно на проветривание. Проверяю таблетки, которые пьет мама. В этот раз, надеюсь, не перебрала. В позапрошлом году было жутко, когда будил, а она не просыпалась.

— Слушай, я купил твой любимый ликер. Помянем? У тебя лед есть? — стараюсь говорить весело и громко.

После смерти Федора мать совсем замкнулась, отдалилась от друзей и подруг, уволилась с работы. Сидит в четырех стенах, смотрит турецкие сериалы и с ума сходит. Но началось все с развода.

Я открываю морозилку и ищу лед. Бокалы споласкиваю, ставлю на стол. Салфетки собираю в мусорный пакет.

Тишину прорезают рыдания-лезвия. Черт, и тишину, и душу.

Ну не могу я. Не могу я, блядь, это бросить! Пробовал. Четыре года дом — научный центр — снова дом. Во сне снилось.

Подхожу к двери, стучусь.

— Мам, ну что мне, уехать? Я уеду сейчас.

— Уезжай! Отцу не забудь передать от меня пламенный привет!

Ослепляет вспышка злости, но гашу. У всех бывают тяжелые времена.

Когда-то моя мать, Людмила Смолина, была настоящей красавицей из интеллигентной семьи. Выучилась на врача, но работала в министерстве образования — так сложилось. Работа в больнице требовала отдачи и сил, а когда я родился, мама поняла, что не готова подарить детство единственного ребенка няне.

Как ее угораздило выйти замуж за простого автослесаря, который позже создал команду по картингу, что рвала всех и в стране, и за границей, — ума не приложу. Да, он был другом ее брата, но мало ли с кем дружат братишки?

Впрочем, жили мы всегда на деньги отца и жили небедно. Автослесарь зарабатывал в разы больше, чем платили в министерстве. И рядом с ним моя мама была счастливой, хоть и отрицать это будет до последнего. Когда он ушел — все изменилось.

— Ты ушел? Платон, ты тоже ушел?!

Вопросы полны такого безграничного отчаяния и горя, что краска ударяет в лицо.

— Здесь я. Выходи, посидим.

— Ладно! — Мать открывает дверь, вытирает лицо.

Жалко ее до истеричного вопля, хоть вены себе вырви, если бы помогло. Что мы только ни делали.

— Руки помой, поужинаешь.

— Я не голодный.

— А кому я готовила?

Голода и правда нет — адреналин все еще в венах. Пытаюсь не думать о гонке хотя бы сейчас, но та сама всплывает в памяти секунда за секундой, от старта до финиша. Снова вспоминается взгляд Москвы — жадный, тот самый, что послала мне перед стартом. Она тоже хотела поставить Агаева на место. У нас с ней появился общий враг.

Забавно.

— Я смотрю, у тебя все же отличное настроение. Смолинские повадки. — Мать закатывает глаза и несется к плите. — Когда умру, меня тоже будете хоронить с песнями, плясками и заездами?

Иду за ней.

— На твоих похоронах все будут плакать, обещаю, что прослежу.

Она застывает, и я быстро добавляю:

— Да шучу я! Блин, мам, прости, но что ты в самом деле? Столько лет прошло. Агаева я сегодня поставил на место.

— Отца своего поставь хотя бы раз! Была его новая, кстати?

Она начинает шуршать по кухне. Бросаю взгляд на плиту, а там кастрюль и сковородок столько, что можно было бы накормить всю команду до отвала, еще и с собой дать. И снова мать жалко.

— Безумные. Ненормальные. Ну вот скажи, чего я тебе недодала в жизни? Секции, кружки, тренинги. Какие хочешь. Все шансы твои были. Уроки ты ни разу один не учил до пятого класса. Моталась с тобой по олимпиадам.

— Ладно тебе. Я живой и здоровый, все. Закрыли тему.

— Рубашки были отглаженные, а сейчас что! Кофта безразмерная и гаражом несет за километр! Вылитый папаша.

— Да не пахнет от меня маслом, я моюсь минимум два раза в день! Что вы заладили-то?! — дергаюсь, вновь нюхаю рукав.

— Кто «вы»? — тут же хватается мама. Глаза загораются. — У тебя появилась девушка? Рассказывай все. Кто она? Где познакомились? Ну наконец-то! Она нормальная? Не из тех, кто у трека в трусах скачет, ноги выше головы, как прошлая? Прости, господи, отведи, не допусти.

Угораю. Слезы высохли как не бывало.

— Когда мне девушку заводить, тем более приличную? У меня грант на сто миллионов. К тому же надзор из Москвы.

— И этот грант ты обязательно завалишь из-за своих заездов. Отцу потом спасибо скажешь, поклон низкий отобьешь.

Наша песня хороша, начинай с начала.

Элина

Телефон вибрирует, и я молюсь, чтобы это была какая-нибудь пожарная тревога или сигнал о землетрясении, только не будильник. Лучше сгорю, чем оторву голову от подушки. Ни за какие коврижки.

Он вибрирует еще раз — вот теперь будильник. Выключаю, открываю сообщения — у Киры снова ночной кофе-брейк.

«Енот, вставай! Я вчера весь вечер читала про твоих гонщиков! Не знаю, как ты! А я срочно!! вылетаю в Красноярск!!!»

Пунктуация сохранена. Я смеюсь и, подтянувшись на подушках, листаю подготовленный верной подругой материал. А полистать есть что: десятки фотографий Смолиных. С медалями, кубками, на пьедесталах, у машин, за рулем. Им от шестнадцати и до сегодняшних двадцати шести. Неважно, кто из братьев участвовал, — они всюду рядом, поддерживают друг друга.

Невольно улыбаюсь.

На одной фотографии я останавливаюсь чуть дольше — Платон за рулем синей раллийной машины. Смотрит в камеру. На нем красный огнеупорный комбинезон и шлем.

До старта каких-то пара секунд, Смолин приоткрыл дверь, видимо, чтобы впустить кислород в автомобиль. Это тот самый взгляд, что я видела вчера — прибирающий до костей, заставляющий что-то истинно женское внутри трепетать.

Зябко тру предплечья и, повинуясь странному порыву, сохраняю в галерею. Дальше Кира присылает найденные неизвестно где фотки, где Смолин-старший в купальных шортах на пляже. И он там... блин, очень окей. Немного волосат на мой вкус, но в остальном — прям отлично. Ни грамма лишнего. Подтянут, но не перекачан. Широкие плечи, точеная явно в спортзале фигура, косые мышцы пресса выгодно выпирают.

«Вот еще посмотри», — пишет Кира.

А там спина. Мускулистая, такая мужская-мужская. Ни намека на сколиоз. Хей, так нечестно, ты ведь ученый! Даже шрамы не портят эту мускулистую спину. С виду и не скажешь, что под кофтами и толстовками у Платона такое спрятано.

«Беру свои слова назад, пусть Смолин — грабли, но надо наступить. Хотя бы пару раз».

«Он мой босс, ты забыла?»

«Он красавчик, каких мало!»

Я ловлю себя на том, что пялюсь уже на талию и ягодицы. Быстро удаляю. Это что еще за неуместное любопытство?

Проверяю день цикла и с облечением выдыхаю, все тут же встает на свои места. Мы на середине, вероятно, овуляторный выброс гормонов путает мысли. Не могу я в здравом уме снова вляпаться в холодного гада, который к тому же живет на адреналиновой диете и при всех целует чужих девушек.

«Не мое», — пишу.

«А меня с ним познакомишь?» — отзывается Кира.

«Да не стоит того, поверь. Может, если только тебе хочется разового приключения. Его брат намного интереснее».

«Именно этого мне и хочется. И еще чего-нибудь с этим гонщиком. Ты вообще видела, какой у него пресс? Нет, ты видела?!»

«В его возрасте стыдно не иметь пресс».

«Боже, енот, ты будто физкульттехникум заканчивала, а не химфак. У кого в твоей группе был хотя бы намек на кубики?!»

***

В этот раз соревнования на звание ранней пташки выигрываю я, и, когда Смолин заплывает в кабинет, мы всем составом жуем маффины.

Одинокий стаканчик с кофе ждет на комоде. Платон искренне ему улыбается и говорит:

— Доброе утро! Спасибо.

Стаканчик неприветливо молчит, зато отвечаю я:

— Пожалуйста.

От неожиданности у мужика с прессом, видимо, отсыхает язык, потому что следующие два часа мы переписываемся в чате, хотя сидим за одни столом лицом к лицу.