Дни поздней осени - Сергиенко Константин Константинович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/41
• Следующая

18.10. Вечер чудесный! Брызнул маленький дождь, словно кто-то решил освежить землю из пульверизатора. И освежил. Промылось небо, пыль улеглась, воспрянул запах природы. Хорошо все-таки жить! Грудь моя бурно вздымается, я отчего-то волнуюсь, хочется бежать, кричать радостно. Поглядела на себя в зеркало, ничего этого нет на лице. Вид спокойный, только щеки слегка порозовели. Я сдержанный человек.

Интересно все же, кто послал ту записку и получу ли еще. Судя по стилю, человек не слишком интеллигентный. Таких всегда тянет на выспренность.

21.30. Читала на сон. Я странно читаю. Проглочу полстраницы и думаю о своем. Мысли вплетаются между строк. Записать все это вместе — такая была бы каша!

В университет хочу. Жизнь там совсем другая. Буду заниматься прилежно, изучать науки. В конце концов, во мне немало хорошего, только это нужно направить. Хочется в жизни добиться успехов. Сделать открытие или написать книгу. Чтоб обо мне говорили. Вот тут бы в меня и влюбился кто-то.

Неужели смысл жизни в любви?

Живем! Я сегодня примерная, зарядку сделала, позанималась с утра. Мама посоветовала мне сделать новую прическу, псевдораспущенные волосы. Что ж, могу и прическу. Я тоже посоветовала ей распустить волосы и колдовала над ними, пробуя то так, то эдак. Очень хорошие волосы, не всегда же их гладко зачесывать.

— И платье нужно купить, — сказала я. — Твои все вышли из моды.

Аня была на моей стороне. Она даже потребовала, чтобы мама носила джинсы. Та расхохоталась.

— Все носят джинсы! — настаивала Аня. — Смотри, Костычев-старший только в джинсах и ходит. А Хемингуэй? Он до старости джинсы носил!

В общем, повеселились. И было приятно. У нас с мамой давно без нежностей, а тут я касалась ее, обнимала за плечи, и она, встречая мои руки, слегка их пожимала. От этого веяло забытым теплом, воспоминанием детства. Даже плакать хочется. Почему так сурово у нас в семье? Я не помню, когда обнимал меня папа. Конечно, и сама хороша. Всегда сторонилась «телячьих нежностей». Но иногда так хочется!

Вечер. Поздний вечер. Фантазия разыгралась.

И вот в мою комнату входят лейтенант Томас Глан, майор Джей Гетсби и маленький живой господин в цилиндре с тростью в руках. Он крутит все время трость и обнажает белоснежные зубы.

Не замечают меня. Лейтенант Томас Глан из леса. На нем зеленая куртка, высокие сапоги, за спиной двустволка. Джей Гетсби, как всегда, изысканно одет, в кармашке фрака белая роза.

Расположились и завели разговор. Томас Глан рассказывал о своей охоте и собаке Эзопе, о коротком северном лете, о сторожке под сенью огромных сосен.

— Приезжайте ко мне в Уэст-Эгг, старина, — приглашает Джей Гетсби с мягкой улыбкой, — покатаемся на гидроплане.

— Эзопа я пристрелил, — хмуро сказал Томас Глан. — Когда расставались, она мне сказала: «Оставьте на память Эзопа». И я обещал. Я застрелил Эзопа и отослал ей в корзине.

Джей Гетсби присвистнул:

— Должно быть, сильно вам досадила эта особа.

— Я любил ее так, что поседел за лето. Потом никого уж не мог полюбить.

— И вы не добились ответной любви?

— Возможно, и она любила меня. Но в натуре ее было мучить себя и других. Мы расстались.

— Должно быть, у вас не хватило терпения, старина, — мягко сказал Джей Гетсби. — Я вот пять лет выжидал и дождался...

А маленький господин в цилиндре гуляет по комнате, посвистывает, все разглядывает. Остановился перед портретом Пушкина, поудивлялся.

— Друзья, — сказал он, — вы все о любви. Но любить можно только одну.

— Я и любил одну, — сказал лейтенант Глан.

— Присоединяюсь к вам, старина, — сказал Джей Гетсби.

— А! Я бы назвал вам имя Единственной, которая не изменяет. Но вы не сразу меня поймете. Заметьте, не говорю Наталья, хотя любил ее беспримерно и на дуэли стрелялся. Нет, не Наталья. Имя совсем другое.

— Имеет ли имя значение? — возразили они.

— Да вы спросите у моего приятеля, — смеясь, говорил господин в цилиндре. — Он на соседней даче тоскует. Угодно его навестить?

Они идут на Черную дачу. А я тихонько, тихонько за ними. Интересные разговоры ведут эти люди! На Черной даче в кресле спит Алексей. На плечи наброшен гусарский ментик, свеча оплывает рядом.

— Тсс! — говорит господин в цилиндре. — Разыграем его!

Но Алексей проснулся:

— Пушкин! Это ведь ты!

— Как видишь. Позволь представить тебе лейтенанта Глана и майора Гетсби.

Они знакомятся.

— Послушай, — Пушкин озирается, — морошка у тебя есть? Ужасно хочу морошки. А нет, так ответь на вопрос. С вопросом к тебе пришли. Назови нам имя Единственной, которая не изменяет. Припомни, припомни, дружок, она ведь и к тебе касание имеет. Ну, думай...

Алексей закрывает глаза и думает. Сколько минует времени, когда он ответит? Трое перед ним, трое погибших из-за любви. Лейтенант Томас Глан подставил себя под пулю, когда понял, что жизнь без Эдварды невыносима. Майор Джей Гетсби всю жизнь стремился к любимой Дези, но нашел только смерть. Поэт Александр Пушкин защищал честь жены на дуэли...

Так что ты ответишь им, Алексей?

Вчера писала о нем, фантазировала, а сегодня видела наяву.

Пошла на лавочку за можжевеловый куст и там читала. Вдруг сзади шорох. Я сразу напряглась, почувствовала — он. Но было тихо. Не выдержала, оглянулась, а он стоял за оградой и улыбался. Сделал мне жест рукой, приглашая, и я как в тумане отодвинула планку в заборе.

Он был совсем новый, в джинсах и голубой рубашке с погончиками. Он улыбался.

— Что же вы меня позабыли, Маша?

Я опешила.

— И к омуту не пришли.

Я возразила: это он не пришел. Но Алексей удивился:

— Я дожидался вас целый час.

И кажется, не обманывал. Вот загадка! Должно быть, у кого-то из нас остановились часы. Скорее всего у него, мне-то с домашним распорядком трудно перепутать время.

На дачу пошли. Тут у него разложены книги, бумаги.

— Пишу потихоньку. Жалко, машинки нет. Я ведь привык на машинке. Мне пришло в голову писать от лица героини. Вы когда-нибудь вели дневник?

Я смешалась, пробормотала что-то неразборчивое.

— А она вела. Я имею в виду героиню. Представьте себе юную особу. Ее жизнь беззаботна, она делает записи в большую тетрадь, и записи эти полны радости жизни, детского счастья. Но вот однажды происходит нечто серьезное, характер дневника меняется, в нем появляются драматические ноты.

— Такая будет книга? — спросила я.

— Это очень трудно сделать. Надо перевоплотиться. Я вот смотрю на вас, Маша, вы могли бы вести такой дневник.

— Нет, нет, — сказала я испуганно, — я не умею.

Он засмеялся:

— Хотите чаю?

Мы пили чай.

— Вы сказали, что книга про расставание. Так с кем же расстанется ваша девушка?

— С кем? — Он задумался. — Этого я еще не знаю, — и добавил неожиданно: — Вероятно, со мной.

— С вами?

— Понимаете, Маша, есть сочинители, которые могут писать только о себе, потому что других не знают. Я, вероятно, принадлежу к таким. Уж если выведу героя, так обязательно самого себя, только в другом обличье. Вот и выходит, что героине придется расстаться со мной.

— Ну а героиня? — сказала я. — Если вы умеете писать только о себе, значит, она не получится?

— Почему? Героиня тоже в некоторой степени может быть мной.

— Значит, вы расстанетесь с самим собой! — заключила я.

Он засмеялся:

— Вероятно, вы правы. Ах, Маша, когда вижу вас, делается как-то легче.

И тут я осмелилась спросить:

— Вам тяжело?

Он не сразу ответил. Подошел к окну и смотрел некоторое время.

— Тяжело мне, Маша.

Так вот мы поговорили. Интересно с этим человеком! Он необычный, иногда с ним что-то странное происходит, он принимает меня за другую. О дневнике говорил. Совпадение? Сегодня он выглядел гораздо моложе, ему идет рубашка с открытым воротом. Шея крепкая, голова красиво посажена и плечи широкие.

• Предыдущая
• 14/41
• Следующая