Без маршала Тито (1944+) (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 31

Пуниша Рачич (1986−1944) — черногорский серб, радикальный политик. Член «Черной руки», участник Балканских и Первой мировой войн. В 1927 году избран в Скупщину. В июне 1928 года в ходе напряженных дебатов застрелил троих и ранил двоих хорватских депутатов, что сильно обострило и без того напряженные отношения между сербскими и хорватскими националистами.

Был арестован, но суд состоялся только после объявления королем Александром диктатуры и роспуска Скупщины. Приговорен к двадцати годам домашнего ареста, освободился после падения Югославии в апреле 1941 года и переехал в Белград.

Арестован партизанами в октябре 1944, предположительно осужден военным судом и расстрелян, хотя есть свидетельства, что его видели в тюрьме Баница в декабре 1944 года. Документов суда, указаний на место расстрела и захоронения не имеется.

Отличия в мире Юнака летом 1944:

— во главе КПЮ и НОАЮ становится группа «младоюгославов», «старики» уходят в оппозицию;

— Милован Джилас признан Москвой как лидер югославских коммунистов;

— значительная часть немецких войск переброшена из Греции в Италию весной;

— западные союзники по прежнему не могут преодолеть оборону немцев на Аппенинах;

— ЭЛАС добивается большего, например, македонские части ЭЛАС освобождают Салоники на несколько месяцев раньше;

— вывод остатков группы «Е» из Греции летом затруднен «рельсовой войной»;

— отходящие части ослаблены и не могут серьезно усилить оборону немцев в Сербии;

— НОАЮ освобождает Белград при незначительном по сравнению с реальной историей участии Красной армии;

— бурно развивается освободительное движение на севере Италии;

— в освобожденной части Югославии формируется новая власть с участием всех антифашистских сил, от Крестьянской партии в Хорватии, до части монархистов в Сербии.

Насчет «для нас» это я, конечно, погорячился. Для Сергея да, закончилась, но чего это мне стоило! Еще до взятия Белграда Национальный комитет освобождения выдал амнистию всем, кто воевал против партизан, но при этом не совершил преступлений. За исключением командиров от батальона и выше, членов усташской организации, добровольцев СС и… солдат Русского корпуса.

А Сергей, как ни крути, не сам сдался, а взят в плен.

Зечевич освобождать его отказался, но, ради наших хороших отношений, перевел поближе, на дорожные работы. Почесал я репу, почесал и понял, что Владо прав — закон прежде всего, действовать надо в правовом поле, с чем и отправился к главному партизанскому юристу Велебиту. Он всю войну в Верховном штабе рулил организацией судебной власти. И естественным образом занял должность уполномоченного по юстиции сперва в НКО, а потом (после приезда из Лондона доктора Шубашича) министра во временном правительстве.

Несмотря на занятость, Велебит принял меня почти мгновенно, ну, пятнадцать минут всего ждать пришлось. Кабинет он унаследовал, разумеется, от королевского министра, со всей золоченой мебелью дерева, бархатными креслами, ковром-аэродромом и прочими финтифлюшками с прибамбасами. Сам Владимир в солидном гражданском костюме при галстуке и в очках тоже выглядел несколько старорежимно. О его принадлежности к новой власти свидетельствовал только партизанский флаг с малость обтрепанными краями и звездой по центру, наведенной масляной краской. От этого флага на стене очень большая польза — он загораживал темное пятно на обоях, где раньше висел портрет Петра II.

Велебит про Сергея выслушал, проникся и выдал:

— Под амнистию он никак не попадает, освободить его невозможно, оснований нет.

— Ну хоть что-нибудь можно сделать? Брат все-таки.

— Да, семья это святое, — Велебит сделал серьезную рожу, поправил очки и вдруг улыбнулся, — можно изменить условия отбывания наказания. Ты готов его на поруки взять?

— Конечно!

— Тогда принудительные работы остаются, а мерой пресечения станет домашний арест.

— Отлично, спасибо!

— Только учти, — снова построжел Велебит, — если он чего выкинет, удерет или не дай бог другое преступление совершит, отвечать тебе.

— Не, Сергей не такой.

— Тогда договорились, — Велебит черкнул в перекидном календаре.

И сразу потянулся к стопке бумаг — помимо выстраивания новой юстиции, он еще занимался склоками с «эмигрантскими» министрами и душил их поползновения юридическим крючкотворством. «Лондонцев» в правительство включили больше в декоративных целях, чтобы сразу с союзниками не ссориться и не пугать чисто коммунистическим правительством. Ну в самом деле, у короля нынче дивизий не больше, чем у папы римского — четники (и домобраны) в итоге почти все оказались в рядах НОАЮ, а кто не все, того накажем.

Чем мы, собственно и занимались в составе Белградской бригады.

Претензий к удобно устроившимся под оккупацией или в условиях режимов Недича и Павелича новая Югославия имела изрядно, но пока, насколько я мог судить, обходилось без террора. Видать, обжегшись на левых закидонах в сорок первом и сорок втором, коммунисты предпочитали не стрелять, а ставить на работы — уж больно много требовалось восстанавливать. А вот в Албании, несмотря на благотворное влияние югославских товарищей, принялись вводить новые порядки, ломая старые через колено. Не делая при этом различий между слегка осовремененным побережьем и дремуче патриархальными общинами на севере. Там, в горах спокон веку жили своим укладом, разве что налоги платили, но на этом все взаимодействие с властями заканчивалось. А тут — новые веяния, женщина друг человека, железной рукой загоним к счастью… И это в краях, где мужчины без оружия не ходят, ну и полыхнуло.

И вот у меня, так сказать, гости, но они обсуждают ситуацию в Албании. Формально-то они не ко мне, они к Арсо приехали, не по чину товарищам Джиласу, Ранковичу и Рибару к простому майору Сабурову являтся. Но мы-то знаем…

Конечно, мы с Алей могли бы жить и в Професорской колонии, но… Там и без нас уже полна коробушка — муттер, Ольга, Чудинов перебрался из Кралево, да теперь еще Сергей.

Я когда его приволок и сдал с рук на руки, включил такой поток слез, что чуть не утонул: муттре рыдает, Ольга рыдает, даже у полковника глаза на мокром месте. А Сергей, стервец, еще в себя не пришел и отвечал, как на допросе, с подробностями. И как под бомбами сидели, и как на Ибаре партизаны бункера выжигали, и как немцы недовооруженных связистов в арьергард поставили. Муттер, естественно, после каждого ответа пуще прежнего заливалась. Пришлось вытащить брата на свежий воздух и надавать по ушам — в восемнадцать лет положено хоть какие-то мозги иметь!

Вроде проникся, муттер успокоилась, но обстановочка пока не улеглась. Добавить молодую семью с женой на сносях — сумасшедший дом будет. Муттер, к тому же, не сильно обрадовалась, когда я про женитьбу сообщил, видать, у нее на меня другие планы были. Да только где те планы… Правда, когда узнала о скором переходе в статус бабушки, малость помягчела.

Так что обитали мы пока в большом доме с участком, выделенном Йовановичу. Он уже генерал-подполковник, начальник Генерального штаба, вот и приютил сестру с зятем. Тем более Ксения и Малуша, его жена и сестра, даже слышать ничего не хотели — к Арсо, без возражений!

Вот они с женами гостей ворковали над Алькиным животом и наперебой ее поучали. Мужчины сидели в табачном дыму на застекленной террасе, хотя на улице целых пятнадцать градусов, а на октябрьском солнышке и того больше. Хорошо хоть створки открыты, дым вытягивает.

Вообще не очень понимаю, откуда в Сербии долгожители берутся — про здоровый образ жизни тут не задумываются, жрут мясо как не в себя, дымят, как паровозы, кофе и ракию пьют чуть ли не литрами… Вон, на столе уже два десятка пустых чашек, а всего-то четыре человека сидят… Я-то от кофе отказался, красное вино для организма полезнее.

— Там горцы, кельменди. Замкнутые племенные общины, население неграмотно, ну, как у нас лет сто тому назад, — черногорец Джилас как бы за поддержкой повернулся к черногорцу Йовановичу.